О ПИВЕ, О НАЛОГАХ, О ЛЮБВИ

Член Баварской академии искусства, лауреат Государственной премии России за 2000 год писатель Владимир ВОЙНОВИЧ известен всему белу свету не менее, чем созданный волею его таланта ухватистый русский мужик солдат Иван Чонкин. В 1980-м он был вынужден покинуть страну. Теперь все его независимые (ни от кого) сочинения опубликованы на родине и, как всегда, вызывают то хвалу, то хулу. Войнович живет на три дома — в Москве, Мюнхене и самолете Москва — Мюнхен, а хорошо это или плохо, знает только Господь Бог

О ПИВЕ, О НАЛОГАХ, О ЛЮБВИ

С писателем Владимиром ВОЙНОВИЧЕМ беседует писатель Евгений ПОПОВ

О ПИВЕ

Е. П.: — Например, о том, как тебе на том свете предложили стакан, после чего тот свет оказался этим?

В. В.: — У меня была операция в Германии, в 88-м году, сложная, на открытом сердце, был я под сильным и долгим наркозом, а когда из наркоза вышел, то увидел, мало что соображая, — где-то я нахожусь, в каком-то темном пространстве, освещенном маленькой лампочкой, и какая-то женщина надо мной склонилась. Я пытаюсь понять, где я, а она, заметив, что я открыл глаза, спрашивает по-немецки: «Ви гейтс?» (Как, мол, дела?) Я пытаюсь ей что-то ответить, разеваю рот, а оттуда никакого звука не вылетает. Она через некоторое время опять: «Ви гейтс?» Опять никакого звука нет. Она меня в третий раз спрашивает, я тогда показываю ей глазами на карандаш, а она, зная, что я профессиональный писатель, говорит: «Нет-нет, это вам нельзя». Наверное, думала, что я тут же начну сочинять роман... Тут я разозлился и, несмотря на слабость, как-то выкрутил у нее из рук карандаш и написал: «Их кан нихт шпрехен». Она: «Я знаю, что вы не можете говорить. Вы пить хотите?» Тут у меня голос прорезался, и я прохрипел: «А что у вас есть?» — «Вода, сок, пиво». Я: «Даже пиво есть?» Она тут же достала откуда-то холодную банку, открыла и поставила передо мной...

Е. П.: — Ну и порядки в этой Германии!

В. В.: — Я к пиву в юности долгое время не мог привыкнуть. Я видел, что другие мои сверстники пьют, и мне хотелось любить пиво. Точно так же я начал курить. Курить вообще-то было противно, но я себя заставил курить — раз это все делают, то и мне должно понравиться. Пиво мне долго было не по сердцу, но потом я служил в Польше, и там, когда мы ходили в увольнение или бегали в самоволку, то непременно пили пиво. Хотя через два месяца после смерти Сталина нам стали платить на двести рублей меньше, но все равно на пиво хватало. Я тогда любил пиво темное, а не светлое (по-польски: «ясное»), и все надо мной смеялись, утверждая, что темное пиво — женское, потому что сладкое.

Е. П.: — Тебе не жалко было тогда, что Сталин помер? Все-таки его смерть лишила тебя двух ежемесячных сотен.

В. В.: — Не жалко. Я со Сталиным к тому времени уже разобрался. Я в четырнадцать лет бабушку спросил, что она думает о вожде, и бабушка ответила, что он бандит. Мне так легко на душе стало, потому что я то же самое считал, но боялся, что я один такой выродок на весь Советский Союз, а остальные его боготворят.

Е. П.: — Я тебя моложе на четырнадцать лет, но моя бабушка тоже мне сказала в 53-м: «Подох, черт проклятый, туда и дорога!» Интересно, что родители уже помалкивали, а бабушки еще болтали... Да... Скажи на милость, а почему солдаты считали темное пиво сладким, когда оно, в принципе, горькое? Возьми тот же «Гиннесс» или «Портер»... И потом — я, как и ты, в провинции вырос и, насколько помню, там с сортами особо не разбирались, а было общее понятие «пиво». «Пиво есть?» — «Пива нет». Ауфидерзейн. А тут, вишь, какие эстеты: женское пиво, мужское...

В. В.: — Все-таки Польша, хоть и социалистическая. Некий выбор все же был, хотя бы из двух: темное — светлое. Там были опрятные такие забегаловки, подвальчики...

Е. П.: — Я в Мюнхене был поражен. Непомерно огромная пивная, духовой оркестр наяривает, а за длинными столами если не тысячи, то по крайней мере сотни немецких пивняков галдят, поют и раскачиваются.

В. В.: — Это, скорее всего, был «Хоффбройхауз», где, говорят, товарищ Гитлер начал свой путч... Мне в Германии больше нравится то, что именуется словом «биргартен», пивной сад на воздухе в тени деревьев. Но в Мюнхене (это все знают) ежегодно проводится грандиозный пивной фестиваль, который называется Октоберфест, и туда действительно собираются тысячи. Немцы ведь считают пиво целебным, а не алкогольным продуктом... В Баварии сортов пива несчетно: «Августиненброй», «Левенброй», «Шпатен» и так далее. А вот тебе для изучения жизни еще одно немецкое слово — «масс». Я, правда, до сих пор не знаю: то ли это название кружки, то ли вмещающейся в эту кружку порции. Говоришь «айн масс», и тебе подают эту литровую емкость. Я, например, дома пью бутылку пива, не больше, а там мне одного «масса» мало... А еще в Германии есть такое понятие «штаммтиш». «Дер тиш» — по-немецки стол, «штамм» — ну, как бы это сказать? Это и ствол дерева, и род, и племя, и группа людей, в данном случае постоянно собирающаяся за одним столом. Знакомые, а иногда и малознакомые люди каждую субботу, например, ходят одной и той же компанией в одну и ту же пивную исключительно для того, чтобы вместе пить пиво. Играют в карты, болтают о всяких пустяках, вроде как мы с тобой сейчас, рассказывают всякие жизненные истории...

Е. П.: — У нас «руссише штаммтиш»!.. Лично я рад, что мы теперь можем за свои деньги спокойно сидеть за чистым столом в нашей пивной, разговаривать о чем хочется и пить хорошее пиво в относительной уверенности, что так будет всегда. Ну почему даже умные люди полагают, что грязь, убожество, нищета, страдания — непременные спутники так называемой духовности? И что это еще за «особый путь»? Путь куда? Опять туда или еще в куда непонятное вроде фашизма?

В. В. (участливо, как старший, много повидавший товарищ): — Take it easy. Ты, кажется, съехал с темы.

Е. П.: — Вы правы, Владимир Николаевич. И говорить будем о чем-нибудь жизненно важном, например...

О НАЛОГАХ

Е. П.: — Мы ведь раньше никаких забот с налогами не знали. Налоги вычитали по месту службы автоматом, в двух местах работать было нельзя, иметь две квартиры или две машины — тоже...

В. В.: — В Германии налоги большинство людей платит. Однако все ищут лазейки в законе, чтобы отмазаться и платить меньше, но на законных основаниях. Ведь если закон чего-либо не предусмотрел, то это вина закона, а не налогоплательщика. Я в Германии впервые столкнулся с тем, что сам должен заботиться о своих налогах...

Е. П.: — Теперь и многим нашим согражданам приходится об этом думу думати...

В. В.: — У меня есть один знакомый, очень богатый человек, юрист кстати. Он исправно платит налоги, и причем огромные. Я его больше двадцати лет знаю, и у него были разные престижные машины. Например, «сааб-9000».

Е. П.: — Девять тысяч долларов?

В. В.: — Нет, 9000 — это маркировка серии или что-то другое, я точно не знаю. Такая машина стоит примерно восемьдесят тысяч...

Е.П.: — Немецких?

В. В.: — Американских. Это хорошая машина. Такая, как не самый дорогой «мерседес» или «БМВ». Эта машина у него была для работы, служебная машина, хотя и купленная на его деньги, потому что юридическое бюро, в котором он работает, принадлежит ему же. А для развлечения у него был «остин-мартин», который стоил намного дороже. Он на этой машине практически ездил лишь к родителям, которые живут в сотне километров от Мюнхена, в городке Розенхайм. Так вот «остин» моему миллионеру надоел, и он сменил его на «роллс-ройс». А уж «роллс-ройс» я даже не знаю, сколько стоит — четыреста тысяч у.е. или пятьсот? Может, у вас в «Огоньке» ведают, что почем в этом мире? (Пауза. В.В. цепко смотрит на собеседника, Е.П. нехорошо улыбается.) И вот однажды я гляжу, он переливает бензин из одной машины в другую. Причем совершенно как наш мужик: засасывает в ведро бензин из своего условно-служебного «сааба» и сливает его в условно-частный «роллс-ройс».

Е.П.: — Зачем?

В. В.: — Вот и я его спрашиваю. Он немножко, правда, смутился, потому что частенько раньше мне толковал, что есть-де еще в Германии нечестные люди, которые не платят налогов и тем самым ослабляют экономику...

Е.П.: — При чем здесь налоги?

В. В: — А при том, что служебный бензин, оказывается, можно по закону списывать с налогов, зато бензин для частных поездок — ни в коем случае.

Е. П.: — Экие нежности! Да у нас раньше вся страна на ворованном бензине ездила и не грустила, что посадят. Даже термин был «трехрублевское шоссе», то бишь укромное место, где служебные тайно сливают частникам бензин по стабильной божеской цене 3 руб. канистра. Да у нас ведь и сейчас, при нашей-то «рыночной экономике» и «диком капитализме», та-а-кое изобретают!.. Я и сам, случись такая нужда, чек бы купил на любой заправке на любую сумму — и вся недолга. Эх ты, немец, немец, ты — миллионер со своей ограниченной честностью! Или бесчестностью?.. Я что-то совсем, совсем запутался... Бензин, кстати, сколько в Германии стоит?

В. В.: — Грубо говоря, один литр — доллар.

Е. П.: — Тридцать с лишним рублей. Однако... Давай тогда, пожалуй, поговорим...

О ЛЮБВИ

Е. П.: — В одной из твоих книг я вычитал замечательную сцену. Во время войны на «черном» рынке инвалиды вовсю торгуют водкой, а проститутки — телом. Завязывается спор, и кто-то горячо утверждает, что поллитра — это вещь, а любая любовь — это так: чепуха, фикция, мимолетность и, уж конечно, не стоит этих денег...

В. В.: — Что касается любви, то раньше все, заключенное в женщине, было «тайной», а теперь вот «крылышки» по телевизору рекламируют. У меня вот так было, и ты об этом можешь написать... Я какое-то время был комсомольцем. И хотя не ходил на комсомольские собрания, однажды, не помню зачем, вдруг оказался лет в семнадцать в райкоме комсомола. А секретарь райкома была такая красавица! И я смотрел на нее и думал: ну не может быть, чтобы у нее было то, что имеется у всех остальных женщин. С другой стороны, мой полуразвращенный ум не мог себе представить, что этого у нее нет.

Е. П.: — А что превалировало в тех размышлениях? То, что она комсомолка, или то, что — существо неземной красоты?

В. В.: — Она мне вдобавок казалась такой умной и как-то так со мной говорила по-человечески, не казенно, что я совершенно ничего не слышал, а только смотрел на нее и млел. Наверное, это была любовь. Юношеская любовь — это когда ты не думаешь о строении ее организма и как этот организм можно использовать в своих целях. Но бывает и другая — взрослая, плотская, осознанная любовь, когда мужчина влюбляется в женщину уже без наивных иллюзий, знает, что она такое, что она ему может дать, — разумеется, не в примитивном или грубом смысле этого глагола. Я думаю, что любовь была, есть и будет. Не может быть, чтобы этого не было. Любви, разочарования, новой любви. И никакие рекламы и прокладки любви не помеха.

Е. П.: — Хотя лично мне неприятно, что женщина подается в этой рекламе как некое сочащееся пахучее вещество, и только. Есть же все-таки понятие, о чем можно говорить в кругу женщин и детей, а о чем нельзя. Мне кажется, что эти противные площадные телевизионные откровения — еще одно испытание для любви...

В. В: — Не знаю, но женщины, которые все это рекламируют, вот они-то уж точно вызывают во мне отвращение. Когда она прыгает, вертится и говорит, что у нее все хорошо, мне на нее и глядеть-то совершенно не хочется!.. А любовь, потребность любви, повторяюсь, была, есть и будет. Даже если люди станут ходить голые и с наклеенными прокладками, они все равно будут влюбляться. Раньше вон на пляжах публика загорала в панталонах, в рубашках, а сейчас надели плавки и купальники, в которых практически все видно, а если не видно, то остальное можно довообразить. Это же не мешает людям влюбляться? Я другое тебе скажу: даже собаки не только совокупляются, но иногда влюблены друг в друга. У меня был пес, и он влюбился в одну сучку. Жутко ее ревновал, и, когда у нее был специальный период, он все время за ней ходил и никого к ней не подпускал. Страшный был ревнивец, и, по-моему, это была настоящая любовь, не просто похоть.

Е. П.: — А у солдата Ивана Чонкина любовь была?

В. В.: — «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» — это вообще роман о любви. Говорили — антисоветчина, говорили — сатира, из Союза писателей исключали, а я-то знал и знаю, что мой роман — о любви.

Е. П.: — Ну а любовь к родине, месту, делу, женщине — это одна и та же любовь?

В. В.: — Мне кажется, мы опять уходим от наших насущных тем. Уж не хочешь ли ты все же спросить меня о «секретах писательского мастерства» или о том, что такое «демократия»? Или сообщить мне, что я Дева, хотя я на самом деле Весы?

Е. П.: — Обижаете, Владимир Николаевич...