Относительно свободным можно быть, только живя на крыше. Образ жизни Карлсона не что иное, как ситуация любого западного интеллектуала, или совкового интеля, который к тридцати обрел худо-бедно свой угол и занимается созерцанием. «Я сижу на крыше, и я очень рад... Я не вижу смысла даже ссориться со мной... Ты можешь ругаться со своей женой...» — поет Гребенщиков, и именно это настроение присутствует в книге Линдгрен
ПОВЕСТЬ О НАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕЧКЕ
В репертуаре модного нынче певца Витаса есть некая жалостливая песня о Карлсоне — такая себе авторская попытка разгадать феномен нашего героя. Перед исполнением песни сдавленный голос а-ля Моисеев из-за кулис обычно сообщает, что история про парня с моторчиком — это, возможно, просто рассказ о физическом изъяне, уродстве, как бы инвалидности от рождения, ну и, естественно, мечта Карлсона — чтобы его «тоже кто-то полюбил»... Бред, но смешно. Типично «голубиный», кстати, подход, жалостюшечка такая шизофреническая ко всему живому. Выбор героя тоже хорош. Все раскрученные исторические имена (Коко Шанель, Гаврош, Августин) «перетрахали», как говорят журналисты, теперь добрались до Карлсона — придумали ему убогую легенду, как побирушке в метро.
...Но главная трагедия в том, что у нынешних «поэтов» ничего другого, кроме жалости, Карлсон вызвать и не может!.. Весь юмор, весь прикол великой книги пошел в задницу, но это ладно, глупость эта очень ярко отражает всю нашу нынешнюю общественную установку. Человечка с моторчиком, который живет в однокомнатном домике без удобств, на крыше, среди своих верстаков, нынешняя коллективная мораль способна понять и принять только в двух вариантах: в качестве идиота или больного. И это самое страшное.
Кроме шаровой жилплощади, в этой истории действительно нет никакой логики, никакого смысла. Зачем жить на крыше? Почему моторчик? Вся нынешняя теле- и литпластмасса для детей построена на постепенном движении героя к успеху, славе, деньгам. «Вложил больше — получил больше» — такова мораль даже самой заковыристой современной истории для детей. Схема призвана приучать дитя к поэтапному отвоевыванию материального места под солнцем: от детской коляски «Мерседес» — к «мерседесу» настоящему. Двигаться вперед — это хорошо. Движение назад — отстой, но это еще можно понять. Жизненная схема: «Просто жить на крыше» — ставит ребенка в тупик. Нынешний практицизм убивает дитя еще в детстве: я уверен, что, услышав сказку о Карлсоне, современный российский Малыш первым делом поинтересуется, на каком бензине тот летает? или керосине? Какой марки мотор? И т.д.
И в этом месте я мог бы выехать на тему сравнения «нынешней» и классической детской литературы, кино, мультиков, опять пережевать и выплюнуть тему покемонов-поттеров-телепузиков, потом воскликнуть: «Никакой мысли, никакого воображения!» — и все оставшееся место приводить в пример Астрид Линдгрен, которая была не то что нынешнее племя. Останавливает меня один момент. «Малыш и Карлсон» — это, кажется, вовсе и не детская литература. Скажем так: недетская книга для детей.
Линдгрен недаром сразу обозначила возраст героя: «мужчина в самом расцвете сил». Друг Малыша вряд ли его ровесник. Он старше, он самостоятельнее и изобретательнее. Я думаю, Карлсону может быть и тридцать лет — в биологическом смысле, конечно. Недаром в телеспектакле, который известен меньше, чем мультик, Карлсона играет Спартак Мишулин — мужчина, как известно, в самом расцвете и даже более того. Кто такой Карлсон?
...В школе мы с моим другом Серегой учение Карлсона о дуракавалянии, курощении и низвождении реализовывали на практике. Мы составляли ядро этакой спецгруппы имени Карлсона: курощали стервозных соседок во дворе — устраивали им маленькие задымления при помощи смеси селитры и фиксажа, в кабинете гражданской обороны к приходу военрука изготавливали мумию Мамочку в противогазе, писали на стенах в кабинетах физики и химии жизнеутверждающие надписи и рисовали череп и кости, ну и, конечно же, давали прикурить и выпить скелету в кабинете биологии... Поначалу это было безобидное баловство, и мне оно вскоре надоело, а Серега постепенно сделал дуракаваляние неотъемлемой частью своего имиджа. Со временем он очень профессионально научился валять дурака и был моим учителем в этом смысле. Умнейший парень, он круче всех рубил в математике, химии и физике, постоянно что-то паял, но как только дело доходило до какого-то позднесоветского официоза, общественной, комсомольской и пр. «жизни», он «включал дурака»: в очень серьезной предвыпускной анкете, например, на вопрос «Кем бы вы хотели стать?» он написал — «слонопротирщиком задней части», а в графе «национальность» — «китайский летчик»... Его распирало — перед уроками он постоянно чем-то грохотал, хохотал, делал мелкие взрывы и пакостные штуки... В конце концов от него отстали — никаких общественных поручений, никаких политинформаций, никакой нервотрепки... Пока учителя грузили примерами для подражания из высокой литературы, мой товарищ делал свою жизнь с Карлсона... Сейчас Серега возглавляет представительство крупнейшей табачной компании в Мюнхене.
К чему я веду? В мире на сегодняшний день изобретено множество общественных и бытовых условностей, правил, которые зачастую способны поставить в тупик любого, даже неглупого человека. Эти условности еще в юности втягивают нас в некую адскую игру, автоматически превращая в послушных дебилов. Сопровождается все это, как правило, жутким пафосом и серьезом, что окончательно обесчеловечивает, иссушает нашу жизнь, делая ее абсолютно бессмысленной, не стоящей того... Получение паспорта, армия, оформление всевозможных справок и документов — в связи с совершеннолетием, поступлением в институт, на работу... Собеседования, рекомендации, графики, списки, уведомления, расписания, распределения... Взрослые упыри при этом постоянно приговаривают: «Ты уже не маленький, теперь ты большой, веди себя, как взрослый...» Какая скука, в сущности... Подразумевается взросление, естественно, не внутреннее, имеется в виду соблюдение неких «взрослых» установок, норм: умение поддержать «настоящий мужской разговор», необходимость с кем-то пить, необходимость примыкать к одной из сложившихся группировок, умение не быть слишком умным, необходимость закрывать за собой дверь, громко не хлопать по клавишам компьютера и так вплоть до обязательного знания, с каким счетом закончился вчерашний матч... Меня всегда мутило от неизбежности такого «взросления», и спасти от этой мутотени, сохранить живость, незамутненность восприятия этого мира может только карлсоновский метод. Практически целая философия.
Суть философии Карлсона заключается именно в том, чтобы сбить пафос, спесь, смыть налет условностей, обнажить суть, показать ничтожность спора, ситуации, словно демонстрируя: смотрите, какая чепуха, фигня на самом деле, дело житейское... Как в шокотерапии, пронзить внезапно наглой, хотя и безобидной фразой, дурашливой выходкой, ярким действием снять нелепую напряженность... Люди шаблона любят шутку предсказуемую, «свою», которая проста и скупа на ум. Шутки Карлсона порой черные, жестокие даже, но их сила в непредсказуемости, внезапности... Благодаря их мгновенному действию сразу становится ясно, что фрекен Бок, которую все в доме боятся, обычная тетка, помешанная на порядке, дядя Юлиус — тщедушный нудный тип, мелкие воры трусы, которые так верят в мистику и так ее боятся... Смех все упрощает, ставит на место. В принципе, «Малыш и Карлсон» — это литература сопротивления обывательскому террору, гнету неофициальных, но таких жестких правил и установок. «Полет над гнездом кукушки» практически о том же, только фрекен Бок там опаснее в сто раз, и книга Кизи заканчивается победой, а «Карлсон» — добром. И дяди Юлиусы позднее будут портить жизнь нотациями, наставлениями похлеще книжного, но именно курощение — это единственный способ если не одержать над ними победу, то хотя бы добиться сатисфакции. Заметим: все взрослые герои книги попадаются в результате в свои собственные ловушки, ими же придуманная схема ловит их на несуразности, на крайности, на глупом следовании догмам семейным ли, производственным или общественным... Карлсон просто доводит «взрослую» схему до абсурда. «На простой вопрос всегда можно ответить «да» или «нет», по-моему, это нетрудно», — строго сказала Малышу фрекен Бок. «Представь себе, трудно, — вмешался Карлсон. — Я сейчас задам тебе простой вопрос, и ты сама в этом убедишься. Ты перестала пить коньяк по утрам, отвечай — да или нет?»
Дуракаваляние — отличный метод остаться собой. Защитный рефлекс. Чтобы всегда сохранять в себе собственный домик, сиречь МИР, точнее мирок, чтобы всегда жить немного не здесь, чтобы не раствориться полностью в любой бытовухе, в любом пафосе, в любой серьезности, за которой, как правило, скрываются серость и убогость, именно для этого и необходимо быть немного Карлсоном, немного с моторчиком... Моторчик должен быть обязательно где-то там, на уровне задницы или сердца, неважно. И укромный домик мечты, который мы все время мысленно отодвигаем куда-нибудь туда, за трубы, с каждым годом все дальше и дальше от людей...
Гений Линдгрен в том, что ее книги избежали главного зла современной детской литературы — сериальности, серийности, потока. Основная беда современных детских историй в том, что их герой рано или поздно начинает идти в ногу с автором — с каждой новой частью «растет», «взрослеет», «становится мудрее», теряя живые черты. Карлсон бессмертен, потому что его жизнь — до и после книги — нам предстоит додумывать самим, индивидуально. Карлсон не слушается своей литературной матери, и Астрид позволяет ему это даже в тех случаях, когда он аморален. Карлсон — победитель, и Астрид не наказывает его, она любуется этим шалопаем, даже когда он ведет себя нечестно или лживо. Лучше соврать, чем лебезить перед чужим богатством. Лучше улететь, бросив друга, чем раскрыть свою тайну. «Дай мне блинка!» — наглое нежелание выполнять заведенный порядок там, где властвует условность. «Не играй по чужим правилам», — говорит Линдгрен своему читателю. Вноси расстройство, заставляй ИХ думать о себе. Заставляй ИХ считаться со своими чувствами. Эта мудрая книга учит всегда платить ИМ, взрослым, той же пятиэревой монеткой, охраняя свое маленькое достоинство.
...Живой, настоящий человечек Карлсон, он и сейчас сидит на своей крыше в районе Вазастана, свесив ножки, подперев подбородок пухлыми кулачонками. Полеты отменены. Грустно ему, грустно нам всем. Сегодня мы вспоминаем о доброй и умной женщине, которая в детстве учила нас жить весело и свободно. Возьмем книгу, перечитаем ее и рассмеемся как можно громче и раскатистее — это будет лучшим памятником Астрид Линдгрен.
Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ
В материале использованы фотографии: Фототека