Где находится мир?
ЛАЗУРНАЯ СКРИЖАЛЬ
Мир размещается не там, где прежде. Передислокация началась только столетие назад, но все же происходила постепенно, потому мы и не заметили, что еще пятнадцать лет назад жили в трехмерном пространстве, а теперь — в каком-то неизвестном, получившем тем не менее два противоречащих друг другу наименования: виртуальный и интерактивный. Виртуальный — вроде как нереальный, а интерактивный — это контакт между неосязаемым, но подлинным внутренним миром и таким же неосязаемым и подлинным внешним. Попросту говоря, граница между «мной» и «миром» размылась. Где дислоцируется мир? В плоском экране — висящем в воздухе лазурном окне, приблизившемся к земле квадрате неба, на котором размещаются иконки: кликаешь — и попадаешь в мир, говорящий, поющий, общающийся, со всем его антуражем, который можно наблюдать в реальном времени или остановить, выделив фрагмент, рассмотреть поближе.
Предыдущий разлом коры земного мозга, из недр которого родилось новое качество, начался в XV веке, веке первооткрывателей. Жители разных континентов с ужасом узнают о существовании друг друга. Китай больше не Поднебесная, ни одна культура не уникальна, не единственно возможна, а потому не абсолютно истинна. Да и книга — источник знания, переписываемая подвижниками-каллиграфистами, перестает быть информацией для посвященных. Гутенберг раздает заинтересованным лицам по инкунабуле.
Так что если до XV века мир располагался лишь в границах видимого, на расстоянии, доступном лошади, шхуне, глазу, то чем дальше, тем более невероятные вещи стали обнаруживаться: например, что вы вместе с вашим домом висите вниз головой и вращаетесь вокруг Cолнца.
XIX век кажется самым счастливым: наконец освоили этот новый мир, уютно в нем обжились — и на тебе: три часа — и попадаешь из Москвы в волшебный далекий Париж, который оказывается не таким уж волшебным, поскольку гораздо большее чудо — лететь на высоте 10 000 метров внутри стальной птицы. Непреложная истина, что разговаривать с человеком можно, лишь находясь рядом с ним, рассыпается в прах: держишь в руках кусок пластмассы — телефонную трубку, а в ней живет голос собеседника. Значит, голос человека может жить не только в нем самом, но и бегать по проводам? Теперь он бегает даже без проводов, влетая в кусок пластмассы прямо из воздуха. А все, что происходит в одном месте, может перенестись по проводу в ящик, стоящий за тысячи километров, и быть видимым так же, как если смотреть на это, находясь в исходной реальности. Теперь мы волнуемся по поводу людей и событий, живущих в телевизоре, живее, чем о собственном совершенствовании, хотя доказательств их существования у нас не больше, чем доказательств существования Бога.
Мы не то чтобы поняли, как мир может находиться не только там, где он есть, а еще и в черных ящиках телевизоров, но смирились с этим. И даже стали склоняться к тому, что мир на экране существует, а тот, который остался вне объективов телекамер, подобен протоплазме, вязкой материи, из которой не вычленишь продукта, пригодного к восприятию. Думающий так обыватель и сам для себя стал не центром Вселенной, вокруг которого звезды водят хоровод, а эдакой висящей вниз головой спорой, занесенной ветром, что сеет без разбору биологическую жизнь. Телевизор освободил миллионы человеческих спор от виртуальных и интерактивных обязанностей, которые прежде называли духовными: на блюде экрана подносится готовый мир — наливай и пей.
Угасание светильника разума, сосланного на диван, остановил интернет. Чтобы добывать из него информацию к размышлению, надо потрудиться, надо знать, что ищешь и где оно живет. Первые пользователи еще заглядывали за стенку аквариума (которую напоминал полукруглый монитор) и по инстинкту прежнего, четко дислоцированного мира подозревали, что в большой белой компьютерной коробке лежит минимизированный, сплющенный, но все же вещественный мир. Инстинкт постепенно атрофировался: мир живет в эфемерном жидкокристаллическом экране, который традиционно светится синим, но по желанию этот чистый свет можно заклеить обоями на выбор. Многие выбирают плавающих рыбок, пускающих звучные пузыри: мир в воде все же более представим, чем мир в небе.
Компьютер в виде светящейся дощечки (на каком работаю и я) наводит на мысль о дальнейшем невероятном повороте: экран начнет светиться внутри каждого, вместо нажатия клавиши достаточно будет появления мысли или побуждения, в контакт с мирозданием можно будет вступить без посредника.
ЦЕННОСТИ...
Какая же эта была мука: процарапывать каракули на глиняных табличках! Понятно, что просто буквы, складывающиеся в слова, царапать не перецарапать. Потому — иероглифы, клинопись, священный иврит. Не быть священными или просто суперважными тексты на глиняных или каменных плитах — скрижалях — просто не могут, слишком много усилий. В сравнении с этим гусиное перо — инструмент во всех смыслах легкий как перышко: с ним только стишки сочинять, выводя на полях завитушки да рожицы. Единственный недостаток — кляксы. Некоторым утешением служит наличие на столе красивого предмета — пресс-папье. Для изящной и дорогой вещицы всегда должно быть оправдание: она якобы необходима, потому что служит чайником, чернильницей или вазочкой для конфет.
Некогда у меня было увлечение каллиграфией. Пришлось отвергнуть все орудия письма, включая перьевые авторучки и самые тонкие файнлайнеры, и перейти на простое перо, макаемое в тушь: не получается иначе каллиграфия. Каллиграфия была для меня возможностью освоения сразу нескольких заманчивых вещей: христианского терпения, немецкого романтизма и китайской культуры. Кроме того, я выработала ясный почерк, а он способствует ясности мышления, и научилась не ставить клякс. Клякса на письме — это непоправимая ошибка в жизни. Потому китайцы такие трудолюбивые, спокойные и эффективные, что всю жизнь занимаются каллиграфией. А я поиграла и бросила — пошла строчить на пишущей машинке.
Это самый отвратительный предмет: уже не почерк, не акт творения с чистого листа, не интимный диалог с самим собой и еще не компьютер — выход в открытый космос. Это какое-то чистилище, перепачканное копиркой, с зачеркнутыми и подклеенными страницами, с замазанными «неправильными» словами, слепыми третьими экземплярами, грудой зачерненных шрифтом листов. Эти тексты не могут быть ни священными, ни волшебными, в них должен быть наркотик какого-нибудь протеста или захватывающего дух сюжета. Демократический мир написан на пишущей машинке. «Многоуважаемый» и «достопочтенный», «сердечный друг» и «милостивый государь» выводится только пером.
Когда пишешь от руки, слышен только внутренний мир, а выведение букв напоминает об этикете, свойственном всякому просвещенному человеку. Когда печатаешь на машинке, слышнее всего социум: перебранки соседей, выхлопные трубы автобусов, гул толпы в ее часы пик и стук самой железяки, напоминающий о стрекотании станков. Писать на компьютере — дело и вовсе особое. Если уж говорили, что бумага не краснеет, то лазурный экран — особенно этот, висящий в воздухе, без коробочки сзади, как у меня, — и вовсе бесстрастен. Любой загогулине можно дать название и сохранить командой «сохранить», можно завести папки, и все написанные глупости и мерзости, которыми изобилуют «отзывы читателей» на интернетских сайтах, будут ко всеобщему обозрению соседствовать рядом с высокой классикой, священными книгами, современной летописью. Когда пишешь на компьютере, в далеком подсознании отдаешь себе отчет, что пополняешь контекст мировой истории: она рядышком, в соседних файлах. Можно поместить ее и в свой файл, можно все что угодно: лазурная скрижаль — это полная свобода, бесконечная Вселенная, и только твоя совесть может краснеть, оттого что ничего ценного к имеющемуся ты добавить не можешь. Светящаяся доска экрана нематериальна: ее нельзя случайно закапать кляксами (а нарочно можно и это), скомкать, как лист, и бросить в печь, здесь нет грязи зачеркиваний, и «муки творчества» не видны постороннему глазу. Лазурная скрижаль — новое возвращение к скрижали каменной или глиняной: есть я и мироздание, между нами — возможность откровения.
Ценным здесь оказывается любой текст — хотя бы как автопортрет. Можно познакомиться почти со всеми шестью миллиардами землян. Если большинство из них безнадежно — значит, цивилизация обречена, к гадалке не ходить. Но и это не беда: каждый отвечает только за свой автопортрет. Всеобъемлющая и всеобъединяющая всемирная паутина при этом совершенно персональна: как отшельник смотрит на небо и читает по нему словно по книге, и адресует ему свои молитвы, так и я сижу перед моей лазурной скрижалью. Ухожу от мира, который в другое время теребит меня соблазнами и обязанностями, и остаюсь один на один со всеми шифрами родной планеты, будто вижу ее со стороны.
ПРОГРАММЫ
Мой письменный стол больше не «рабочее место», как это было при пишущей машинке, а стартовая площадка, взлетная полоса. Потому и дизайн его чисто функционален, украшений не требуется. Поверхность из темно-зеленой кожи, темно-зеленая направленная галогенная лампа и того же цвета коробочка ноутбука (роль цвета — комфорт глазу). Коврик для мыши стереоскопический, поверхность его имитирует жидкокристаллический экран, а внутри — много слоев лягушек. Значит, и меня тянет к подводным ассоциациям, когда я поднимаю крышку коробочки, представляющую собой световую доску. Почерк больше не пригождается, разве то, что осталось от него в голове. Взлетная полоса экрана ведет мозг дальше (почерк тоже обнаружен был не сразу), позволяя преодолеть линейность и трехмерную последовательность: ничто не сначала и не потом — все одновременно. У каждого файла и сайта свой адрес, но ничто не далеко и не близко и достижимо одним движением пальца. Программы на лазурную скрижаль падают не с неба. Но сам вид экрана наводит на подозрение, что однажды он и в самом деле может стать скрижалью, в том смысле, как вошло это слово в обиход: две скрижали с десятью заповедями, переданными Богом Моисею, и изумрудная скрижаль, на которой Гермес Трисмегист начертал полученное им Божественное откровение. Причем если Гермес получал свое знание в одиночестве и герметизмом стали называть закрытость и непроницаемость, то Моисеевы заповеди получены были в присутствии двух или трех миллионов человек. Содержание скрижалей отчасти совпадает. Человечеству дали программу, но лишь спустя три с половиной тысячи лет оно попыталось ее освоить в виде свода законов международного права. В процессе освоения возникло много вопросов, ответить некому, в том смысле, чтоб отвечено было понятным и достоверным для всех образом. Потому не исключено, что однажды откроет каждый свою персональную лазурную скрижаль — а там сама собой инсталлировалась программа. Ее читает каждый в виртуальном присутствии миллионов пользователей и, прибегнув к интерактивности, то есть задавая вопросы (кому? экрану?), получает руководство по эксплуатации благоденствия, эры Водолея, как любят ныне говорить, золотого века, третьего мирового мира. По крайней мере, если уж представить себе такой гипотетический дар, то лазурная скрижаль — наиболее вероятный его вестник.
Татьяна ЩЕРБИНА
|
