ШОКОЛАДНЫЙ РЕЖИССЕР ИЗ ИНКУБАТОРА ДЛЯ ПАРЛАМЕНТА

Вообще-то по паспорту он Георгий Михалков, однако многим известен как Егор Кончаловский. Он — сын, брат, племянник, внук, правнук и праправнук великих, талантливых и знаменитых. Как и его отец, Егор тоже режиссер. Сейчас Кончаловский-младший работает над своим вторым полнометражным фильмом. До этого снимал рекламные ролики, даже получил прозвище «шоколадного режиссера» за телерекламу «Сникерса», «Марса», «Кэдбери» и «Виспы», и одно «большое кино» — «Затворник» с Амалией Мордвиновой и Александром Балуевым. А если к этому добавить еще, что Егор прекрасно образован и учился не где-нибудь, а в Оксфорде и Кембридже, то фраза «все в шоколаде» — лучшее определение его жизни

ШОКОЛАДНЫЙ РЕЖИССЕР ИЗ ИНКУБАТОРА ДЛЯ ПАРЛАМЕНТА

— Егор, говорят, что отец твердил тебе чуть ли не с пеленок: учиться ты будешь за границей. Ты всерьез воспринимал эти обещания?

— Да. И чем дальше, тем серьезнее. Я даже не стал поступать после школы в какой-нибудь московский институт, а пошел в армию, чтобы потом она не «висела» надо мной до 27 лет. Но после армии я два года не мог уехать из России — дед очень сопротивлялся моему выезду.

— Почему?

— Ему должно было исполниться 75 лет, и он ждал орден от партии и правительства. Ордена не дали, но два года начиная с 86-го я болтался между Россией и Францией. Одной ногой я был в Париже — успел съездить несколько раз, поучить там английский, что бред, но все равно — в международных школах.

— В Сорбонну поступать ты не захотел?

— Англосаксонское образование более универсально.

— А что мешало заниматься английским в России?

— В Москве у меня были два репетитора — англичанка и русская. И еще имелся преподаватель по английской культуре, литературе, истории — Борис Кагарлицкий, сын знаменитого шекспироведа. Он знал восемь языков, при этом работал лифтером, мог сидеть у лифта и читать древний норвежский эпос на языке оригинала. Вот такой человек... Я стал жить в Париже, а в 88-м году пришел в советское консульство и сказал: все, остаюсь во Франции. Меня вызвал консул: тра-ля-ля, да зачем тебе это надо? Надо, и до недавнего времени я имел статус «российского гражданина, постоянно проживающего за рубежом». Кстати, масса неудобств с этим статусом... Из Парижа я очень быстро переехал в Англию — мне было важно учиться на английском. Приехал к отцу в Лондон, а он сказал: ищи школу. Ведь с моим знанием английского поступить в университет было нереально. Я взял справочник и начал искать, пока добрый папин знакомый не присоветовал одну школку в Оксфорде. Особого выбора у меня не было, я отправился в Оксфорд и в результате остался, оказавшись года на три-четыре старше остальных учеников. Английский я знал хуже всех, поскольку занимался интенсивно, но недолго, и ощущение третьегодника преследовало меня постоянно. Но через полгода язык «открылся».

— Сколько стоило обучение?

— Более $15 000 в год. Платил, естественно, отец. У меня таких денег не было и быть не могло.

— Кто-то рекомендовал тебя в эту школу?

— Я просто пришел с улицы: «Здрасьте, хочу учиться у вас». — «Очень интересно, а кто вы, собственно, такой?» — «Я советский парень». — «А чем вы занимаетесь?» — «Последняя моя профессия — сержант Советской армии». О!.. Это было время интереса к Советскому Союзу: перестройка, гласность, Горби... «Ваш уровень знания языка недостаточен, — заметила директриса, — но... под вашу ответственность мы вас возьмем. Придется усердно заниматься». Я оказался первым и в то время единственным русским учеником.

— Твоя фамилия произвела впечатление на директрису?

— Нет. Абсолютно! Звездность Кончаловского в Англии другой категории нежели здесь. Отец сильно проявился только недавно — с «Одиссеей». А в тот момент им это имя ничего не говорило... Три года спустя, когда я учился в Кембридже, в маленьком кинотеатре показывали фильм Никиты Михалкова «Урга», и кто-то поинтересовался (а я представляюсь везде как Михалков-Кончаловский): «Вы какое-то отношение имеете?». Да, говорю, это мой дядя.

— Итак, в элитную школу тебя приняли сразу, без всяких тестов?

— Да, по личному разговору. Кстати, сейчас я имею право принимать в эту школу русских детей по их отметкам, по рекомендательным письмам, характеристикам. Я официальный представитель своей школы в России и уже отправил туда более десяти человек.

— А каким образом о тебе узнают «новые русские», желающие обучать своих отпрысков в туманном Альбионе?

— Никакой рекламы я не даю. Только из уст в уста. И хотя англичане мне платят небольшой процент, это не профессия. Администрация школы сама предложила гонорар, до этого я занимался набором бесплатно.

— Что ты там изучал?

— Этот курс — международный бакалавриат, отличное базовое образование. Из списка, который предложили, нужно было выбрать шесть предметов. Я предпочел историю, биологию, математику, историю искусств, русский и французский.

— Насколько справедливо утверждение о спартанских условиях британских школ?

— В нашей правила не были суровыми. Там, к примеру, разрешено курить. По английским законам курить можно после 16 лет, и даже на уроке, если урок проходит в саду и ты не мешаешь окружающим. В школе есть бар, где цены ниже, чем в ближайшем пабе. Достигший 18 лет может спокойно выпить вина или пива. И человек за стойкой знает, кому сколько лет, и он может сказать ученику: знаешь, тебе хватит. Существует свобода передвижения, но в 11 часов вечера студент обязан быть в кампусе (правда, я снимал отдельную квартиру, что не запрещено). И, конечно, все должны исправно посещать занятия. Можно и не ходить, но тогда твоим родителям напишут: извините, мы не вправе брать с вас деньги за образование. Подобные рапорты я бы мог получать сам, поскольку мне больше 18 лет, но я был дисциплинированным и не мог позволить себе прогулы.

— Кто учился вместе с тобой?

— Большая диаспора скандинавов — шведы и норвежцы. Много итальянцев. Естественно, англичане. И китайцы из Гонконга. Эта школа — мост в университет, то есть в университет зачисляют по итогам выпускных экзаменов. В конце первого года мы сдавали «фальшивые» экзамены, обставленные полностью как настоящие. А еще учеников вызывает специальный человек — офицер по кадрам — и спрашивает: «Чем вы хотите заниматься в будущем?». Допустим, философией. «Точно философией?». — «Да». — «Хорошо, зайдите чуть позже». И через некоторое время тебе выдают полную информацию по дюжине университетов: где какие требования, куда сложно поступить, куда легко, какой лучше. Я хотел изучать философию и историю искусств. «Вот список учебных заведений. Есть какие-то предпочтения?». Я ответил: «Кембридж».

— Почему? По соображениям престижа?

— Вот и офицер по кадрам спросила: почему? «Учтите, Егор, — предупредила она, — все знают, что для искусствоведов предпочтительнее Лондонский институт Корто, но если вы намерены работать банкиром или продюсером, то лучше Кембридж». Я хотел именно Кембридж. Это же легенда!.. Как я уже сказал, выпускные экзамены в школе являются вступительными в университет. А до этого ученикам назначают собеседование с профессурой выбранных университетов. Я съездил в пять из них, везде мне сделали условное предложение: сколько очков необходимо набрать. Очки — это суммарные баллы на выпускных экзаменах. 35 баллов, сказали в Кембридже, 31 — в Корто, 30 — в Лондонском королевском колледже и так далее. Максимально на школьных экзаменах можно набрать 42 балла, получив за каждый из шести изучаемых предметов высшую оценку «семь». Я набрал 34, но в Кембридж меня приняли.

— Опять «спасибо перестройке»?

— Пожалуй, да.

— А как был решен денежный вопрос?

— Отец платил за образование около $20 тысяч в год и мне деньги давал. Но еще в школе я начал зарабатывать сам, преподавая русский язык. Учил «великому и могучему» тамошних учителей — тогда было модно знать русский. А в Кембридже, будучи второкурсником, я уже числился в штате. Забавно! Два года студенты сдавали экзамены по русскому языку по записанным на пленку моим шепелявым тестам.

— Говорят, в Кембридже не церемонятся со слабыми студентами...

— Да. Если ты не сдал экзамен, то отчисляешься без права восстановления. И деньги не возвращают. Дамоклов меч отчисления висел и надо мной. Первый год я занимался философией, а это предмет, построенный на логике и на жонглировании языком. Со мной учились люди, владеющие языком в совершенстве. Моего английского оказалось мало, были вещи, которые я плохо понимал. А потом философия вообще перестала мне быть интересной. Когда я это понял, я решил поменять предмет. В Кембридже оценки ставят таким образом: «единица» — это превосходно, или по-нашему пять с плюсом. Те, кто получает «единицу», талантливые люди, которые в будущем внесут вклад в философию. «Два-один» — это отлично, «два-два» — это хорошо, «три» — это зачет. Все, что меньше «трех», — провал. Для того чтобы поменять предмет, надо получить «два-два» — то есть хорошо, получаешь зачет — поменять дисциплину ты не можешь, должен продолжать ее изучение. Странная система! Мне нужно было получить «два-два». И я получил! За эту оценку я сделал все, что мог... Однако при всей строгости не так важно, как ты учишься, важнее твоя общественная жизнь. Кембридж — инкубатор для парламента, Оксфорд — инкубатор для культуры. Редактор студенческой газеты — очень влиятельный человек, и моментально по окончании университета он получает пост в большой серьезной газете: или в «Таймс», или в «Геральд трибюн». Секретарь союза студентов — будущий профсоюзный деятель. Театр Кембриджа — сильнейший, все агенты приезжают смотреть и набирать актеров, хотя будущая звезда может учиться на математическом факультете...

— Как был устроен в Кембридже твой студенческий быт?

— Мне повезло. У меня оказалась лучшая комната в колледже — студия с ломаным потолком и со стеклянной крышей. Это целая история, как я ее получил. То есть получил я ее честно — в результате жеребьевки, но на следующий год должен был передать другому студенту, а себе «вытянуть» похуже. Но я сделал хитрый политический ход — отправил письмо Мастеру колледжа. Это лорд... забыл его имя... он был еще министром в кабинете Тэтчер, но она его выгнала за либерализм. Я написал ему: я русский, у меня нет другого места в мире, кроме этой комнаты в кампусе, и попросил дать лучшую жилплощадь.

— Да ты авантюрист, до такого надо додуматься!

— Более того, во время каникул мне разрешили не увозить из комнаты свои вещи. Я там очень обжился. Мебель стояла пристойная, картины на стенах. Иногда я лежал на кровати и сквозь стеклянную крышу наблюдал рассвет...

— Счастливчик!.. Задачи остаться у тебя не было?

— У меня не было конкретной работы. То, чем я мог заниматься, — делать чиновничью карьеру в Голливуде, пойдя помощником к какому-нибудь продюсеру. В Англии мало кино, там развита реклама. Чиновничество меня не привлекало: «джинсы снял, надел костюм и вообще взялся за ум» — как мой дед написал в свое время. И вообще я все время хотел в Москву. Я люблю жить в России. Я всегда радовался, когда ехал в Москву. Потом чудовищно ностальгировал по Англии. Сейчас по Англии не ностальгирую. Более того, пообщавшись с англичанами, которые приехали в Россию работать и теперь сидят в рекламных агентствах, я Англию немного разлюбил. В первый момент мне хотелось сказать им: я ваш, свой, но потом: нет, я не ваш.

— Когда к тебе приходят за советом богатые люди, ты не пытаешься отговорить их отправлять ребенка за рубеж? Ведь он может вернуться оттуда другим человеком...

— Я всегда предупреждаю, что это серьезный шаг. Одно дело — посмотреть рекламную видеокассету: грандиозная библиотека... сад, где читают лекции по Шекспиру... Это прекрасно, но с другой стороны — надо быть готовым, что мозги меняются. У меня они изменились меньше, потому что я «совок». Я служил в армии, был комсомольцем, знаю, что такое профком-партком-местком, которые подписывают бумаги на выезд. Я спокойно вернулся в эту постсоветскую среду. Хотя и пережил шок: все-таки отсутствовал в России почти восемь лет. Но те, кто уезжает учиться сейчас, они уже другие, они ближе к западной молодежи. Мы были изолированы от мира. Я, когда впервые приехал в Париж, чуть с ума не сошел от происходящего вокруг. А из этих ребят многие уже не раз бывали за границей. Почти все, отучившись в университете, возвращаются и становятся международными людьми. Это здорово! Потому что они приносят с собой не то чтобы другую систему ценностей, у нас самих прекрасная система, но они способны ее имплантировать. Можно прекрасно понимать, что нужно, например, платить налоги, или что морально, а что нет, но не следовать этому. А в Англии не следовать системе ценностей достаточно трудно. Вот я три раза забывал в метро очень дорогой органайзер с ручкой «Картье» и за копеечный штраф получал его обратно в бюро находок. И эта чужая честность делает тебя таким же. Если ты нашел дамскую сумочку, ты уже не станешь смотреть, сколько там денег, а тоже отнесешь ее в Lost & Found. Есть хорошая английская пословица: «Никогда не кради чужих зонтиков»... Но главное, чему я там научился, — свобода мышления. В Англии 16-летнему ученику могут спокойно поручить написать сочинение на тему «Как язык определяет сознание?» или «Моральна ли смертная казнь?», «Морален ли аборт?» Я в свои двадцать два никогда не думал на эти темы. В средней школе мы учились в другой системе координат, свобода мышления отсутствовала полностью. В принципе российское образование серьезное, особенно техническое, но должна произойти смена поколений. Когда в профессора придут новые — свободные! — люди, они и смогут научить свободных людей.

Влад ВАСЮХИН