ЛИДЕРОВ У НАС МНОГО. НО ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКИХ

Михаил Владимирович ЛЕОНТЬЕВ

ЛИДЕРОВ У НАС МНОГО. НО ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКИХ

Гуру из ящика

С того самого момента, как человек решил, что жить в одиночку сложно, он стал объединяться в группы. Сначала из двух человек, потом большей численности. С того момента и до сих пор мы все объединяемся и объединяемся с ужасающей быстротой, без перерыва на обед. Все разговоры про свободу, справедливость, независимость — это препарирование страха одиночества: на самом деле нам всем хочется не истину постичь, а очутиться в надежной социальной ячейке. И уж там, в этой ячейке, мы бегаем, резвимся, бьем себя в грудь и кричим, что наконец обрели свободу.

В социальном смысле человек похож на кочерыжку в капусте — вокруг него наворочено много всяких оболочек. Когда Советское государство умерло, стало на одну, главную, оболочку меньше. Мы начали больше ценить оболочки поближе к телу. На этом новом уровне самосознания возникла кастовость не хуже индийской.

Но какое это имеет отношение к России? Ведь у нас всегда был один, максимум два Учителя, которые как-то всех устраивали. А теперь столько расплодилось, что ни одного не видать.

— Россия — нация вечных учеников. Почему? — спросил меня лама Оле Нидал и сам ответил. — Потому что ментально россиянам удобнее, чтобы за результат их жизни отвечал кто-то другой — Учитель, Президент, Бог...

— Вот и Борис Борисович Гребенщиков, к которому я ездила за правдой, говорит: искать учителей не надо, ты сам всему должен учиться.

— Искать, может, и не надо. Важно найти. Каким бы красивым ни было ваше лицо, без зеркала этого не увидишь...

Отправляясь на поиски Всеобщего Духовного Учителя, я гадала, с какой стороны он ко мне выплывет на волшебном цветке лотоса. После безрезультатных попыток обнаружить Учителя в богоугодных учреждениях я обернулась к остальному человечеству, которое терпеливо мялось в сторонке. И поняла, что у остального человечества Духовным Учителем является телевизор.

Если бы нужно было зачем-то поставить во главе нации Чебурашку с Крокодилом Геной, телевидение бы за два-три месяца справилось с поставленной задачей. Вошли бы в моду зеленый с коричневым цвета, лопоухие дети стали бы символом красоты.

Пушкин говорил: Как это может быть неправдой — ведь это напечатано? То, что нам говорят по ТВ, претендует быть истиной в последней инстанции. «Говорящие головы» производят на нас эффект куда больший, чем говорящая голова во дворце Волшебника Изумрудного города на Элли и ее друзей.

Так почему ТВ дремлет? Почему, критикуя всех кого не лень, до сих пор не занялось производством Духовных Учителей?

С этими вопросами я пришла к Михаилу Владимировичу Леонтьеву. Кроме того, что Михаил Владимирович, сидя задом наперед на стуле, ведет передачу «Однако», он редактирует журнал «Фас», в онлайновой версии,через который к нему, как к самому настоящему гуру, люди обращаются со всевозможными вопросами. И Михаил Владимирович на все вопросы отвечает.

Значит, и мне ответит.

— Михаил Владимирович, скажите, пожалуйста, кому сегодня, кроме вас, нация может доверить формирование своей духовности? Политики, министры, шоумены — все объясняют нам жизнь по кусочкам, сегментами. У каждого своя правда, но в целую картину кусочки не складываются. Должен же быть в России какой-нибудь всеохватный человек?

— Боюсь, такого человека нет. Да и раньше не было.

— Как же! Один Сахаров чего стоил!

— Сейчас объясню. Социалистическое общество изначально было сословным. Некий изуродованный феодализм. Я, кстати, не так плохо отношусь к феодализму, как к коммунизму. Коммунизм — это триумф бездуховности. В СССР коллективным «гуру» была интеллигенция — власть ей поручила заниматься этим. И население поклонялось тем авторитетам, которые предлагала ему интеллигенция. В той степени, в которой она была легальной — легальным авторитетам. И нелегальным тоже. На заре перестройки авторитеты из интеллигенции быстро оказались авторитетами массовыми, но ненадолго, потому что это было чисто коммунистическое порождение квазисословной структуры. Тот же Сахаров — у Горбачева в какой-то момент появился спрос на него именно как на авторитет. А кем до этого был Сахаров?.. Дальше — больше: все крупные деятели культуры пошли во власть, когда политики растеряли свой авторитет. На пустое место, в общем, пошли...

— Да уж, меня всегда удивляло, что людям искусства так и хочется хоть ногу одну обмакнуть в политику.

— Сначала в политику пошли властители дум, но это не имело успеха. Потом туда отправились представители масскультуры и субкультуры, журналисты, спортсмены. Но наш человек в массе своей все-таки не идиот. Он выбирает себе такого лидера, чтобы он был функционально понятен. Чтобы лидер защищал его интересы, а спортивных интересов у рядового россиянина немного.

— В общем, получилась ерунда: то одни, то другие пытались примерить на себя духовное лидерство, как хрустальную туфельку Золушки, а она всем оказалась не в пору. Или народ у нас такой стал привередливый?

— Нет, народ в этом смысле нормальный. Просто всенародных авторитетов больше не будет. И народ это чувствует. Для этого нужна советская структура общества, советское иерархичное образование.

— Что значит иерархичное образование?

— Ну как же! Лермонтов у нас всегда стоял на втором месте после Пушкина, а Достоевский — после Толстого. Я помню, как в раннем детстве мы спорили, какой поэт главнее.

— Но вы-то знаете свое место в телевизионной иерархии?

— Будучи телевизионным комментатором, я обязан видеть по другую сторону экрана как можно более широкую аудиторию. Это моя профессиональная задача. Да, сегодня я являюсь в какой-то степени авторитетом. Я делаю авторскую передачу, поэтому важно, чтобы меня было интересно слушать. Я не сообщаю новостей, не шибко развлекаю, не показываю голую задницу. Никаких других стимулов у зрителей на меня смотреть, если только не разделять моих идей, нет. Я авторитет, поскольку я автор программы...

— Однако, Михаил Владимирович, у вас очень конкретные идеи. Расскажите, как обстоят дела с авторитетами у правых консерваторов?

— Консерватор не может существовать без авторитетов. Без них может существовать новатор, авангардист, левый радикал. Базаров, который лягушек резал. Для меня как правого консерватора безусловным авторитетом является сегодня Солженицын.

— И давно?

— С детства. Лет с пятнадцати я ночами взахлеб читал самиздат.

— А почему ночами? Тайком от родителей?

— Хотя папа был правоверным коммунистом, он сыграл огромную изначальную роль в моем формировании. Он был нормальным советским инженером из оборонки, но всегда по природе своей оставался гуманитарием. И он рассказывал мне об исторических событиях правдивее, точнее и полнее. Так что интерес к истории и вообще к гуманитарным наукам у меня от папы. А потом я сам собой формировался: сначала прошел правильный ленинизм, потом правильный марксизм. Вообще прошел практически все стадии дореволюционного российского политического движения. Большевики, меньшевики, эсеры левые, эсеры правые, кадеты, октябристы. Не могу сказать, что дошел до «черной сотни», но некоторые идеи правых консерваторов мне тоже симпатичны.

— Здорово! Вас можно использовать как пособие по истории. Ну а кроме кадетов и эсеров, у вас были духовные учителя, в человеческом обличье, живые?

— Духовных учителей в чистом виде, которые бы меня окормляли, наставляли, — таких не было. Были друзья. Да и сейчас есть человек, Виталий, которого я считаю для себя авторитетом, прежде всего в этическом измерении. Он, между прочим, подтолкнул меня к тому, чем я сейчас занимаюсь, — осмыслять какие-то вечные ценности на примере текущих событий. Мы с ним дружим еще с институтской экономической тусовки.

— Михаил Владимирович, а как вы со своим затейливым историко-гуманитарным прошлым попали в экономику?

— История — от папы, а экономика — от мамы, которая занималась статистикой. Благодаря маме я знал людей старой экономической школы, которые вынуждены были кормиться статистикой. Так же, как многие хорошие поэты вынуждены были кормиться переводами.

Знаете, на закате советской власти экономическая мысль, экономические дискуссии, как ни странно, были намного живее, чем сейчас. Как бы люди ни приспосабливались, они продвигали исследования, занимались новыми идеями. Сейчас все вымерло. Нет людей, которых можно было бы назвать блестящими экономистами. Есть авторитеты, но они отличаются от прежних авторитетов, как доктор философских наук Петров от философа Лосского... Специалисты есть. Экономистов нет. Экономическая наука кончилась с Фридменом, если уж говорить об авторитетах. Лидеров нет, локальных учителей много. Нормальный человек в них тоже нуждается. Я вообще считаю, что наступает время «маленьких лидеров». У конкретных групп населения будут возникать свои узкопрофессиональные духовные учителя — в литературе, в искусстве, на фондовом рынке, в фундаментальных науках. Другое дело, что сейчас даже таких лидеров у нас нет.

— Боже мой! Так вам и карты в руки! Почему бы вам не заняться массовым производством духовных лидеров местного масштаба?

— У телевидения не может быть такой задачи. Хотя телевидение затем и создано, чтобы манипулировать сознанием.

— Но когда телевидение изо дня в день насилует мой нежный мозг, появляется стойкое отвращение к вдалбливаемой идее.

— Есть несколько телевизионных способов манипулирования сознанием. Коммерческое направление призвано вышибать из человека деньги. Но есть еще национальные, политические, классовые направления манипулирования сознанием зрителя. Тот факт, что некоторые каналы умудряются не выдавать своих манипуляций, говорит лишь о профессионализме. Ни больше ни меньше. Грубо говоря, если у женщины под платьем не торчит бюстгальтер, это не значит, что бюстгальтера нет.

Вообще телевидение можно было бы считать неодолимой силой, если бы оно не было зависимо от множества других сил. Оно крайне поверхностно даже по сравнению с газетной журналистикой. Прав Саша Невзоров, который сказал, что если кто-то хочет бороться за идеалы, возделывать доброе и вечное, для этого есть более достойные места, чем ТВ.

— Очень интересно, Михаил Владимирович, от вас такое слышать. А что возделывает лично в вас доброе и вечное?

— Знаете, все, что мне нужно было прочесть, я прочитал в детстве и юности. Если мне раз в полгода попадает книга, которую я успеваю прочитать до конца, то это не значит, что я могу выдавать какие-то суждения по поводу текущего литературного процесса.

— Нет, а что хотя бы понравилось в последнее время? Я журфак только что окончила, мне интересно.

— Я ничего не читаю, Лена, когда мне читать?! Ежедневный журналистский конвейер, на котором я работаю уже много лет, способствует тому, что вечером хочется забыться. Любое серьезное чтение — эмоциональная нагрузка. А телевидение и так вызывает страшные эмоциональные перегрузки. Человек снашивается к 35 годам, и его должны отправлять на покой. Встречая в молодости людей, которые ничего, кроме газет не читали, я думал: какие же идиоты! Сейчас я сам такой.

Когда я пришел четыре с половиной года назад на ТВ, мне было страшно тяжело. Я не мог адаптировать знание ситуации к определенному формату, который не просто короткий — очень маленький. У газеты аудитория 50 тысяч человек, и эта аудитория готова тебя слушать, ощущает контекст. А здесь работать — все равно, что двухлетнему ребенку объяснять теорию чисел или философский экзистенциализм.

— Да, ребенок умрет. Что же вы тогда себя так мучаете? Поменяйте работу, вы же сторожем когда-то были.

— Работу я собираюсь менять все время. Пошел бы куда угодно, только не журналистом. Например, краснодеревщиком.

— А что вы можете сделать из дерева?

— Я могу сделать все. Даже реставрировать старинные вещи. Но профессиональный реставратор сделает это лучше и раз в сто быстрее. Так что в принципе я не могу делать ничего.

Елена КУДРЯВЦЕВА