Литературные обработчики калечат детские души, облагораживая детские сказки хеппи-эндами...
ИЗ СКАЗКИ КРОВИ НЕ ВЫКИНЕШЬ
— Вы купили книжку для ребенка? Поосторожнее!
— Да это же просто «Колобок». Что может быть безобиднее «Колобка»?
— Не скажите. Сам по себе «Колобок», конечно, безобиден. Но никто не застрахован, что колобка не изуродовали.
Мы с психологом Дьяковым, консультантом одного из московских психдиспансеров, разговаривали вообще-то о другом. Одна из моих хороших знакомых увлеклась богом Кришной настолько, что забыла обо всем остальном. Вот об этом феномене мы и говорили. Но от цепкого взгляда специалиста, конечно, не укрылся голубенький целлофановый пакет из «Библио-Глобуса» с яркой книжицей.
— Как же это? Кто мог изуродовать Колобка?
— Обработчики, — тонкие пальцы психолога листают книжку и разворачивают ее задней страницей ко мне. — Вот здесь обычно бывает написано: в обработке такого-то. Отсюда и исходит опасность.
— Объясните, пожалуйста...
— Надеюсь, понятно, что народные сказки, как и песни, и танцы, и что угодно еще, сочиняет не «народ», а конкретный человек, народной же сказка становится, когда проходит проверку временем и ее настоящий автор забывается.
— Допустим. А что значит — «проверка временем»?
— Это значит — сказка отвечает стандартам качества, то есть соответствует какому-то срезу реальности. Вот, например, «Колобок». От всех он ушел, преисполнился сознания собственной безнаказанности и неуязвимости. И гордости от того, что хорошо поет. Так? Потерял бдительность. И был за это наказан — его съела Лиса. Соответствует это действительности?
— Ну еще бы! Могу даже рассказать про одного своего знакомого, эта дубина...
— Очень интересно, но пока к делу не относится... Скажите — учит «Колобок» чему-нибудь ребенка или нет?
— Учит, конечно.
— Значит, сказка хорошая, выполняет свою функцию. А теперь представьте, что Лиса в конце сказки Колобку сообщает: «Какой же ты молодец, Колобок, как ты хорошо спел, хотела я, грешным делом, тебя съесть, но передумала, вот тебе пирожок, приходи еще». С точки зрения гуманизма вроде все прекрасно, да? Никакого кровопролития, все расстались друзьями. Но чему научила бы такая сказка? Ничему. Это было бы просто ЧТИВО, ребенок просто хорошо провел бы время, порадовался за Колобка и раскаявшуюся Лису.
— И остался бы дурак дураком.
— Ну да. И после этого все будут удивляться, почему Чикатило, или Головкину, или Сливко так легко удавалось заманивать детей в свои сети. Конфетку пообещали, показать акваланг, поиграть в партизан. И ребенок, вместо того чтобы послать дядю куда подальше, охотно верил. Подходил все ближе, ближе, потом на самый язычок...
— А при чем здесь какие-то «обработчики»?
— Дело в том, что отечественные любители изящной словесности долго не обращали внимания на народную сказку. Интеллигенция, надо сказать, в России всегда была страшно далека от народа. Народ за глаза всегда презирал интеллигентов «за слабость», исподтишка смеялся над ними, а случалось, и обвинял их в собственных бедах; впрочем, от этого обвинения беда как таковая почему-то не рассасывалась. Интеллигенция же, в свою очередь, при виде народа всегда зажимала нос, презрительно морщилась и, конечно же, тоже стремилась в своих бедах обвинить грубое неблагодарное быдло. И тоже безуспешно.
Но вот иногда почему-то на оба класса снисходило что-то вроде благодушия; народ начинал ни с того ни с сего уважать «правильно говорящих» и «своих в доску» интеллигентов, а интеллигенты без устали рассыпали комплименты «мудрому», «терпеливому» «народу-богоносцу». В эти непродолжительные, но очень страстные моменты взаимной любви народ «образовывался», усваивая кое-какие интеллигентские идеи, а интеллигенты обнаруживали среди навозных куч россыпи народной мудрости.
Получалось из этого всегда, к сожалению, черт знает что. Народ, например, мог всерьез принять и понять слишком буквально утверждение о том, что кухарки могут управлять, а уж интеллигенция...
Однажды А.С. Пушкин необдуманно воскликнул: «Что за прелесть эти сказки!..» Прелесть так прелесть. Толпы этнографов и лингвистов рванули по деревенькам в поисках сказок. Восьмидесятые годы позапрошлого века — бум собирательства народной словесности. Практически все, начиная от «Колобка» и заканчивая «Русскими заветными сказками», было собрано и записано очарованными интеллигентами. В восьмидесятые годы XIX века в этом занятии переживался настоящий бум. Во многом это было связано с течением народничества.
— И какое это имеет отношение...
— Записывалось все без разбора. Потому что собиратели боялись потерять мельчайшую частицу народного творчества. Один и тот же вариант сказки встречался в разных губерниях и даже у разных российских народов. Разница была только в диалектах, в некоторых деталях, а сущность сказки сохранялась. Однако, опять же чтобы ничего не потерять, записывались все варианты. Вся эта писанина заняла в конце концов очень много томов. И тогда, чтобы привести все это в удобный для обычного городского ребенка вид, за дело взялись детские писатели — Ушинский, Толстой... Они убрали диалектизмы, разные там «видать», «однако», «ишь», «кабы» и так далее. Причесали сказки, подчистили. И заодно вычистили содержание. Привели его в соответствие своим гуманистическим убеждениям. Получился нежизнеспособный гибрид: на сказки, сочиненные исходя из опыта суровой народной жизни, наложили моральные критерии русского дворянства и чиновничества. И тем самым убили сказку.
— Например?
— Например, сказка «Теремок» в обработке Ушинского. Стоит в поле теремок, куда последовательно заселяются мышка, лягушка, зайчик... В конце концов приходит медведь. Его не пускают — говорят, что он слишком большой. Медведь все равно лезет. Результат — теремок разрушился И ВСЕХ ПРИДАВИЛ. Так в оригинале. По крайней мере в сборнике Афанасьева, который, как известно, очень уважительно относился к народному слову, берег его и если изменял, то минимально. А в варианте Ушинского — все каким-то образом из-под медведя выпрыгнули, стали носить доски, построили новый теремок — лучше прежнего.
— И что же в этом плохого?
— Конечно, в самом факте строительства нового теремка ничего плохого нет. Даже напротив, это очень хорошо — строить новые теремки. Но сказка «Теремок» оказалась разрушенной, превратилась в бессмыслицу. Зачем приходил медведь? Зачем ему запрещали лезть в теремок? Смысл сказки, незамысловатой такой, если не сказать примитивной, очень прост и глубок одновременно: не лезь куда не велено, или: у всякого ресурса есть предел. И если этот предел превысить, случится катастрофа. Именно это должен усвоить ребенок, читающий сказку.
— Но это же так жестоко — развалился теремок, всех придавил. Ушинскому захотелось помочь зверятам...
— Это как раз тот случай, когда благими намерениями устлана дорога в ад. Вообще жизнь — жестокая вещь, если понимать жестокость как предел желаниям. Но если вы тратите больше, чем зарабатываете, то катастрофа рано или поздно случится. Однажды ко мне на прием привели ребенка — восьмилетнюю девочку. Родители были в недоумении: ребенок два года назад знал наизусть десятки стихов, а сейчас отказывался запомнить две строчки. Кроме того, девочку мучили головные боли и аллергические астматические приступы. Врачи не могли найти причины. А я выяснил, что ребенок (восьмилетний!) учил английский и итальянский, занимался в музыкальной студии, изостудии, ходил в бассейн и к инструктору ушу. И еще школа свалилась.
— Как медведь.
— Да, как медведь. И ребенок не выдержал. Развалился. И еще я узнал, что девочка в трехлетнем возрасте посещала детский садик с углубленным изучением английского. Когда у всех детей был тихий час, за ней заезжала мама и везла ее в детскую танцевальную студию. Когда я спросил, за что родители это все дочери устроили, мама сказала: я хочу, чтобы она имела фору в жизни. Пока она имеет только головные боли и аллергию. Но мама надеется выстроить новый теремок — лучше прежнего. Она хотела, чтобы девочка посещала еще и мои сеансы психотерапии.
— Бедная девочка. Ладно, с превышением ресурса разобрались. Но вы говорите — «обработчики». Их много, что ли? Это массовое явление?
— Увы, массовое, и оно напрямую связано с господствующей в обществе идеологией. В семидесятые-восьмидесятые годы возникла мода на «перевоспитанных» отрицательных героев. Были сняты фильмы, написаны сказки, где бабы-яги, кощеи, волки, бармалеи и прочая нечистая сила в конце сказки перевоспитывались, каялись, признавались, что, если бы не трудное детство и плохое окружение, ни за что не занялись бы дурным ремеслом. Если в фольклоре никаких компромиссов с этой публикой быть не могло, то в новой сказке, обработанной добрыми педагогами, надо было уже всячески уговаривать их не быть плохими, перевоспитывать.
Такая позиция хороша в советском обществе, где граждан приучали быть доверчивыми. Верующий человек вообще идеальная рабочая сила, его можно заставить работать бесплатно, и он еще будет за это благодарен. И такого количества мошенников, как в России, нет нигде, кажется: до сих пор в массовых изданиях — десятки объявлений о быстром заработке на «обработке писем», о «кассах взаимопомощи». А в свободном обществе каждый должен знать, что есть добро, а есть зло, и есть выбор между ними. Лишать этого выбора человека, и ребенка в том числе, нельзя.
Недавно один уважаемый журналист сетовал, что вот, дескать, есть очень жестокий народный стишок — про сороку-белобоку, которая не дала каши сыну-лентяю. Кормит сорока детей сообща сваренной кашей, а ленивому заявляет: ты каши не варил, дров не носил — тебе нет ничего. И вот журналист утверждает: какая же это жестокость такая русская народная, что родному-то сыночку каши не дают! Ну и что, мол, что лентяй, так ведь кровиночка же!
— Ну вообще-то действительно... Вы-то сами как поступили бы?
— Вы что думаете, тот, кто этот стишок придумал, не любил своего ребенка? В том-то и дело, что любил, и хотел, чтобы он вырос подготовленным к жизни. В жизни ведь как? Что заработал, то и получил. И пятьсот лет назад так было, и сейчас так же. Сороке-белобоке не жалко было какой-то несчастной каши, она о ребенке заботилась, чтобы не привыкал кушать на халяву. Умная птица понимала, что в детстве это еще сойдет с рук, а в большом взрослом мире — фиг.
— Птица, значит, понимала, а журналист — нет...
— И не хочет понимать. И вредит этим в первую очередь своим детям. У меня был клиент — тридцатилетний мальчик с глубокой депрессией. Ко мне он попал после того, как угодил в психбольницу с нервным срывом. Оказалось, срыв произошел оттого, что начальник на работе (куда его устроила мама) разговаривал с ним «без улыбки». Он счел это за явное проявление неприязни со стороны начальника.
Интересная деталь, которую мне сообщила мама этого несчастного, — в детстве он требовал, чтобы злых героев в конце сказки не наказывали, а прощали. Особенно он не любил сказку про Красную Шапочку, когда волку вспарывали брюхо и всех оттуда выпускали. Он плакал и говорил, что волка очень жалко. А то, что волк перед этим сожрал ни в чем не повинных людей, его как будто и не касалось.
— Да он просто изначально чокнутый, клиент этот ваш, а мама только усугубила...
— В данном случае важно не это, а характерный признак психической неадекватности — нежелание воспринимать реальность, в том числе сказочную, такой, какая она есть. Желание ее вместо этого приукрасить, облагородить, подчистить. Превратить в идеал, одним словом.
— А разве плохо стремиться к идеалу? Может быть, эти ваши «обработчики» просто делают мышление детей цивилизованным? В цивилизованном мире жестокость не принята, там уповают на разум, строят новые теремки, брюха никому не вспарывают... Даже смертную казнь отменяют.
— Взрослые цивилизованные люди не должны уподобиться дикарям. Но прививка, микродоза вируса, нужна, чтобы выжить. Именно детская сказка должна затрагивать самые архаичные слои психики и закладывать туда самые архаичные понятия: за добро нужно бороться, ротозейство и глупость не прощаются. Перепрыгнуть через эту психологическую стадию в развитии социального существа — все равно что миновать стадию «рыбы» в развитии человеческого эмбриона. Нужно знать, что действительность не идеальна. Этому должны учить сказки. И стремитесь себе после к каким угодно идеалам.
Мой «Колобок» из «Библио-Глобуса» проверку выдержал. Лиса благополучно сожрала доверчивого болтуна. Но теперь, покупая новую книжку с картинками, я придирчиво цензурирую текст: не подчистили ли? А то знаю я их, гуманистов этих...
Майя КУЛИКОВА
На фотографиях:
- ХЕППИ-ЭНД В СКАЗКЕ С. КУРЕХИНА «ЛЕНИН-ГРИБ»
- В материале использованы фотографии: ПРОЕКТ АРСЕНА САВАДОВА