Кто и как будет управлять Россией через 20 лет
ГОСТИ ИЗ БУДУЩЕГО
Согласно данным социологических опросов, проблемы «отцов и детей» в России больше нет. Возник новый конфликт: 20-летних и 30-летних людей, «старших и младших братьев». И он грозит изменить нашу страну до неузнаваемости
МАМА-АНАРХИЯ
Поколения, отделенные такой тонкой временной прослойкой, что Бог сверху не разглядит ее даже в лупу, формировались при абсолютно разных общественно-политических и социокультурных условиях. В итоге «дети» раскололись на поколение бунтарей, революционеров (конец 80-х — начало 90-х) и поколение-2000, грубо говоря, поколение новых обывателей, мещан, буржуа, которым по духу и настроениям ближе всего презираемые их старшими братьями «шестидесятники».
Фигурально выражаясь, в детской комнате, бывшей крепости, осажденной родителями, сегодня идет война. Мы постарались выяснить, насколько она серьезна, проанализировав исследования ведущих институтов страны: ВЦИОМ, Института социологии РАН, исследовательского центра РОМИР и ряда других организаций.
Для начала точно обозначим возрастные границы: «тридцатилетние» — те, чье детство пришлось на последние годы советской власти, «двадцатилетние» — те, кто помнит ее весьма смутно, т.е. люди 25 — 35 и 15 — 25 лет.
Детство сегодняшних тридцатилетних было голодным, прежде всего в информационном смысле. Они подглядывали за миром, как Алиса за цветущим садом, через замочные скважины. Потом в их жизни появилось разом все: Бог, мировая культура в полный рост, мировая еда, мировые деньги и свобода все это иметь. Только сильные могли выдержать такой шквал удовольствий. Последние жертвы дефицита, тридцатилетние проявили удивительную тягу к самообразованию. Как их дедушки и бабушки по привычке закупали впрок соль и спички, так тридцатилетние до сих пор жадно пожирают все новые тома Жана Кокто и Генри Миллера, Жака Деррида и Умберто Эко.
Но экстаз обладания всем, чего лишены были родители, помешал им воспользоваться полученной информацией в практической жизни. Рассчитать свою дистанцию на много лет вперед. Над всеми прочими их чувствами возобладал инстинкт первооткрывателя.
Примерно то же самое, только в куда более страшном варианте, происходило в 1917 году, когда пришедшие невесть откуда люди все начали делать с нуля. Вот и 1991 год стал для молодых «нулевым». Казалось, что перестала существовать культура: не кино-театр-книги-музыка, но культура как синоним накопленного предками опыта ведения дел, общения, этикета. Революционеры погнушались всем этим, как поношенными трусами соседа. В их отношениях со всем, что не подвергалось сомнению до них, восторжествовал тотальный постмодернизм. Стали возникать порой чудовищные, порой самобытные формы бизнеса, зарабатывания денег.
Прошло десять лет. Общество невероятно изменилось, а тридцатилетние все те же: привыкшие действовать быстро и агрессивно, уверенные в своей правоте, в победе практики над теорией. По данным Института социологии РАН, и сегодня 54% из них морально готовы при удобной возможности открыть свое дело.
В один прекрасный день они вдруг видят новую генерацию людей, которые тихо и незаметно, как пыль, набились к ним в офисы.
ОКУДЖАВА + ЗЕМФИРА = ЛЮБОВЬ
Пока старшие братья бунтовали, младшие окучивали с родителями картошку на даче, готовились к выпускному по физике, занимались другими скучными подростковыми делами. А когда все свои подростковые дела переделали и подняли головы, кругом бушевал информационный беспредел. В мозгах двадцатилетних, не замутненных умственной деятельностью, даже на секунду не возникало предположения, что этой информации вдруг может не стать. Отсюда их ленивое, почти безразличное отношение к мировой культуре. Они не торопятся. Им не нужно доказывать свою крутость через постмодернистские игры — они круты сами по себе. Им не надо самоутверждаться. Поэтому они меньше читают, меньше интересуются политикой, искусством. Микки-Маус был их другом с рождения. В силу всего перечисленного сознание двадцатилетних эклектично. Оно впитывает информацию методом тыка электронной мышки.
Двадцатилетние более склонны к депрессиям, чем их старшие братья. Психолог Наталья Кигай утверждает, что виной тому именно ощущение абсолютной доступности любой информации. У проводящего большую часть времени в Интернете подростка возникает ощущение осведомленности во всех сферах жизни, он и допустить не может, чтобы она не вмещалась в формат монитора.
Их инфантилизм ужасает тридцатилетних, стоявших на переднем фланге демократии. Кого же они видят за своей спиной? Поколение, которое не то что не ценит этих завоеваний, но относится к ним как к вещи естественной. Более того, они многие утвержденные старшими братьями ценности беззастенчиво попирают.
Среди двадцатилетних только 6% собираются заводить свое дело. Зато 55% из них готовы работать за небольшие деньги долгое время, если работа подразумевает стабильность. Но нравится ли им это? Нет. В этом пассивном неприятии основных законов сложившейся жизни двадцатилетние, по утверждению социологов, удивительно похожи на «шестидесятников». Они выжидают, когда придет их время, чтобы бескровно победить. Как и «шестидесятники», они не хотят иметь ничего общего с государством, тогда как тридцатилетние на заре туманной юности прикоснулись голыми руками к жаркому телу власти, почувствовав, что способны что-то изменить. Это чувство до сих пор не дает им спокойно смотреть на продолжающийся хаос. А для их младших братьев нищета, мизерные зарплаты, социальное неравенство — такие же привычные атрибуты жизни, как Интернет.
В силу этой привычки двадцатилетние намного миролюбивее своих старших братьев. К примеру, когда в Москве собирались ввести повременную оплату телефонных услуг, что поставило бы крест на многочасовых виртуальных развлечениях молодежи, на демонстрацию протеста вышла мизерная часть пользователей электронных сетей.
Годы взросления двадцатилетних — это время безоговорочной и полной реабилитации Бога. Когда они учились читать, по телевизору вовсю крутились проповеди зарубежных миссионеров, в подземных переходах продавалась Библия, на Пасху первые лица государства отстаивали всенощную. Поэтому среди верующей части этого поколения большинство тех, кто поверил в Бога совершенно естественно, без каких-либо предварительных исканий и метаний. Церковь для них стала обыденностью. Тогда как среди тридцатилетних в отношении к религии проявляется множество комплексов. Они относятся к вере скорее как к моде, а не как к норме. О явлениях сакральных отзываются чаще всего иронично. Культовые сооружения посещают редко. При этом индивидуальная, внеконфессионная вера у них распространена в той же мере, что и у младших братьев: и среди двадцатипятилетних, и среди тридцатиоднолетних верующими себя называют по 43,5%.
БОДАЛСЯ ЖУРАВЛЬ С СИНИЦЕЙ
Что произойдет, когда двадцатилетние сменят тридцатилетних на ключевых постах, а будет это — обязательно будет — лет через двадцать?
Скорее всего, они постараются изменить жизнь в сторону большей комфортности и конформности на фоне дефолтов, секвестров, ползучей инфляции, Интернета и свободного секса. Прожекты 30-летних не будут восхищать смелостью — скорее, глупостью. Тридцатилетние до сих пор мыслят идеальными категориями, потому среди них много авантюристов. Сегодня бесполезны все попытки сформулировать национальную идею для молодежи, сколько-нибудь похожую на предшествующие. Коммунизм был хорош для людей, смотрящих вдаль, настолько уверенных в том, что идут по гладкой дороге, что им не нужно было смотреть себе под ноги. Тридцатилетние полжизни провели в такой стране. В них остался типично советский размах.
А двадцатилетние привыкли к той мысли, что завтра не только может не быть светлым, но и вообще может не наступить. Поэтому конкретный сиюминутный результат им важнее, чем глобальные перспективы завтра. Длинноногие журавли в небе их не прельщают. Им нужна маленькая синица, зажатая в собственной варежке. Бесполезно завлекать их в политические и общественные объединения с туманными целями — типа построить коммунизм или насадить религию среди пингвинов. Если нужно построить коммунизм в конкретном поселке Чевенгур к марту 2001 года или насадить религию среди пингвинов при условии, что за каждую обращенную птицу будет заплачено 15 долларов — это пожалуйста. Вот почему национальная идея будущей России, скорее всего, будет заключаться в процветании каждого человека. В мещанском счастье отдельного индивида. Плачьте, тридцатилетние! Герань на окошке, выводок фарфоровых слоников на комоде — светлое будущее россиян.
Двадцатилетние твердо знают, что по жизненному пути им придется двигаться неспешно и поступательно. Среди них неуклонно увеличивается количество желающих учиться на дневных факультетах, поступать в аспирантуру и защищать кандидатские диссертации. 80% сегодняшних студентов собираются работать по специальности: банкирами должны работать люди с банковским образованием, а продавцами — с торговым. Тридцатилетние в этом смысле более подвижны. Пожив в двух абсолютно разных эпохах, они обладают богатыми эмпирическими знаниями. Многие из них успели сменить не одну профессию и до сих пор ежегодно 4 — 6% людей этого возраста меняют специализацию. Они научились наступать на горло собственной песне. Но дилетантизм в новом веке будет не в моде. Талантливые самородки, уборщицы, легкокрыло взлетевшие до самого верха социальной лестницы, будут не в чести. В чести будет учиться в Оксфорде и Принстоне.
Поэтому среди двадцатилетних больше не будет «новых русских», шокировавших в начале 90-х цивилизованный Запад. Не будет веселых парней, провозящих наличные через границу в полиэтиленовых пакетиках на теле.
Сегодня весь бизнес, начиная с торговли ширпотребом и заканчивая торговлей оружием и государственными тайнами, делается по знакомству. Тридцатилетние активно держатся за команду. Зачастую так и ходят командами, организуя новые дела и фирмы. Комсомол наделил молодых бизнесменов повышенной коммуникабельностью, отличными организаторскими и пропагандистскими качествами. Неудивительно, что им чужд индивидуализм двадцатилетних, выросших в стране, где все ценности разрушены, а новые еще не обозначились. Не находя никакой поддержки извне, они привыкли полагаться только на себя. Они готовы работать в агрессивной среде, где никто не будет подставлять плечо.
«Молодежь не хочет участвовать в общественно-политической жизни, искать кумиров среди политических лидеров, героев книг и кино, деятелей культуры и спорта, — рассказывают сотрудники Федерального информационного центра молодежных социальных программ Института молодежи. — Большинство из них не желают походить даже на близких родственников: отец и мать являются примером лишь для 14 и соответственно 19%. 52,8% молодых не хотят равняться на кого бы то ни было».
Общественность встревожена. Индивидуализм, говорят, надо искоренять. Надо придумать дело, которое смогло бы объединить молодежь. Но это все равно что бегать вокруг дохлого дракона и пытаться оживить его похлопыванием по щекам. Когда двадцатилетние придут к власти, попытки реанимации старого прекратятся. Уйдет из жизни все эфемерное, не подтвержденное чеком, не подкрепленное реальным чувством. Играть, надстраивать над жизнью воздушные замки станет невыгодно, значит, и неинтересно. Грубо говоря, новая Россия будет страной более скучной и более цивилизованной. Если, конечно, тридцатилетние, пока они еще в седле, не затеют какую-нибудь новую революцию.
Елена КУДРЯВЦЕВА
|