Два президента никак не могут справиться с одной мизантропичной истеричкой — французской судьей Мари-Жан Симоне — старой девой, чья психология не поддается ни анализу с точки зрения здравого смысла, ни женской логике
МАША БОИТСЯ ГОВОРИТЬ ПО-РУССКИ
Символ Франции — петушок. И этот петушок клюнул Россию в больное место. Так клюнул, что российский президент и российский премьер были вынуждены бить челом французскому президенту и французскому премьеру с одной просьбой: помогите, люди добрые, вернуть нашей русской матери Наталье Захаровой ее родную дочь Машу, отнятую французским судом. Или пусть хотя бы разрешат матери говорить во время редких свиданий с дочерью по-русски!.. Интересно и другое. После освобождения латышских летчиков русского происхождения из индийской тюрьмы и ветерана Великой Отечественной из тюрьмы рижской — это третий громкий случай защиты отдельного конкретного гражданина всей силой государства...
Когда-нибудь по этому документальному триллеру будет снят художественный фильм. Можно надеяться, что хеппи-энд будет датирован 9 июля 2001 года, когда истечет продленный в очередной раз срок заключения малолетней Маши Захаровой в приемной семье. А пока... А пока при взгляде на эту петушиную страну кажется, что Франция — «...Лукавый обманный мир, где у людей есть все, чего они только могут пожелать, а потому желания их извращены, цели потусторонни, а средства уже ничем не напоминают человеческие». (Братья Стругацкие.) Неужели и нас это ждет по мере развития «правового государства»? Не дай бог!..
Видно, не очень хорошо обстоят дела во Франции с людскими ресурсами, коль просачивается из французских законодательных кулуаров неофициальная информация о том, что группа лихих депутатов Национального cобрания Франции готовит законопроект, облегчающий иммиграцию из России женщин детородного возраста. Русская актриса Наталья Захарова выехала в Париж именно в этом возрасте, и ее судьба — предостережение другим нашим женщинам, рассчитывающим обрести счастье в стране, издревле славящейся своими галантными мужчинами.
Как известно, издерганная неравной борьбой с французской юстицией, русская мать третьего декабря объявила голодовку. Чем она закончилась и какова ситуация на сегодняшний день, мы решили узнать у самой Натальи Захаровой.
— Наташа, как вы себя чувствуете после голодовки?
— А как я могу себя чувствовать на этой войне?
— Были какие-то последствия у вашей акции?
— Я продержалась восемнадцать дней. Целей у голодовки было две. Во-первых, я добивалась разрешения во время свиданий говорить с дочерью по-русски, во-вторых, я требовала, чтобы мне разрешили провести с ней православное Рождество.
— Вы добились своего?
— Нет, Рождество Маша провела без меня.
— Какова была мотивировка суда?
— Вы не поверите! Судья Мари-Жан Симоне заявила, что «девочка морально слишком хрупка для общения с матерью».
— Вы оспаривали этот безумный вердикт?
— И не только я! Французские чиновники от правосудия очень редко общаются с частными лицами, еще реже, чем русские. Но я обратилась к прокурору округа Нантер, это округ Парижа, где я живу. Сначала он вообще не понимал, о чем идет речь. Ведь наша с Машей история во Франции известна лишь моим друзьям и знакомым: местная пресса и телевидение как воды в рот набрали. Когда же прокурор понял, в чем дело, он сам стал искать способ помочь нам. Правовой способ. А это здесь нелегко, ведь судьба Маши в руках органов опеки. Прокурор мог лишь встретиться с мадам Симоне и, как здесь говорят, «высказать мнение».
— И что это было за мнение?
— Очень разумное. Не ставя под сомнение вердикт Симоне, он предложил ей лишь «подкрепить» его — провести медико-психологическое освидетельствование меня и дочери на совместимость. Но обмануть бдительность мадам Симоне не удалось. Она отказалась.
— Наташа, расскажите подробнее. Где сейчас Маша, в приюте или в приемной семье?
— Органы опеки называют это приемной семьей.
— И что это за семья, в которой находится Маша? Может быть, сыграл свою роль тот факт, что речь шла именно о православном празднике? Может быть, в католической Франции дипломатичнее было бы добиваться встречи с Машей на Новый год?
— Дело в том, что я не знаю, католики ли они, лютеране или, может быть, мусульмане. Я вообще не знаю, что это за семья. Я никогда ее не видела. Мне даже не сообщили ни их национальности, ни общественного положения, ни вероисповедания.
— Для вас это важно? Вы верующий человек?
— Да, глубоко. И Маша тоже была крещена в православной церкви, у нее есть духовник. Но еще во французском приюте с нее сорвали православный крест и до сих пор не позволяют его носить.
— Значит, что-то о жизни дочери вам все-таки удается узнать?
— Да, за тот час в месяц, что мы общаемся. По-французски.
— Кстати, о языке. Неужели это так важно для Франции — запретить вам общаться по-русски? Что-то я не знаю случая, чтобы знание грузинского или латышского повредило детям из смешанных семей в России...
— Из Маши же хотят сделать француженку. Это политика. Один из аргументов в суде: «А зачем ей вообще знать русский язык? Если захочет, то пусть, когда вырастет, ходит на курсы».
— А где и как происходят ваши свидания?
— Это называется Центр встреч. Двухэтажное невзрачное здание с решетками на окнах, у входа — охранники. Во французской Службе опеки вообще все проникнуто духом шпиономании. На суде они меня обвиняли, например, в том, что я принадлежу к русской мафии (это я, актриса!). Затем в том, что я агент ФСБ. Что я почти террористка, готовая выкрасть дочь и тайно вывезти ее из страны. И поэтому запретили пересекать границы страны вместе с дочерью. Общий зал, где мы разговариваем с дочкой, патрулируют вертухайки. Стоит мне сказать слово по-русски, как тут же следует окрик: «Ваш язык запрещен!» Еще слово — и свидание прерывается. И ради этого часа свидания ребенок тратит пять часов на дорогу туда и обратно.
— Как выглядит этот общий зал? Что там есть — книжки, игрушки?
— Есть пластиковые стулья, как на провинциальных вокзалах. Встречаются сразу несколько пар. Дети, как правило, с умственными отклонениями, да и родители тоже. Разговаривают все невнятно и громко, дети плюются, шум стоит такой, что для того, чтобы услышать друг друга, нам с Машей приходится почти кричать.
— Что говорит девочка? Как ей живется? Есть в той семье еще дети? Приемные или родные? С каким цветом кожи? Может быть, это что-то типа семейного детского дома?
— Есть старшая девочка, не знаю, приемная или родная. Отношения у Маши с ней не самые лучшие, та отбирает игрушки, не дает смотреть мультики... Не стоит больше об этом. Не удивлюсь, если мадам Симоне постаралась упрятать мою дочь в такие условия. В кулуарах суда она так и сказала: «Я НЕНАВИЖУ ЭТУ РУССКУЮ МАТЬ!»
— Попахивает откровенным нацизмом!
— Слабо сказано!
— Наташа, ненависть к русским — это что, специфическая черта современной французской демократии?
— Это черта современной французской юстиции. Мои адвокаты, русские и французские, насчитали во всей этой истории нарушение СЕМНАДЦАТИ статей Конвенции ООН о правах ребенка. Посол России во Франции обратился в так называемую юридическую инспекцию при Министерстве юстиции Франции, и та подтвердила ВСЕ пункты нарушений. Вообще, эта инспекция — очень мощная организация, к ней прислушиваются даже министры. Но тогдашний министр юстиции Франции Элизабет Гигу и пальцем не пошевелила. А президент Жак Ширак прислал мне письмо о том, что французское правосудие не могло ошибиться, отнимая у меня моего ребенка. Так что я не обделена здесь «вниманием». Но особо скажу о судье Симоне. По степени русофобии она мало чем отличается от остальных, но ей еще и доставляет удовольствие причинять боль другим, особенно если для этого можно использовать служебное положение. Кроме того, у нее гипертрофированное чувство собственного достоинства, можно сказать, мания величия даже. Мне кажется, она наслаждается, привлекая к своим решениям внимание правительств двух великих держав.
— Может быть, вам просто не повезло с судьей, ведь оказался же нормальным прокурор округа. Нельзя ли дать отвод судье Симоне?
— Я не очень хорошо разбираюсь во французских законах, но пока моим адвокатам это не удалось.
— Наташа, вы упомянули нашего посла в Париже, вы вообще слышите, как говорят, «голос Родины»?
— Да, мне очень помогают выстоять и внимание нашей исполнительной власти, и парламента, и общественных организаций, да и вот ваш звонок. Это придает мне сил.
— Если вам все-таки удастся вернуть Машу, как вы планируете ее дальнейшую жизнь?
— Не «если», а «когда»!
— Извините... Когда дочь к вам вернется, как вы организуете ее дальнейшую жизнь? В какой школе она будет учиться, в русской или французской?
— Первым делом я добьюсь отмены унизительного запрета выезжать с ней из Франции.
— Вы намереваетесь вернуться в Россию? Ведь у вас есть здесь квартира. Вообще вы поддерживаете связь с родственниками? Маша их знает?
— Бабушка с дедушкой живут сейчас в Молдавии, но, когда Маша была еще на свободе, мы, естественно, не сидели сиднем в Париже, приезжали в Москву. Надеюсь, что Маша их помнит.
— Поедете к ним?
— Понимаете, я ведь актриса, работаю там, где предложат. Может быть, буду работать в России, может быть, — в Испании или Италии.
— А где вы работаете сейчас?
— В нескольких литературно-музыкальных салонах — песни, стихи, готовлю спектакль в театре Неи по Некрасову, есть предложение сняться в фильме «Медведь» на телевидении.
— Жить есть на что?
— Почти не на что. Если хочешь выиграть процесс, то готовь кошелек. Вот и сегодня опять пришел счет на семьсот долларов.
— Простите, но самые неприятные вопросы для вас я приберег под конец. Это вопросы о личной жизни. Патрик Уари был вашим первым мужем?
— Да, первым.
— А с чего началась ваша размолвка? Наверное, все так хорошо начиналось — «принц из Франции»?
— Он не принц. Он ортодент — специалист по коррекции зубов. Детям на зубы такие железочки ставит... Очень узкий сухой специалист. И не очень образованный человек, ведь ортодент не дантист, даже не зубной техник. А я... все же актриса.
— И все же к распаду браков всегда ведут ошибки обоих супругов. В чем вы ошиблись, в чем он?
— Ну, я, наверное, очень хотела замуж, как все женщины, и действительно немного верила в принцев. А вот с Патриком дело сложнее. После замужества мы не собирались в Париж: что бы я делала здесь без языка?! Он тоже хотел жить в Москве, открыть здесь кабинет, но это не получилось... Размолвка началась после рождения дочери. Патрик ведь сам из приемной семьи и не помнит своих родителей. Нет, к нему относились не так, как к Маше, он не был ничем обделен, у него была гувернантка. Но Машу он ревновал, не мог простить ей того, что она живет в полной семье. При разводе суд первоначально оставил дочь мне. Патрик исчез на семнадцать месяцев, не платил алиментов, вот тут-то мне и пришлось самой зарабатывать. Когда он появился, суд заставил его выплатить мне довольно крупную сумму. Я думала, станет полегче, отпускала Машу к нему, но девочка возвращалась после встреч с ним очень расстроенной и подавленной, иногда с синяками.
— Значит, он оказался просто-напросто плохим человеком, мужем и отцом?
— Не только. С дурным характером ведь не рождаются. Тут, думаю, дело в том, что в юности он покуривал, как это... анашу, кажется.
— Вы об этом не знали?
— Узнала случайно. Здесь на это смотрят много проще, чем в России, но последствия-то для наркоманов те же — мании, фобии и все прочее. Он обвинил меня в том, что я Машей не занимаюсь, а строю свою карьеру. Сначала суд поместил Машу в приют, потом ей подыскали «семью». Вот так все и было.
— Наташа, какие сейчас отношения у Маши с отцом, ведь он с ней тоже встречается?
— Не лучше, чем раньше. Она не любит его подарки, даже книжки рвет.
— А вы планируете еще раз выйти замуж?
— Может быть.
— За русского, за француза?
— За того, с кем сведет судьба, с кем найду общий язык, кто будет любить не только меня, но и Машу.
— А сейчас вы встречаетесь с кем-нибудь?
— Вы думаете, у меня есть силы на это?
— Наташа, последний вопрос. Что вы, с вашим горьким опытом, посоветуете нашим женщинам, вступающим в брак с иностранцами, и с французами в частности?
— То же, что и при любом браке, — получше приглядеться к избраннику и не торопиться, как бы ни хотелось. Какая разница, русский или француз, я знаю очень много смешанных пар, которые живут уже долго и счастливо. Но многие наши девушки уже сделали вывод из моего печального опыта — после рождения детей сразу везут их в Россию. Здесь безопаснее. Будь я француженка или американка, проблема бы вообще не возникла. Но я русская. И я, к сожалению, во Франции...
Кирилл КОЛИКОВ
|
