ВЕЛИКИЙ НЕ МОЙ

Кино будущего, изобретенное в России, можно смотреть с закрытыми глазами

ВЕЛИКИЙ НЕ МОЙ

Люди у нас в России плодовитые на научно-технические идеи. Но плодовитость эта никогда не приносила особой прибыли ни изобретателям, ни России в целом. Пора наконец делать выводы, чтобы в очередной раз не обогатить дружеские японские и американские народы. У нас есть люди, готовые совершить революцию в кино. Они ее, в общем, уже совершили, на коленке пока. Об этом знает узкий круг специалистов. Ну и вы сейчас узнаете

Мы сидим на кухне с хозяином студии Дмитрием Эльяшевым и пьем чай.

— Понимаешь, — говорит мне Дима, откусывая большой кусок вафельного торта, — сто лет кино снималось из расчета, что доминирует в нем изображение, звук был второстепенен. И непонятно было, зачем его вообще изобрели. Потом в начале 90-х в «Возвращении Бэтмена» появился «долби сэраунд». Но никто ничего с этим новым звуком не умеет делать.

— Подожди, а как же ролик, который показывают перед каждым фильмом? Из него ясно, что сэраунд — это круто.

— Сэраунд — это, конечно, круто, только у нас не разработан язык пространственного звука. После того как появилось немое кино, должно было пройти десять лет, прежде чем был создан язык кинематографа — монтаж. Языка звука в кинематографе до сих пор никто не придумал. Хваленый звук-вокруг — всего лишь несколько звуков, пущенных в зал как Бог на душу положит — справа, слева, сзади. И эти звуки не имеют отношения к мизансцене — стуки, выстрелы, плеск воды, промчавшаяся машина... В общем, звуки, не продолжающиеся во времени. Никакого пространства звук не создает. Все, что от него требуется, — прозвучать неожиданно и громко. От неожиданности зритель подпрыгивает в кресле и в его крови в этот момент автоматически вырабатывается адреналин. А он сидит такой довольный, думая: «Аж пробирает!..»

Я, признаться, расстроилась и обмякла, уткнувшись носом в чашку, потому что в кино думала именно так. Накопившиеся в квартире мужчины между тем тихо шуршали в соседней комнате. Потом вдруг послышалась скрипка, и мы с Димой покинули кухню.

— Кое-что нам удалось сделать. Долго бились над алгоритмами движения звука, программным обеспечением, но благодаря Сереже Григорьеву и Сереже Новикову проблему решили. Аналогов в мире нет.

Сейчас мы тебя поместим в «сладкую точку», — Дима усадил меня на обычный дерматиновый стул, чуть поодаль от компьютера.

Скрипка играла красиво, но как-то странно. Было непонятно, откуда идет звук, вернее, звук шел отовсюду сразу. То разделялся, оборачивался вокруг меня, то куда-то уносился, то возвращался снова ко мне в уши. Ничего подобного со мной раньше не случалось — ни в кино, ни в жизни.

— Это был пространственный звук, — объяснил Дима, выключая музыкальный центр.

— Получается, что кинопромышленники всего мира не могут сделать пространственный звук, а вы его сделали и упиваетесь в одиночку?

— Пространственный звук невозможно сделать в кинотеатре. Потому что режиссер не может знать, где сядет зритель. Например, я хочу, чтобы у каждого зрителя над ухом жужжала муха. Эта задача решается при количестве источников звука, стремящихся к бесконечности. Как только появляется конечное число — возникает ошибка. А поскольку в кинотеатре таких динамиков всего пять — ошибка грандиозная. Муха размазана тонким слоем по всем зрителям. Пространственный эффект возможно создать для какой-то одной точки. Для тебя лично. Но тогда другие зрители вокруг ничего не поймут.

— Общей мухой зрителей не убедишь?

— Не убедишь. Мухи должны быть сугубо индивидуальные. Поэтому я уверен, что будущее — за домашними кинотеатрами. Там можно, сделав специальные вычисления, рассчитать «сладкую точку», чтобы звук вокруг тебя трубочкой оборачивался.

— То есть звуковым гурманам, любящим оборачиваться в звуковые трубочки, нужно сидеть дома?

— У нас никто не снимает кино так, чтобы звук трубочкой оборачивался. Хотя продано уже 30 миллионов домашних кинотеатров, ни одного готового продукта для них нет. Меня это вдохновляет: можно делать совершенно удивительные вещи. Но всем плевать... И поэтому домашний кинотеатр сегодня — просто большой видак с очень громким, но все тем же глупым звуком.

— Засада какая-то... Честно говоря, мне в твоем рассказе не все понятно. Я, например, люблю, когда громко, и не знаю, чего эдакого можно сделать со звуком, пускай даже трижды замечательным.

По реакции Димы я поняла, что задала хороший, добрый вопрос.

— Звук, — самозабвенно воскликнул Дима, — может все! Звуковой анализатор — едва ли не самый древний из человеческих органов!

Тут следует заметить, что Дима долгое время работал в Институте акустики РАН, в лаборатории проблем ориентации рыб. Есть, оказывается, у рыб такие проблемы. Так что Дима знает все про древние слуховые анализаторы.

— Звук, — продолжал Дима, — намного древнее глаза. Если картинка действует человеку на сознание, то звук — большей частью на подсознание. Есть статистика, согласно которой врожденные слепые развиваются намного активнее, чем врожденные глухие. Потому что изначально человек вообще осваивает мир только на слух.

— А при чем здесь домашние кинотеатры?

— При том, что если правильно использовать звук, эффекта воздействия можно добиться потрясающего.

— Зомбировать, что ли?

— Да как хочешь назови... Вот для чего нужно кино?

— Чтобы сеять всякое разумное, доброе...

— Кино, — прервал меня Дима, — это инструмент воздействия. Все говорят про какой-то диалог со зрителем — это полный бред. Все приходят в разном эмоциональном состоянии. Что нужно режиссеру? За первые пять минут собрать всех зрителей в кулак и протащить их по некоему каналу, чтобы после фильма они все вышли примерно в одном состоянии...

Я восхищенно умолкла, представив себе пищащих зрителей, увлекаемых мощной режиссерской рукой, а Дима безостановочно говорил:

— У меня давно была безумная идея сделать кино, в котором сюжет зашит на звуковом уровне. Зритель не в состоянии будет понять, что происходит: он привык обращать все внимание на картинку. А тут половина эмоционального воздействия будет на звуковом уровне. Полное погружение человека в новую реальность. Потому что картинка не дает разыграться воображению. А звук рождает в мозгу сразу огромное количество ассоциаций. И мозг сам достраивает пространство до объемного...

— Да, сидишь так, смеешься, а на самом деле сходишь с ума, потому что мозг перегрузился.

— Правильно понимаешь проблему. Наше новое кино должно быть по продолжительности не слишком длинным. Самое большее — полчаса. Даже полчаса много — 15 минут...

Покончив с теоретической частью, Дима показал мне кусочек своего фильма про город, снятый по таким принципам. Что вам сказать — крыша едет. Смотришь на экран, там тетенька ест булочку, слышно, как она жует, и в то же самое время ощущаешь, что за спиной у тебя кто-то прошел, потом проехала машина, потом подул ветер и зашелестел пакет. Я была вроде бы все в той же комнате, но на самом деле в центре города. В центре, в том смысле, что город был вокруг.

— Чтобы записать звуки Москвы, мне нужны были свежие уши, — объяснял Дима. — В смысле незамыленные. Я познакомился с одним профессиональным композитором из Сальвадора, мы часами бродили по Москве, и он слушал своими незамыленными ушами, как звучит наш город.

— Ужасно, наверное, звучит?

— Москва совсем не похожа по звучанию на другие европейские столицы. Звук у нас звучит, во-первых, абсолютно плоско из-за небывалой ширины улиц. Мы на это не обращаем внимания, а мой сальвадорец обратил. Или такой пример: я всегда думал, что в метро громче всего стучат поезда. Оказалось, что больше всего шума производят эскалаторы...

— Слушай, Дима, но 30 миллионов домашних кинотеатров — для всего мира совсем немного. Почему ты думаешь, что твое искусство востребуется? Это же достаточно дорогая аппаратура, которую может себе позволить только «средний класс» и выше?

— Я не думаю — я чувствую! Мы живем в очень интересное время, когда у людей вырабатывается совсем новое восприятие искусства — принципиально неколлективное. Когда появились магнитофоны, тем более плейеры, — люди начали музыку подбирать для себя. Под особое настроение. С появлением видео то же самое произошло с кино, а с началом производства персональных компьютеров — и потребление информации перешло в разряд индивидуального. Ты сама-то вспомни, сколько стоили еще пять лет назад плейеры и видаки — и сколько стоят сейчас. В деревнях чуть ли не в каждом доме, где есть цветной телевизор, есть и видео. Кинотеатры — это ритуал, который рано или поздно отомрет.

— Но живые выступления-то останутся, концерты, например?

Дима опять развеселился, и я поняла, что задала второй хороший вопрос.

— Все звукозаписывающие компании бьются над одной проблемой — они хотят на пленке максимально точно воспроизвести живой звук. А это невозможно! Когда люди говорят по телефону, происходят чудовищные искажения голоса, но мы тем не менее практически безошибочно узнаем собеседника. Потому что у нас есть уши — чудо природы, — похвалил Дима уши. — Когда звук звучит из динамика, возникает некое дрожание, которого не существует в природе, и наше ухо сразу его различает. Кассетный голос никогда не перепутаешь с живым. Человек, сколько бы ни старался, не сможет сам себя обмануть. Я был на конференции в Швейцарии, где собрался весь цвет звукорежиссеров. И понял, что их голубая мечта — засунуть слушателя в центр оркестра. Я, между прочим, бывал в центре оркестра и точно могу сказать: ничего хорошего в этом нет. Нужно просто договориться, что есть живое исполнение, а есть запись. Например, я слушаю органную музыку в соборе. Ощущаю торжественность, саму магию рождения звука, рядом со мной сидят такие же трепетные слушатели, акустика потрясающая. И вот эти звуковые монстры мечтают собрать все эти звуки — орган, акустику, чуть ли не вздохи слушателей, запихнуть в мешок, а потом вывалить все это у меня на кухне. А я, может быть, водку там пью и «Беломор» курю.

— Да, некрасиво как-то получится.

— Бред полный! Не подражать нужно живому звуку, а развивать искусство звукозаписи — именно как искусство. Изучать, как записанный голос лучше звучит в домашнем пространстве. Вот скрипка, которую ты слышала. Мы взяли трехголосую фугу Баха, исполненную моим другом, солистом Московской государственной филармонии Кошванцом, и пустили ее путешествовать по комнате. Ясное дело, что на самом деле так не бывает — музыканты обычно стоят на месте, а не вьются вокруг вас, как ужаленные. Но эффект возникает особый, новый. Почему бы нам не заняться новыми эффектами? Мы вот посмотрели на эту фугу, нарезали три голоса скрипки на кусочки, перемешали их и бросили на диск. Получились музыкальные пазлы. Вроде бы идея лежала на поверхности, а нигде в мире такого нет. Правда, потом оказалось, что трехголосую фугу Баха не может собрать даже преподаватель консерватории. Тогда мы сделали детскую игрушку — нарезали на голоса различные музыкальные произведения. Теперь вот наши дети и знакомые наших детей играют и одновременно обучаются самому сложному предмету — сольфеджио. Звук — такая вещь, из которой можно лепить все, что угодно!

Елена КУДРЯВЦЕВА