БРАТ-1 И БРАТ-2

СИГАРЫ ИЗ ЗОЛОТОЙ ШКАТУЛКИ

На этой неделе на Кубе состоится встреча Президента России Владимира ПУТИНА и Фиделя КАСТРО. А больше 30 лет назад председатель КГБ СССР Владимир СЕМИЧАСТНЫЙ летел на кубу с паспортом на чужое имя в кармане

БРАТ-1 И БРАТ-2


СИГАРЫ ИЗ ЗОЛОТОЙ ШКАТУЛКИ

— А что это у вас за сигары среди экспонатов? — спросил я у хозяина похожего на музей кабинета.

— Это... тоже подарки. И знаете от кого? От Кастро. Мне их подарил Фидель, когда я был его гостем. Я покажу, как полностью выглядит этот подарок.

И председатель КГБ, осуществлявший государственную безопасность на стыке «оттепели» Хрущева и «холодного мира» Брежнева, достал из сумрака ниши книжного шкафа огромную золотую шкатулку, которая... на свету предстала как ларец из какого-то янтарного дерева. На внутренней стороне крышки латинскими буквами было выжжено слово: «Семичастному». Более трети века минуло с тех пор, а большая часть сигар на месте. Ими угощают особых гостей...

— Так вы были близко знакомы с Кастро? — начал я разведку осторожным вопросом, в который преднамеренно вставил дипломатичное слово «близко».

— Видите ли, — без труда раскусив мою «дипломатию», слегка улыбнулся хозяин, — в те годы по делам ко мне часто приезжал министр вооруженных сил Кубы Рауль. Были общие дела и общие интересы. И мы очень сдружились. Вот он-то, Рауль, и сделал меня товарищем своего брата, хотя, конечно, чисто официальное знакомство состоялось задолго до того, как я тайно прибыл на Кубу в качестве делового гостя... на полтора месяца. И, быть может, про это мое необычное путешествие «по чужому паспорту» американцы узнают только теперь... с ваших слов.

— Если это уже не тайна, расскажите, как все это было.


«ПО ЧУЖОМУ ПАСПОРТУ»

Итак, основные анкетные данные главных действующих лиц.

Владимир Ефимович Семичастный (род. 1924), в 1961 — 1967 гг. председатель Комитета государственной безопасности.

Рауль Кастро Рус (род. 1931), министр Революционных вооруженных сил Кубы (с 1959). Брат Ф. Кастро Рус.

Фидель Кастро Рус (род. 1926/1927), с 1976 г. председатель Гос. совета и СМ Республики Куба; в 1959 — 1976 гг. премьер-министр Революционного правительства Кубы. В 1953 г. возглавил вооруженное выступление против диктаторского режима Батисты, за что был осужден на 15 лет. В 1955 г. амнистирован. Эмигрировал в Мексику, где сформировал революционный отряд для продолжения борьбы против диктатуры. В 1956 г. высадился на Кубе с яхты «Гранма» и возглавил партизанскую борьбу, приведшую к победе в 1959 г. Кубинской освободительной революции. Герой Советского Союза (1963)...

— Вы сказали, что попали на Кубу «по чужому паспорту». Это что, шутка?

— Разгадка простая, — задумавшись, усмехнулся хозяин. — 40 лет назад фраза «железный занавес холодной войны» была не просто набором ледяных слов. За ней стояла совершенно обоснованная опасность воинственного соперничества двух супердержав. И вот в такой обстановке на карте мира под самым боком у одной из них появилась революционная Куба. А за спиною у Кубы — мы, носившие тогда гордое имя Страны Советов. И поэтому естественно, что мы во всем старались помогать Кубе. Они все время ездили к нам, а мы — к ним.

И вот здесь, в Москве, у меня с Кастро состоялось знакомство, однако каких-то продолжительных личных бесед не было. Когда же я поехал на Кубу (а это было в 65-м), мы познакомились уже так, что, думаю, ни он, ни тем более я никогда не вычеркнем из памяти этого знакомства.

...А Рауль Кастро, часто наезжая в Москву, бывал у меня даже дома. Вот прямо в этом здании на Патриарших прудах. Вот в этой самой квартире я давал обед в его честь. И вот в этом самом кабинете мы бурно обсуждали мировые проблемы и вообще говорили о жизни.

— Выпивали?

— А почему не выпить после хорошей работы? Чтобы снять напряжение, были и коньячок, и кофе. Все как у нормальных людей. А Рауль гостил у меня с Вильмой, супругой. Она тогда ждала третьего ребенка. И все гадали: кто будет? У них уже были две девочки, и Рауль мечтал о сыне. Мечта сбылась. А сколько было переживаний?! Особенно, когда мы вместе летели на Кубу... через Мурманск и дальше без посадки... через Северный полюс. Вдоль Канады и Америки мы пролетели до самой Гаваны.

Я летел, имея паспорт на другое имя. На всякий случай. На случай, если будет вынужденная посадка где-нибудь в Америке. Вот было бы шуму, если бы американцы взяли в оборот самого председателя КГБ! Я понимал это. И решил сделать другой паспорт. По фамилии вместо Семичастного я стал Елениным, образовав новую фамилию от имени своей дочери Елены...

— То есть о вашем «путешествии» нигде не объявлялось?

— Не-е-ет. О чем вы говорите! Это была настоящая секретная акция основных руководителей ЧК на Кубе.

— А имя-отчество?

— А имя и отчество оставил прежними. Так я оказался на время Владимиром Ефимовичем Елениным... На всякий случай. Чем черт не шутит? Вдруг вынужденная посадка и... какая-нибудь провокация. Одним словом, решили не рисковать.


ЗАГАДОЧНЫЙ ОСОБНЯК В ГАВАНЕ

Поселили меня и нашу делегацию в один такой любопытный комфортабельный особнячок, что и подозрений не возникало, что там появились какие-то особые новые люди. Дело в том, что до нас там, судя по всему, жила какая-то довольно богатая мадам, у которой множество разных гостей мужского пола было, видимо, явлением привычным.

Рауль очень часто, а иногда и сам Кастро заезжали проведать нас в этот загадочный особняк, находившийся почти на берегу океана... И вот в один из таких приездов я с удивлением узнал, что Фидель не имеет своего специального государственного кабинета, как это принято у руководителей всего мира. Не было у него (во всяком случае тогда) такой привычки, чтобы он кого-то принимал в своем собственном кабинете. Он сам приезжал на прием прямо к тому, кто в этом, по его представлениям, действительно нуждался. Его рабочим местом каждый раз становился новый кабинет того кубинского руководителя, к которому Кастро являлся, чтобы лично ознакомиться с ходом дел и, если понадобится, тут же без проволочек принять необходимые меры. Это было для меня тем более поразительно, что в то же время остальные обязательно должны были иметь постоянное рабочее место, которое в любой момент в интересах дела мог разделить с ними вездесущий Фидель. Я часто бывал в офисах у первых лиц Кубы: и у Рауля, и у президента Кубы Освальдо Дортикоса, и у своего коллеги Рамиро Вальдеса, но так и не увидел, чтобы Кастро обзавелся сугубо собственной резиденцией.

Таким образом, его рабочим местом становилось то, где он появлялся. Неоднократно таким местом оказывался и наш особняк, куда он приезжал и мог полночи решать с нами самые наболевшие задачи или захватывающе говорить на любые темы, какие только способны волновать человека. Ритм жизни был у него космический, работоспособность — атомная. Было просто непонятно, когда он успевает спать. И уж тем более потрясало, как много успевает читать. Да разве я один восхищался этими сверхчеловеческими качествами. Приходилось слышать, какой восторг испытывал от личности Кастро и один из самых читаемых писателей планеты легендарный Габриель Гарсия Маркес, которого вряд ли кто решится назвать чьим-либо подпевалой.

Однако по-настоящему верным другом Кастро стал наш посол Александр Иванович Алексеев, или, как звал его Фидель, товарищ Алехандро. Они понимали друг друга, что называется, с полуслова. Сейчас Алексеев чрезвычайно болен, не всегда может разговаривать даже по телефону. Но он сразу оживает, когда мы вспоминаем нашего старого и верного товарища Фиделя... А Алексеев — это тот человек, который сделал больше всех, чтобы у нашей страны были с Кубой отношения лучше, чем с кем бы то ни было.


ИСТОРИЧЕСКИЙ ШАШЛЫК

Когда я вспоминаю те годы (а меня поставили в КГБ вместо Шелепина), чаще всего встают перед глазами беседы с Фиделем на шашлыке в загородном доме нашего Алехандро. Мы все тогда (и наши, и кубинцы) были еще довольно молодые ребята и хорошо выпивали. Не напивались, но выпивали хорошо. Фидель больше курил, чем пил, а пил он мало, пил... в основном кубинский ром.

Сидели, разговаривали, шутили и так мало-помалу нашли общий язык, который явно отличался от зажатых слов первого официального знакомства.

«Значит, после Шелепина принял все дела? И вместе с Алексеевым, да?» — лукаво подмигнул мне Фидель.

«Да нет! Ну что вы!» — попытался отнекиваться я.

«Ладно-ладно... Чего уж там? Я все знаю», — успокаивающе засмеялся Фидель.

И хотя мы уже стали с ним на «ты», мое уважение не позволяло обращаться к нему иначе, как на «вы». С другими же я чувствовал себя на равных. Что же касается Алексеева, то Александр Иванович подтвердил мне, что Кастро действительно знает, что он, Алексеев, наш сотрудник...

— А Кастро не обижало, что за ним... как бы «советский глаз» был?

— Наоборот. Как-то на замену нашему чекисту на Кубу хотели направить кого-то из карьерных дипломатов, так он быстро дал понять, что ему от нас нужны люди, которые бы могли разговаривать с ним на равных, а не каким-то там «восточным языком».

Раз уж затронули тему доверия, то я должен признаться, что из-за самонадеянности и безответственности Хрущева наши военные повели себя по отношению к Кастро очень нехорошо. И, можно сказать, по необдуманности и недальновидности втянули Кубу в атомную аферу Карибского кризиса, усугубив и без того жесткую политическую блокаду острова со стороны США. Ведь как получилось? Хрущев, даже не посоветовавшись с Фиделем, втихую ввез на Кубу советские ракеты, а потом, порядочно струсив перед заявлением американского ультиматума и сказав на политбюро: «Все! Дело Ленина погибло...» — даже не извинившись, вывез обратно. Впрочем, самоуправство, чаще всего доходившее до крайностей, было в духе Никиты Сергеевича. Чего стоит хотя бы такое его скороспелое решение, как передача Крыма Украине? Над последствиями этого решения до сих пор ломают головы два братских народа. Так что удивляться не стоит, что и по отношению к Кастро Хрущев раскрылся во всем своем беспардонном невежестве...

Между тем на том историческом шашлыке произошел еще один показательный, имевший важные последствия разговор. Кастро отвел меня в сторону и начал подробно говорить о положении в Аргентине. А там как раз разворачивались большие события, и возглавлял их генерал Перон и... его знаменитая красавица жена. Перон все активнее занимал прогрессивные позиции и вел дело в интересах народа. И Кастро попросил меня помочь Перону, испытывавшему финансовые трудности. Я честно отвечал ему, что у меня лично таких возможностей нет, да и не могу я один решать такие вопросы, но сделаю все, от меня зависящее, чтобы убедить Брежнева в необходимости поддержать «аргентинские идеи» Кастро. И, надо сказать, это удалось. Благо, что к тому времени и советские настроения стали складываться в пользу Перона. Обращение Кастро было услышано. Помощь была оказана. А это — миллионы валюты...

Короче говоря, мы хорошо поняли друг друга и выпили за успех по рюмочке русской водочки. Большего Кастро себе не позволил. Даже после столь нерядового шашлыка его ждали большие дела и... люди, которым требовалась его неотложная помощь. Это мы могли дать себе расслабиться больше обычного, а он — нет. Кастро относительно собственных удовольствий чаще всего человек очень сдержанный. Всему знает меру. Иное дело Рауль, который в этом смысле, как и мы, — был попроще...

Тот шашлык удался на славу. Хороший был день! И Фидель был доволен. А я еще подарил ему наш офицерский кинжал. Такой хороший кинжал со всякими там секретами, отмычками, отвертками... Всего и не перечислишь, чего только там не было. Одним словом, очень универсальное оружие на все случаи жизни. Есть даже фотография, где он сидит и с восхищением рассматривает наш необычный подарок. Он любил такие вещи.

Надо сказать, и Фидель в долгу не остался. Видите портрет кубинки? Вот еще беломраморный письменный прибор с золотистым барельефом первого борца за независимость Кубы Хосе Марти. Все это, как и сказочный ларец с сигарами, — подарки Фиделя. Незабываемый человек!


УЧИТЕЛЯ И УЧЕНИКИ

Однако на Кубу мы приехали не купаться и греться на латиноамериканском солнышке, а подготовить и подписать соглашение с министром Рамиро Вальдесом по нашим взаимным делам, связанным с общими разведывательно-контрразведывательными операциями. И не просто заключить соглашение, но и передать за эти полтора месяца необходимый опыт, как нас и просили. Ведущие чекисты читали теоретические лекции и давали практические уроки, а также учили, как грамотно и надежно организовать деятельность аппарата кубинской госбезопасности и внутренних дел. А в качестве наглядного пособия я привез и показал им очень обстоятельный учебный спецфильм по обезвреживанию предателя Пеньковского. Даже Кастро с интересом вникал во все его подробности и в итоге Вальдесу и его молодой начинающей команде сказал, что им всем надо так овладеть нашими навыками, чтобы можно было на деле взять их себе на вооружение. И, думаю, нам удалось им помочь в этом настолько, что, уезжая, я вправе был считать, что все получилось по формуле: «Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться...»

— А ваши люди помогали охранять Кастро?

— Нет. Мы помогали им организовывать совершенно самостоятельный отряд телохранителей, отбирая в него наиболее подготовленных людей. Но вот что интересно в отношениях Кастро со своей охраной... Фидель, разъезжая по делам, нередко оставался без должной охраны. Бывало, приезжает куда-то, где создается кооператив или какое-то госхозяйство, и, чтобы пошло дело, оставляет кого-нибудь из своих охранников руководить этим. И едет дальше. Или открывается доходная ферма по разведению крокодилов, и опять он туда своего надежного человека, а сам — дальше. Организуется новый центр туризма и отдыха на побережье с такими плавающими, как у туземцев, шалашами — и снова в его охране на одного-двух человек меньше. Доходило до того, что он возвращался домой за рулем совершенно один. И так беспрерывно. Охранников у него о-ч-е-нь много погибло. А покушений было — не перечесть! Десятка два, если не больше. Вот так. Невероятно неприхотливый и бесстрашный человек!

Министерство госбезопасности Кубы располагалось в высотном, кажется, 16-этажном здании, а кабинет министра Рамиро Вальдеса, где-то на 12-м или 14-м этаже. Прямо рядом с его кабинетом находилась и личная комната, так сказать, рабочая спальня Вальдеса. Я приезжал к нему всегда к 8 — 9 часам утра, а он чаще всего не успевал даже умыться и шутил: «Ну ты, как немец, — пунктуальный и точный».

«У нас так положено. Мы на работе, — говорил я. — Я не просто у тебя в гостях. Мы приехали работать».

...Работал я на Кубе в сугубо гражданской одежде. Но однажды пришлось побывать мне и в форме кубинских солдат. Это когда мы решили отправиться, так сказать, «в разведку» в район американской военно-морской базы близ города Гуантанамо. США арендуют ее у Кубы еще с 1903 года. Мы поехали в этот городок понаблюдать, как и что. А там, когда близко подходишь, слышно даже, как разводят караул. И... все видно, если найти подходящее место.

— И что... американцы так и не проведали, что вы следили за ними?

— Нет, нет. Может быть, потом уже они все и узнали, но тогда, судя по всему, нет.

— Как же вам удалось такое беспрецедентное наблюдение? С вертолета... что ли?

— Да не-е-ет. Просто с дороги... устроились на возвышенности. И все! Какой там вертолет?! Они бы его сбили в два счета... и вся «экскурсия»! Вот для всего этого и понадобилась мне однажды кубинская одежда, чтобы не выделяться среди местных и не давать поводов засечь себя. А к кубинцам американцы привычные...

Много мы поколесили по Кубе с Рамиро Вальдесом, неугомонным министром внутренних дел и госбезопасности. Лихой водитель. Сам за баранкой. Бывало, еду с ним, а у него сзади автомат, гранаты...

«Слушай, — говорю я, — ты подорвешь меня когда-нибудь, и я не доведу до конца того, для чего вы меня позвали». Он смеется. И хоть скорость приличная, вместо того чтобы глядеть вперед, вовсю по сторонам зыркает, чтобы успеть каждой кубинке в зад посмотреть и рассмотреть фигуру. Я ему опять: «Вальдес, или веди машину, или останавливайся и следи за дамочками!» А они действительно все у них такие фигуристые, что глаз не оторвать. Фигуры блестящие! Потому что и негритянки, и мулатки, и белые на Кубе очень долго корсеты носят...

— Много красивых женщин?

— Много! Много красивых и интересных. У кубинцев же вообще в этом смысле здоровая простота нравов. Что для нас совершенно непредставимо — для них совершенно естественно и обычно... Едем с ним по Гаване, а вдоль магазинчиков и лотков каких только нет женщин. И, главное, бегают в бигудях. Я ему: «Вальдес, ну что ж это такое: днем... в бигудях, и прямо у всех на глазах?»

А он хохочет: «О-о-о! У нас... обратная сторона Земли, и поэтому все наоборот! Ваши женщины готовятся всю ночь, чтобы себя днем показать, а наши готовятся весь день, чтобы ночью предстать во всем своем величии!!!»

И вот наступает день подписания соглашения. Я по всей форме прибываю в министерство, в кабинет Вальдеса, а он... встречает меня только в трусах и шерстяных носках и, как всегда, еще и не начинал собираться. Я говорю: «Фидель уже в ми-ни-стер-стве!» А Вальдес радостный такой и только глазами хлопает: «Вот, понимаешь ты...»

А Фидель тем временем поднимается. Без лифта. Идет по этажам. И приходит в кабинет, где уже нахожусь я. И Вальдес уже успевает по-быстрому привести себя в порядок. Входит Фидель и начинает доставать из карманов самые неожиданные вещи: какую-то секретную бумагу, какую-то важную записную книжку, потом пистолет... И одна вещь удивительнее другой. То есть пока он шел по этажам, заглядывал в кабинеты и забирал все, что «плохо» лежит. И вот все это теперь перед нами: «Какие ж вы конспираторы? Какие же вы охранники секретов? Вас скоро самих будут вот также брать, если вы ничему не научитесь», — стыдит Фидель...

Рамиро не растерялся: «Ну, Фидель... Ну это только ты мог все это сделать. Другие бы на это не решились».

И все-таки надлежащие выводы были сделаны. Доказательством тому то, что даже американцы не смогли «переиграть» вставшие на ноги силы госбезопасности Кубы. Наше соглашение сыграло свою положительную роль.


БРАТЬЯ

Наблюдая за братьями, я пришел к выводу, что во многом стать Фиделю тем, кто он есть, помог именно брат. Судьба Рауля благодаря матери, богатой землевладелице, могла сложиться так же безоблачно, как и у сотен американских и кубинских миллионеров. Однако сыну больше оказалась по душе жизнь Робин Гуда — народного героя, выступившего против тех, кто привык устраивать собственное благополучие за счет неблагополучия остальных. Фидель, перспективный молодой юрист, тоже сделал такой же, необъяснимый для эгоистов, выбор. И мать прокляла своих сыновей! А народ Кубы их понял. Вот если вы будете в Гаване, сами увидите, что вопреки бедности, на которую маленькую Кубу во многом обрекла блокада Большой Америки, люди по сей день за Кастро и за его брата Рауля. Конечно, везде и всегда есть всем недовольные и далеко не все в самом кубинском обществе гладко, но главное — буквально каждый человек чувствует, что он как нигде нужен своему государству. То бесплатное здравоохранение, которое вы увидите на Кубе, и не снилось ни одной даже очень богатой стране. Да и вообще, выдержав 10 лет «двойной блокады» с распадом СССР, Куба уже сама встает на ноги и еще покажет себя. И в этом ей помогает дух братьев Фиделя и Рауля.

Когда Брежнев отправил меня в 14-летнюю ссылку за сотни верст от Москвы, Рауль, этот второй по значимости на Кубе человек, приезжая в Союз, не забывал обо мне и, невзирая на мое опальное положение, однажды даже заехал в гости. Тогда (с личного разрешения Щербицкого!) мы провели в застолье и в дружеских воспоминаниях много хороших часов.

Рауль, стратегически мыслящий человек, словно с намеком подарил мне необычный письменный набор, в котором ручки напоминают военные ракеты. И вот иногда за работой, в минуты передышки, я смотрел на них и думал, что рано еще «списывать» их со счетов, пока есть на планете личности, делающие ставку на силу. Хороший подарок, чтобы не забываться, когда одной рукой рисуют иллюзии мира, а другой подписывают решения о производстве нового, еще более страшного оружия.

В Гаване, вспоминая русский стол у меня на Патриарших, Рауль и его жена Вильма позвали меня к себе отпробовать их семейную кубинскую кухню. Две их маленькие дочки вообще превратили нашу встречу в праздник, а я, прибывший к ним домой как бы в командировку в качестве русского Деда Мороза, охотно выступил в роли Деда Тепла и подарил девчонкам две такие большие куклы, что у них дух захватило, так как куклы оказались ростом выше Раулевых дочек. Семья у Рауля что надо. А вот у Фиделя так получилось, что из-за вечных забот о других собственная личная жизнь отошла как-то на второй план...

В Гаване меня не оставляла мысль, что люди на Кубе отлично понимают, что значат для их судьбы эти два удивительных брата. Недаром кубинский парламент принял официальное решение, категорически запрещающее, чтобы Фидель и Рауль одновременно покидали остров. Всегда кто-то из них обязательно должен оставаться на хозяйстве. Ведь фактически блокаду никто не отменял. И, хочу заметить, это отношение к ним настоящее, а не дутое, как было у нас, когда мы со всех трибун, со всех экранов и страниц демонстрировали «безграничное уважение» к Брежневу или Горбачеву, а дома, на кухнях, хватались за животы от анекдотов в их адрес.

Встреч с Раулем я всегда ждал. Однажды он сообщил, что едет. Однако ни в назначенный час, ни гораздо позже Рауль не появился. Я уже начал справляться: «Ну где он? Не произошло ли с ним что-то?» И тут распахиваются двери, и весь мой, привыкший к строгой официальности, большой кабинет на Лубянке мигом наполняет какая-то живая буря радости. Это — Рауль. Он кричит. Смеется. Извиняется. И я начинаю понимать, что он опять устроил какое-то «революционное выяснение отношений». На этот раз с делегацией итальянцев.

«Итальянцы думали, — бушевал Рауль, — что, если умеют кричать, то в споре просто перекричат нас. Они не учли, что на Кубе умеют кричать еще больше. Так что, чтобы выиграть спор с нами, нужны лучшие аргументы, а не крики!»

...Основательно поговорить с Фиделем мне удавалось лишь по ночам, когда он приезжал к нам в особняк после всегда наполненного событиями дня. Фидель, я вам скажу, действительно человек! «Глыба!» — как говорят писатели. А я бы сказал: «Политический айсберг!»

Кто думает, что у него только поразительно красивый голос, ошибается. Я не раз обращал внимание, что когда Кастро говорил, то у него речь была не просто правильная, красивая и страстная, но еще и... поражали в ней и логика, и аналитический образный ум, и полноценное содержание. Поэтому его слова завораживали людей. Все это говорило о необыкновенности оратора. Состязаться с ним кому-либо по ораторским качествам было невозможно. Он потрясал связанностью своей речи с жизнью. Бесподобный оратор.

Мне довелось присутствовать на каком-то деловом кубинском собрании. И так, как Фидель выступал, — это было чудо! У него не было какого-то заготовленного асами пера текста. Он вынул из нагрудного кармана своей боевой формы несколько небольших листочков с цифрами или... аналитического плана фактами. Наблюдая специально, я не заметил, чтобы кто-то зевал от измученности или безразличия. Его речь держала в напряжении всех, и никому не хотелось уснуть, потому что он говорил только про то, что не давало покоя всем. Эту речь моментами Кастро перебивал какими-то такими эмоциональными вещами, что зал сам включался в то, что он говорит. Люди вскакивали, аплодировали, кричали, вскидывая в знак полного согласия руки. И это фантастическое для нас действо продолжалось где-то около трех часов. Но никто (!) не покинул зала. Он умел все сконцентрировать и разложить так, что ему удавалось самые сложные вещи так просто и понятно довести до сознания людей, что его мог понять каждый. Этим он покорял и вдохновлял зал, как маг-волшебник.

Николай ДОБРЮХА

 

Мы толкнули потайную боковую дверь, ведущую в его кабинет, и там увидели его самого в полевой форме без знаков отличия, в сапогах; на левом сапоге блестела золотая шпора. Старше любого смертного на земле, более древний, чем любое доисторическое животное воды и суши, он лежал ничком, зарывшись лицом в ладони, как в подушку, — так, в этой позе, спал он всегда, все долгие ночи долгой жизни деспота-затворника; но когда мы перевернули его, чтобы увидеть лицо, то поняли, что опознать его невозможно... как узнаешь, он ли это, если никто из нас не видел его при жизни? И хотя профиль его отчеканен на любой монете с обеих сторон, изображен на почтовых марках, на этикетках слабительных средств, на бандажах и на шелковых ладанках, хотя его литографический портрет в золотом багете, изображающий его со знаменем и драконом на груди, был перед глазами у каждого в любой час и повсюду, мы знали, что это были копии с давних копий, которые считались неверными уже в год Кометы, когда наши родители узнавали от своих родителей, кто он такой и как выглядит, а те знали это от своих дедов; с малых лет мы привыкли верить, что он вечен и вечно здравствует в Доме Власти; мы знали, что кто-то в канун праздника видел, как вечером он зажигал в Доме Власти шары-светильники, слышали рассказы о том, как кто-то увидел его тоскливые глаза, его бледные губы в оконце президентской кареты, увидел его руку, просунутую из оконца поверх затканной серебром, словно церковная риза, шторки, — руку, задумчиво благословляющую пустынную улицу; мы знали, что он жив-здоров, от одного слепого бродяги, которого много лет назад схватили воскресным днем на улице, где этот бродяга за пять сентаво читал стихи позабытого поэта Рубена Дарио, схватили, но вскоре выпустили счастливым, с монеткой из чистого золота в кармане, пожалованной ему в качестве гонорара за вечер поэзии, который был устроен только для самого; бродяга его, разумеется, не видел, ибо был слеп, но если бы даже он был зряч, то все равно не смог бы увидеть генерала, потому что со времен Желтой Лихорадки увидеть его не мог ни один смертный. И все-таки мы знали, что он — есть, знали, потому что земля вертелась, жизнь продолжалась, почта приходила, духовой оркестр муниципалитета до субботнего отбоя играл глупые вальсы под пыльными пальмами и грустными фонарями площади де Армас, и все новые старые музыканты приходили на смену умершим; даже в последние годы, когда из обиталища власти не доносились ни голоса людей, ни пение птиц, когда перестали отворяться окованные броней ворота, мы знали, что во дворце кто-то есть, потому что в окнах, выходящих в сторону бывшего моря, как в иллюминаторах корабля, горел свет...»

...Он выпивал кофе и съедал кусок касабэ и почти в девять залезал в гранитную ванну, стоявшую в тени миндальных деревьев в его личном дворике, в его патио, и лежал в этой горячей ванне, полной распаренных целебных листьев, до одиннадцати, что помогало ему преодолеть смутную тревогу и обрести спокойствие перед лицом очередных превратностей жизни; некогда, в ту пору, когда только-только высадился сделавший его президентом морской десант, он запирался в кабинете вместе с командующим десантными войсками и вместе с ним решал судьбы отечества, подписывая всякого рода законы и установления отпечатком своего большого пальца, ибо был тогда совсем безграмотным, не умел ни читать, ни писать, но, когда его оставили наедине с отечеством и властью, он решил, что не стоит портить себе кровь крючкотворными писаными законами, требующими щепетильности, и стал править страной как бог на душу положит, и стал вездесущ и непререкаем, проявляя на вершинах власти осмотрительность скалолаза и в то же время невероятную для своего возраста прыть, и вечно был осажден толпой прокаженных, слепых и паралитиков, которые вымаливали у него щепотку соли, ибо считалось, что в его руках она становится целительной, и был окружен сонмищем дипломированных политиканов, наглых пройдох и подхалимов, провозглашавших его коррехидором землетрясений, небесных знамений, високосных годов и прочих ошибок Господа, а он, как слон по снегу, волочил по дворцу свои громадные ноги, на ходу решая государственные и житейские дела с той же простотой, с какой приказывал, чтобы сняли и перенесли в другое место дверь, что исполнялось без промедления, хотя он тут же распоряжался, чтобы ее вернули туда, где она была; и это тоже исполнялось без промедления, равно как повеление, чтобы башенные часы били в полночь и в полдень не двенадцать раз, а два, дабы жизнь казалась более долгой, чем она есть на самом деле, — повеление выполнялось неукоснительно, без тени сомнения.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...