Десять лет назад Михаил Сергеевич был в последний раз избран Генеральным секретарем ЦК КПСС. И чуть позже стал нобелевским лауреатом
СОН О ГОРБАЧЁВЕ
Снимок сделан будто во сне: Горбачев стоит на фоне руин Колизея...
Всю жизнь вижу вождей во сне — где ж еще мне их видеть?
Сталина видел раза три. Очень оказался милый человек. Мы пили вино и жаловались друг другу, как трудно жить. Андропова ни с того ни с сего увидел. Скромный был господин.
Ленина долго не видел. То ли он от меня, то ли я от него бегал, а может, в том дело, что не любил я его больше всех остальных.
Не надо было так уж активно мне его не любить. Потому что, как только я где-то сказал об этом, он тут же взял и приснился. Шел в каком-то бомжовом пальто. Пожалел я его, ненавистного.
Чем, вы думаете, кончилось?
Вскоре был банкет по случаю вручения государственных премий. Там я нагло попросил Ельцина, которого подводили по очереди к лауреатам за личными просьбами: «Не хороните Ленина в моем родном Питере. Где угодно хороните, говорю, только не там. Хватит столице Питер опускать». Ельцин обещал подумать. А я, спрятав лауреатскую медальку в карман, поехал в Переделкино — добирать.
У друга было в этот день 50-летие.
Иду весь в белом костюме. Переделкино-то я, слава богу, знаю, но тут какие-то чужие особняки, незнакомая улица. Заблудился. Как во сне. Читаю название: «Улица Ленина». Да нету в Переделкине такой улицы!.. Бродил-бродил, потом слышу — поют. Вышел на голоса, сел за стол, добавил... Пошел обратно. И опять я на улице Ленина. Пока добавлял, прошел дождь. Улицу всю размыло. Скользко, грязно. Поскользнулся, в общем, я в своем белом костюме и шлепнулся в лужу, в грязь, и вывихнул ногу.
Ночью, на четвереньках, в луже, посреди улицы Ленина понял я простую вещь. Не надо лезть к историческим персонам со своими приязнями и неприязнями. Хорошая власть, по мне, та, которую я просто не замечаю. И она меня тоже. И нам хорошо. Можно выключить телевизор.
Но привычка свыше нам дана: телевизор выключишь — во сне покажут.
Горбачева первый раз я увидел по телевизору, и не понравился он мне активно.
Второй раз увидел во сне. В Грузии, когда там вовсю рубили виноградники.
Во сне — какое-то собрание, похожее на комсомольское. Горбачев говорит речь. Много чего сказал — и ничего не сказал. Это Михаил Сергеевич умел. Потом народ расходится, комсомол в каких-то ложах, золото с бархатом, уже водку лакает. Мерзость сна усугубляется тем, что я оказываюсь в тусклом коридоре, шаровой краской выкрашенном, как в тюрьме. Стоим с Резо Габриадзе. Курим. И по коридору прямо к нам идет Горбачев со свитой. То есть он идет не ко мне, а к Резо, с которым уже знаком.
Тут в сон вплетается реальность. Когда Резо в Тбилиси открыл свой театр марионеток, туда всех высоких гостей водили. Не потому, что Резо покровительствовал Шеварднадзе, и не потому, что театрик маленький, легко металлоискателем орудовать. А потому, подозреваю, что всем этим ребятам интересно было на марионеток смотреть: какие-то у них свои профессиональные ассоциации возникали...
Значит, Резо с Горбачевым в моем сне о чем-то говорят, а я думаю: «Сейчас проверим, какой ты мне друг, — представишь меня Горбачеву или не представишь».
Все-таки друг: представляет. Горбачев: «Да-да, слышал, знаю... Моя жена вас читала», — и подает руку. Левая-то рука у него нормальная. А правая — в рукавице. Рукавица не ежовая — кто вообще знает, как выглядят ежовые рукавицы? — нет, асбестовая. В таких сталевары варят свою сталь.
И я пожимаю эту странную рукавицу с мыслью: чего же он боится — обжечься или обжечь? И еще много чего другого крутится в голове: и пушкинский Командор, и мандельштамовское «Власть отвратительна, как руки брадобрея»...
Пожал я Горбачеву руку, проснулся. Вздрогнул. Началась удивительная жизнь, когда многие себя щипали: не сон ли все это?
Я стал печатным, выездным, показываемым по телевизору.
И познакомился с Горбачевым. Не во сне. В Берлине. Тусовка какая-то в его честь.
Ситуация — просто подарок: я-то знаю свой сон, а он — нет. Меня ему представляют.
— Наконец-то, — говорю, внутренне трясясь от смеха, — могу пожать вам руку воочию.
И выбрасываю руку — будто наживку.
— Вот и у меня, — говорит Горбачев, — такая же проблема. Вижу актера — и никогда не знаю, лично знаком или по телевизору.
Вот умыл! Я в абсолютном восторге — за актера меня приняли — сажусь за свой столик, он садится за свой. Потом встает и произносит тост, о том, какая хорошая вещь дружба (тогда начинались денежные неприятности у Коля). Краем глаза фиксируя кайф, который Горбачев ловит от своих слов, как эхо звучащих в немецком переводе, что-то такое попутно поддевая вилкой, вдруг слышу:
— Ну здесь же Битов, мастер слова, он же не даст мне соврать...
Господи — откидываюсь я на спинку стула, — ну какой же молодец!
То ли сам вспомнил, кто я, то ли камарилья нашептала, что Битов не актер, — и он мгновенно ситуацию выправил. Исправил ошибку. Не для себя, не для меня, для чего — не понять... Для истории, вот. И я был не то чтобы польщен — я восхищен был его вписанностью в историю.
И после этого стал к нему совсем иначе относиться. Деликатнее. Даже к его пресловутому косноязычию. В конце концов косноязычие политику не вредит. Пока язык заплетается, есть время обдумать, чего не сказать. Это мастерство — чего-то не сказать. Опять же потому, что каждое слово падает в шахту истории.
Вот, значит, первая моя встреча с Горбачевым во сне, вторая в режиме реального времени. Третья наша встреча — может быть, самая важная, поскольку я находился здесь, а Горбачев уже там.
В истории. Магию которой нам еще предстоит почувствовать 31 декабря 2000 года, когда праздник миллениума закончится и все, что было наше, провалится сквозь три нуля и станет непонятно чьим.
Встреча была в Пен-Центре, когда он бросил никем не поддержанный лозунг «третьей силы». Зачем он это сделал? Зачем к писателям пришел? Опять же не берусь отвечать за него, но подозреваю: находясь там и видя, что здесь у него все меньше остается времени, Горбачев испытывал некий биологический зуд, интуитивную потребность чуть-чуть подправить ситуацию. Насколько это в его теперешней власти.
Мне он вдруг понравился. Что-то в нем появилось такое, что я вынужден был ему сказать: «Михаил Сергеевич, вы очень выросли в моих глазах за последнее время».
Пожалуйста, задумайтесь: кто — кому — и что говорит?
Он эту наглую фразу принял.
И мы друг другу пожали голые руки...
Да нет, не в том дело, как люди встают, вписываются в историю. Важнее — как они стоят во времени.
Если даже бессмертия нет, если все кончается ничем — боже мой, как же красиво в таком случае самостоянье человека!
И после всего, что было сказано про Горбачева, как приятно знать, что он тебе не приснился. Не только приснился.
Андрей БИТОВ
В материале использованы фотографии: Александра ДОЛГИНА