ВСЕЛЕННАЯ В ВИДЕ ФИКУСА
Неторопливо и твердо шагая, раскачиваясь, нес Труфелев домой половинку краденой говяжьей туши. В этот момент он напоминал американский космический корабль «Челленджер», но в котором ракетоноситель и сам космический аппарат как бы поменялись местами.
А следом за ним бесшумно ехала в роскошной иномарке с затемненными стеклами Софья Андреевна Колабсова, директор самого известного магазина Любинска «Охота только по лицензии».
Еще с самого черного хода, как раз подъезжая к месту работы, собиралась Софья Андреевна зафиксировать преступление зарвавшегося грузчика, но останавливал спортивный азарт — донесет или не донесет. Так и передвигались они по спящему, прокаленному солнцем Любинску. Труфелев — проходными дворами, исчезая и появляясь из подворотен. А следом бесшумным эскортом, как «хвост» в шпионских фильмах, — Колабсова. Несколько раз пыталась Софья Андреевна заставить себя окликнуть Труфелева, но, как под гипнозом, продолжала она преследование, поражаясь нечеловеческой силе его и не отводя взгляда от пульсирующих в такт шагам, обтянутых тренировочными штанами икроножных мышц.
Наконец дошел Труфелев до старого, на снос, трухлявого дома, поднялся, шумно и мощно дыша, в единственную жилую квартиру на втором этаже, согнулся перед дверью, переставляя ноги и балансируя, достал ключ, оттянув при этом задний карман штанов до самой земли.
Сзади тянулся кровавый след от размороженной его горячими лопатками и солнцем туши.
Остановился Труфелев посередине комнаты, осторожно положил говядину на пол, обернулся и увидел стоявшую на пороге директора. Они не мигая смотрели друг на друга. Полная, туго перетянутая посередине модным, но строгим платьем Колабсова. И Труфелев, весь измазанный жиром и кровью, с тушей быка у ног, маленький, литой, в сером сатиновом халате, глядящий исподлобья... Грудь его вздымалась, шевелилась густая шерсть, из груди вырывался хрип.
Постепенно все чаще становилось и дыхание властолюбивой и надменной Софьи Андреевны, показался ей в эти минуты Труфелев каким-то древним кровожадным жрецом, имеющим силу и власть над всем сущим... Робко подошла она к нему, осторожно прикрыв мягко щелкнувшую дверь...
Казалось, еще пульсировали стены комнаты и раскачивался фикус, составляющий единственную мебель Труфелева. Тихо тренькали по полу, вспыхивая, перекатываясь в разные углы, бриллиантовые сережки Колабсовой. Наконец, уже в темноте, она тихонько оделась в то, что осталось целого от платья, дрожащей рукой провела вдоль по Труфелеву, прошептала: «Спи, спи, мой огромный друг», на ощупь побрела к двери. По пути она споткнулась о полностью размякшую и даже уже немного попахивающую от жара их любви говяжью тушу.
И опять, как днем, никто не видел в ночном Любинске, как кружила Софья Андреевна по городу в роскошной иномарке, одной рукой крутя руль, а другой комкая остатки платья на роскошной груди. Охваченная безумной решительностью и желанием действовать. С нерастраченной и невостребованной ранее фантазией и огромными связями. С внезапно вспыхнувшей любовью, переполнявшей ее большое тело. Да... Да... Да...
Один, один пока лежит ее повелитель, вольно раскинувшийся посередине комнаты.
Три дня и три ночи, как былинный герой после генеральной битвы, спит. И вот отгорожен Труфелев от Любинска забором с надписью: «Строительство ведет фирма эдакого-разэдакого».
Не слышит, как вокруг начинают тарахтеть бульдозеры, стрелять залпами отбойные молотки. Не видит пузатых коротких самосвалов, беспрерывно подвозящих стройматериалы... Не видит огромных закрытых трейлеров, из которых выгружают бесконечные запакованные контейнеры. Рабочих, под руководством молодого человека с ехидным непропорциональным лицом сооружающих внутри дома все новые перегородки и стены. Не видит и не слышит, как в подвале дома устанавливают три холодильника, совсем новые, списанные из магазина «Охота только по лицензии», каждый почти с дом величиной...
И вот, подключенные к собственному автономному питанию, мерно загудели они, излучая тепло наружу, сохраняя внутри, в вечной мерзлоте, чуть ли не каждой съедобной твари по паре.
И наконец установлен наверху прозрачный пуленепробиваемый колпак-шатер, через который Труфелев и Колабсова будут смотреть на небо. И шепчет, шепчет Колабсова непослушными губами будущие слова:
— Друг и повелитель мой огромный. Тебе выстроила этот дом... Этот мир, это все. Говорю я — это хорошо. И будет так сейчас и вовек...
Еще три дня и три ночи проспал король грузчиков Труфелев и проснулся только на шестой под бронированным колпаком, за которым мерцали звезды. Проснулся, окруженный лабиринтом, убаюканный мерным гудением холодильников. Увидел около себя обнаженную Колабсову, смотрящую на него с нежностью.
— Где я и кто я? — спросил Труфелев.
— В раю, мой избранник, — ответила Колабсова и бросилась целовать его неистово.
А в это время космической страсти, к концу шестого дня, с фикусом в кадке начинает происходить метаморфоза.
Сначала с треском лопнула кадка с землей и рассыпалась на дольки планок. Дерево фикус, странно раскачиваясь, закручиваясь и извиваясь в такт любви наверху, стало со скрипом расти.
Извивались и расползались во все стороны, как тараканы, корни. Находили на полу мельчайшие трещины, внедрялись в них, растворяли какой-то таинственной жидкостью, уходили глубже, через первый этаж, дальше, в вечную мерзлоту холодильников.
Извиваясь, рос ствол не по дням, а по часам, как слепой, ветками простукивая стены, проникал, тянулся по ходам лабиринта к затемненному пуленепробиваемому колпаку.
И шуршали, опадали, жухли старые листья, скоро весь дом был покрыт ими, как городские улицы осенью.
И все время вырастала тысяча новых, тут же сами старились, гнили под ногами перегноем.
И с последним вскриком страсти дерево фикус тоже вздрогнуло судорожно, замерло.
Намертво вцепилось оно в трехэтажный рай Колабсовой и Труфелева, и непонятно как не повредило никаких коммуникаций, и теперь отодрать его можно было, если разрушить ВСЕ.
Лежали обсосанные деревом-монстром фикусом до последней крайности кости ворованной половинки быка, с которой, собственно говоря, все и началось. И тут только отлепились друг от друга любовники и увидели вокруг новый мир...
И потекла без конца и края в новоявленном Эдеме жизнь Труфелева и Колабсовой.
Странно, но не удивили их происшедшие перемены. Труфелева — потому что он думал, что так и было задумано его богиней. А Колабсову... Колабсова была как в наркотическом дурмане. Может быть, она и подумала, что что-то тут не так, но потом вспомнила, что зимний сад она при строительстве замысливала. И фикусы в нем должны были быть — это точно.
И стали они как дети. Ну, почти как Адам и Ева до грехопадения. Бродили, взявшись за руки, по этажам-склонам, покрытым изумрудным мхом, выросшим на опавших листьях.
Труфелев сразу забыл, что он был грузчиком и почти бомжем. Колабсовой сначала было труднее, потому что иногда, когда Труфелев спал сном младенца, ей приходилось выбираться наружу на работу. Но все невыносимее становилось жить ей двойной жизнью. А уж руководить вороватым коллективом, ублажать районное начальство, разбираться с бандитами и налоговой службой — совсем стало невтерпеж. И еще казалось ей, а потом это вообще превратилось в навязчивую идею, что в доме с фикусом, с любимым Труфелевым они смогут прожить счастливо до конца дней своих, не общаясь с внешним миром, благо дом это позволял — он вообще по запасам и всему прочему был как космический корабль, летящий к звездам и рассчитанный на автономное существование минимум трех поколений путешественников.
Все делала Колабсова, чтобы никто не отыскал входа в ее рай. Простых любинцев уже останавливал забор с надписью про строительство «под руководством фирмы эдакой-разэдакой» и табличкой: «Стой! Опасная зона!» Для людишек поумней и поуголовнистей Колабсова оставила фасад своего гнездышка-крепости прежним, трухлявым и заброшенным, а внутри выстраивала все новые серпантины лабиринта и всяческие ловушки, не хуже чем в египетских пирамидах.
И вот последний раз Колабсова собиралась выйти на место работы, тихонько, тайком, пока спал ее повелитель, чтобы написать заявление об уходе и сказать всем, что она перелетает жить на ПМЖ в далекие страны. Про себя при этом думая: «Вот ведь, не понимают, глупенькие, что можно создать рай, никуда не уезжая...»
Разве не высокий красавец с мраморным телом ее избранник?
Разве не юная красавица с длинными волосами и кожей персика его избранница?
Разве не бродят по лугам и полям вокруг них съедобные твари, каждой твари по паре?
Странные только на первый взгляд. Это ведь так понятно и естественно, что у многих из них нет голов и шерсти с кожей, а иногда и отсутствуют несъедобные части конечностей.
Это ведь для простоты и удобства, для комфорта потребления бродят они ближе к нижним этажам, уже очищенные, безголовые и чуть подмороженные. И охотился Труфелев на полуотмороженных съедобных тварей, понемногу, по мере надобности, выползавших из подвальных холодильников. Разогревали себе пойманную пищу возлюбленные то в СВ-печи, то на гриле, а то и просто запаля костерок из сухих веток... Пили красное и белое вино, бьющее прохладными ключами прямо из земли.
Купались в кафельных озерах с подсветкой в глубине. Смотрелись на себя в бесчисленные зеркала — такие молодые, влюбленные и невинные...
Зажигали над горизонтом три солнца в каждой части мира, а вечером среди звезд горели у них по пять лун в четырех углах. Все спокойно и счастливо было в этом лучшем из миров. Все, все в нем было чистой монетой...
Возникают оазисы в пустыне, непонятно как и непонятно почему. И исчезают внезапно под натиском песка и времени.
И вот уже нет ничего там, где цвели райские кущи. Только мертвые барханы и обглоданные ветром и солнцем останки деревьев и домов. Внешние или внутренние тому причины? Мало кто знает ответ, наверное, только самые умные. Да и то они могут только думать, что знают. Или притворяться...
Неумолим рок. Все кончается, даже в самом выдуманном из миров. Все, кажется, предусмотрела многоопытная Колабсова. Кроме того, что все ходы и ловушки знал их создатель — молодой человек с ехидным и непропорциональным лицом.
И перенаняли его бандиты, и поставили перед выбором тюрьмы и сумы менты и налоговая полиция.
Потому что слишком лакомым куском, действительно оазисом посередине нищего и запущенного Любинска выглядел домик Колабсовой и Труфелева, когда слухи о нем перевалили критическую точку. И захотели приватизировать его ВСЕ...
И вот с четырех сторон началась атака на домик с деревом добра и зла, с деревом жизни и смерти, с деревом везде и во всем, с деревом фикусом. Вдруг врываются в гул холодильников грохот таранов, выстрелы, вой милицейских сирен, ближе, ближе, он уже во всем — фиолетовый отблеск проблесковых огней-мигалок и топот ног со всех сторон лабиринта. Все здесь собрались: и алчные чиновники, и правители города, и бандиты, и менты, и налоговая полиция, и даже представители иностранного капитала. Навис алчный девятый вал экспроприаторов над гнездышком влюбленных.
Но опять стал расти фикус. И последствия этого были ужасные. Вначале полезли из холодильников несметные потревоженные стада мороженых съедобных гадов.
Очень они напоминали всякую нечисть из фильмов ужасов про вурдалаков и вампиров, гигантских пауков и кальмаров, прочих омаров и трепангов, а также персонажей картин Иеронима Босха и персонажей рассказа Николая Васильевича Гоголя «Вий».
Все смешалось в доме Труфелева и Колабсовой. Вой сирен, выстрелы, крики, вопли, трубный глас. Тщетно стреляла по чудовищам из всех видов стрелкового оружия, включая автоматическое и даже ракетное, вся нападающая братва, приближались те сплошным непрошибаемо-обвальным потоком. Стали отступать объятые ужасом нападавшие, но не тут-то было. Теперь уже лишенное любовной энергии Труфелева и Колабсовой, уже не довольствующееся морожеными запасами из холодильников, но почуяв вокруг огромное количество бездуховной протоплазмы — окончательно превращалось в плотоядного монстра дерево фикус.
Ветки хватали бандюков и продажных чиновников, тащили их к корням. И там, опрыскивая их таинственной жидкостью-соком, начинали осуществлять внешнее пищеварение.
Крики, вопли, стоны, последние бесполезные выстрелы, каша из алого с зеленым и коричневым...
И потом, апофеозом всему — громадная черная дыра-провал, разверзшаяся у подножия фикуса, куда и провалились все, включая Труфелева, продолжавшего в последний раз со страшной силой любить Колабсову...
Наутро район рядом с домом было не узнать. Все вокруг было какая-то застывшая стеклянисто-древесно-лианообразная масса с вкраплением лиц продажных чиновников и воров в законе в обрамлении фикусных листочков.
Крики ужаса вырвались из уст простых любинцев. И бежали они прочь, объятые благоговейным ужасом. И захотели забыть они дороги к проклятому месту. Но быстро тут понаехали после этого войска, окружили нечистое место тройным кордоном.
И стало место суперсекретным и еще очень похожим на Зону — как ее описывают писатели-фантасты.
Бесшумно неслась машина в ночи.
Свет приборной доски чуть-чуть освещал измученные, но умиротворенные лица. В чреве у Колабсовой шевелилась новая жизнь... И еще шевелилась и крепла в них твердая уверенность, что все должно быть дальше хорошо.
Поэтому что кто пережил рай на земле — просто так не сдадутся. К тому же на будущее счастье ведь взяли они с собой маленький росточек фикуса...
Игорь ТИМОФЕЕВ
В материале использованы рисунки Евгении ДВОСКИНОЙ