ПРОЩАЙТЕ, МОИ ДЕВОЧКИ, И ПРОСТИТЕ!

Десять лет назад история воспитательницы детдома Лины Аванесовой была «частным случаем». Сегодня, увы, стала повседневной нормой...

ИНГУШЕТИЯ. ЛАГЕРЯ БЕЖЕНЦЕВ. ОКТЯБРЬ

На работу в детдом ее взяли сразу. Кончилось все тоже сразу. Когда в Баку начались погромы. Лине Аванесовой, армянке, пришлось бежать. Сколько Лина Аванесова помнит себя, она всегда играла «в учительницу». Московский институт иностранных языков, работа за границей, возвращение в родной Баку, работа в НИИ — все было интересно и... все это время Лина мечтала о том, чтобы быть с детьми, учить и воспитывать их. Лина Аванесова прислала мне дневник, который она вела десять лет назад, в 1989 году, — честный разговор с самой собой о трудных судьбах девчонок, лишенных детства. Фрагменты дневника публикуются с ее разрешения.

19 февраля. Как же с ними трудно! И как же всех их жалко! Они такие скудоумные, безграмотные, примитивно мыслящие. Так подвержены стадности, всему тому плохому, что слышат и чему учатся у старших девчонок, грубых, сытых, распущенных. Детские лица не отпускают даже на ночь. Детский дом — это горе.

20 февраля. В этот день Настя дежурила с Верой. Пришла и похвасталась, что все убрала. За что заслужила от меня поцелуй. Чертовка! Так ловко и искусно обхитрила меня. Оказывается, она и не притронулась к венику, а комнату за нее убрала Вера. Ладно, неужто я буду мстить ей за это? Я улучила момент, когда в комнате никого не было, и сказала, что она меня обманула. Она не нашлась, что ответить. Перед самым моим уходом домой она сунула мне записку: «Прочитайте дома, одна». В записке было: «Читайте одни. Лина Ошотовна, извините меня за все я больше так не буду с вами поступать и не буду так разговаривать я на вас обиделась когда вы сказали что не будем кушать и что я схалтурила ответите». Что мне было ей ответить?

Столько в тебе намешано всякого, бедная моя девочка, что трудно даже представить, какой ты будешь, что ждет тебя. Я так боюсь за вас, мои девчонки...

22 февраля. Саша, нахмурившись: «Лина Ашотовна, а почему моя мама так не говорит, как вы?» Сашенька моя, красавица, умница! Ну как мне понять, а тебе объяснить, почему твоя мама, здоровая баба, народив четверых детей, всех сдала в казенный дом?.. Но я не имею права сказать что-нибудь плохое в адрес родителей, даже если ругаю их про себя последними словами.

5 марта. Мне очень помогают умелые руки Б. Вот и на этот раз он установил бра, одно — в групповой комнате, по одному — в спальнях девочек. «А это ваш муж?» — «Нет». — «А кто, любовник?» Ну конечно, такое могла сказать только Настя. «Дура, что ты говоришь, любовник — это когда у Лины Ашотовны есть муж». Это Вера. Мне и самой до сих пор не ответить на вопрос, кто мы друг для друга...

6 марта. Детский дом в мирное время — ад, из которого может быть только такой выход: закрыть его вообще и раздать всех детей по нормальным семьям. Но разве такое возможно в нашей стране? Не знаю, как в других детских домах, но в нашем — дети растут потребителями, тунеядцами, не зная цены ни деньгам, ни вещам, ни продуктам. Сегодня после окончания самоподготовки сидели и смотрели телевизор. Вдруг между девчонками возник спор, который через минуту перешел в жестокую, с мерзкой руганью драку. Разнять их не было возможности — столько осатанелой, дикой злобы. В порыве гнева я выгнала всех из комнаты, а потом объявила, что никто сегодня не будет смотреть телевизор. Поднялся стон: «Из-за них мы не будем смотреть?!» — «Это ваши подруги, а вы не пошевелились разнять их, успокоить, в конце концов осудить за драку». Ни их крики, ни угрозы, ни злобное шипение Насти не смогли поколебать меня. Но я не успела выйти за пределы дома, как в комнате засветился экран телевизора. Я не поленилась вернуться. Я выключила телевизор, сняла антенну и молча вышла. Какие вопли полетели в мой адрес! Мне было стыдно, но дело сделано. К черту летит вся педагогика!

9 марта. Лада: «А вы в тетрадь записываете?» — «В тетрадь, в блокнот, иногда просто на клочке бумаги». Настя: «А о чем вы пишете?» — «О разном». — «А о нас тоже пишете? Обо мне?» — «И о тебе». — «Хорошее или плохое?» — «Когда что. Вы ведь не всегда одинаковые. Вот я и разговариваю сама с собой, пытаюсь понять».

Девочки притихли, сгрудились вокруг меня. Чудесный момент общения, когда они задумываются и погружаются, хоть ненадолго, в себя, это так необходимо. Хотя они и продолжают трепать мне нервы, это явный признак, что они начинают принимать меня. Они бесхитростно рассказывают свои истории, одну печальнее другой. Я пытаюсь внушить им, что они люди, а не стадо зверушек. Обещала как-нибудь незаметно включить магнитофон и записать их разговоры — пусть они ужаснутся, услышав, как разговаривают между собой. Но ведь и они чаще всего слышат в свой адрес одно: дуры, грязнухи, дебилы, рахиты...

19 марта. Дикая, необузданная ревность Насти переходит все границы. Вчера мы готовились к поездке в гости. Девчонки приводили в порядок школьную форму, пришивали чистые воротнички — «чистили перышки». Настя попросила пришить ей белый воротничок. Я выполнила ее просьбу, хотя она могла сделать это сама. Затем я переключилась на Гюлю, которая так и пойдет замарашкой, если не проследить за ней. Что начала вытворять Настя! Все швыряла, капризничала. И вдруг заявляет: «Я сейчас пришью белые манжеты черными нитками!» И ведь пришила. Да так грубо! Не бывать по-твоему, решила я про себя, тебе не удастся показать себя в таком виде. Когда девчонки уселись смотреть телевизор, я прошла в их спальню, нашла в шкафу ее форму, отпорола грубо пришитые манжеты и перешила их заново белыми нитками.

29 марта. Возвращаясь домой, туг же становлюсь под душ, чтобы смыть специфический запах, которым пропитан весь детский дом. И каждый раз думаю: вот бы моих девчонок сюда, чтобы наплескались вдоволь, освежили бы свои девичьи волосы шампунем, а не хозяйственным мылом, отмылись бы от запаха казенщины...

Я приглашаю их к себе домой. Особого угощения не устраиваю: то картошки нажарим, то блинов напечем. Но фрукты и сладости всегда. Я позволяю им хозяйничать вовсю. Достаю самую лучшую посуду, стелем белоснежную скатерть. От всего этого они преображаются на глазах.

14 апреля. Это была ужасная ночь. Город кипел страстями. Совсем недалеко от детского дома толпы беснующихся людей, воздух пропитан угрозами в адрес армян. Значит, и в мой адрес, и в адрес всех нас, оставшихся с детьми, чтобы защитить их — не приведи Господь! — от погромов и насилия.

Мои девчонки давно уже, как только стали появляться в городе первые признаки опасности — рано пустеющие улицы, введение комендантского часа, — проявляли удивительное понимание ситуации. Мне приходилось возвращаться домой очень поздно. Они старались вытолкнуть меня пораньше. Галка набивала мою сумку хлебом или булками («Чтоб вы не выходили лишний раз на улицу») и провожала до ворот. А то и все вместе провожали до дома.

17 апреля. Наша директриса покинула свой пост — после стольких лет работы! Для нас, воспитательниц-армянок, еще один сигнал тревоги: надо уходить. Все сдвинулось с места и покатилось по наклонной плоскости.

19 апреля. Что значит для моих девчонок слово «патриот»? А ничего. Или, вернее, самое плохое, оскорбительное и уничижительное.

23 апреля. Мне непременно надо съездить в Ереван. Узнав, что я уезжаю, девчонки решили, что я кидаю их. Значит, я нужна вам? Пусть не сейчас, не сразу, но когда-нибудь вы вспомните обо мне, как я вспоминаю свою первую учительницу, и вам станет чуточку легче.

15 мая. Удивительный разговор с Сашенькой. О душе! «Лина Ашотовна, а Бог есть на свете?» — «Есть, Сашенька, обязательно есть». — «А где он? Какой он? Кто его видел?» — «По-моему, Бог — это совесть человека, душа его, понимаешь?» — «Где она, покажите!» — «Вот здесь, у самого сердца. Ведь говорят: душевный, сердечный человек или, наоборот, бездушный. Вот я за вас душой болею. Мне хочется, чтоб и о вас говорили: какие душевные девочки». Сашенька нахмурила свои пушистые бровки и надолго устремилась взглядом в окно.

26 мая. Мимо девчонок не могло пройти мое подавленное настроение, в которое я впадала все чаще. Они чувствовали, какой камень лежит у меня на сердце. А иногда в их глазах читалось: мы вам поверили, а вы уезжаете, предаете нас. Это невыносимо. Я бы никогда не оставила вас по собственной воле, девчонки, никогда!

3 июня. Настю очень волнует вопрос, почему у меня нет мужа. Своим умишком дошла до мысли, что «дядя Богдан — ваш чувак».

22 июня. Изгнали из города все армянское: музыку, лица, речь. Здесь был мой дом, моя земля, моя родина. Здесь могилы папы, бабушки, других близких людей. Как все это оставить?

1 июля. Сегодня я наяву увидела фашизм: дюжие мерзавцы безнаказанно избивали в трамвае пожилого мужчину-армянина и его жену. Пинали ногами, топтали молча, хладнокровно, остервенело, несмотря на душераздирающие крики женщины. Я стояла на трамвайной остановке и слышала, как она кричала. Люди выскакивали из вагона с криками, просили водителя остановиться и что-то предпринять, хотя бы милицию вызвать, но он сидел молча, не оборачиваясь, весь во власти животного страха перед этими извергами. Неужто такое возможно в моем добром городе, который сразу стал чужим? Неужели повторяется история, когда выселяли и гнали в неизвестность целые народы только потому, что верхи не могут управлять страной и им легче и удобнее стравливать людей, вчерашних соседей, забыв о том, что каждая человеческая жизнь — это великая ценность?

1 августа. Пошла известить о своем уходе новую заведующую. Восприняла с пониманием (кому охота рисковать своей жизнью, когда по всем учреждениям, школам, больницам бегают молодчики со списками армян в руках?!). Жалко девчонок, жалко себя, своих незавершенных дел и замыслов, всего, что успело стать смыслом моей жизни. Господи! Помилуй их чистоту, их девичество! Ведь это утро их жизни!

2 августа. Мне уезжать завтра. Навсегда. Все раскололось вдребезги...

Фото Владимира СМОЛЯКОВА