ПОБЕГ - 2

(Продолжение. Начало в № 20.)

Разница с Канберрой — плюс шесть. Мы общаемся с Алексеем Дудко по компьютерной связи — ICQ (или, в народе,«аське»). Экран, строчки вопросов, строчки ответов. Ставим «смайлики» :), чтобы передать улыбку, — иначе получается совсем без эмоций: не слышно голоса, не видно лица. Леша, самый близкий человек для Люси в течение 14 лет, рассказывает, что происходило в последние три «австралийских» года их жизни, закончившиеся превращением семейной женщины с высшим образованием в любовницу опасного гангстера, — в человека, впервые в Австралии захватившего вертолет, чтобы похитить своего любовника из тюрьмы...
Вот записи наших разговоров. Leha— Алексей Дудко, бывший муж Люси, ATP — Алексей Торгашев.

ICQ Chat Save file Started on Sat Jun 05 07:18:58 1999

Фото 1

<Leha> Привет! Сколько вам лет?

<ATP> 33. А вам?

<Leha> Мне 41. Я предлагаю тогда на «ты». Это более неформально. Хорошо?

Люся от меня ушла в июне 1997-го, не ушла, а просто исчезла вместе с дочкой Машей.

Прихожу я с работы, дома нет половины вещей, как будто обворовали, дверь на балкон настежь, на столе записка: «Я от тебя ухожу, позвоню через две недели». Я чуть с ума не сошел, ребенок-то тоже исчез. В полиции мне сказали: «Она взрослый человек, может делать что угодно. Кстати, здесь, в Австралии, если женщина хочет уйти от мужика, все к ее услугам. Ей тут же дадут жилье, деньги — все что нужно. Есть много частных благотворительных организаций и государственных тоже. Туда нужно только прийти и сказать: «Я ушла от мужа, он меня обижает». В течение получаса будут жилье, пособие.

Тогда я их сам нашел, выяснил кое-что про этого Киллика. Поговорил с Люсей по телефону. Она уже знала, что у него криминальное прошлое, но, конечно, он ей виделся в розовом свете. Самое смешное, что это было в Квинсленде, а Киллик разыскивался квинслендской полицией с 1993 года.

<ATP> Она же не девочка, она должна была все понимать.

<Leha> Леша, она настолько жила за моей спиной и так мало сталкивалась с реальным миром и реальными проблемами, это был, можно сказать, ее первый опыт.

Так вот, когда они обнаружили, что я их нашел, они сбежали. Ведь мне понадобилось всего десять дней для этого. Тогда она вернулась в Сидней, в нашу квартиру. Потом она захотела уехать в Россию, и я дал ей деньги. Она уехала и вернулась в сентябре 1997 года.

Вот когда она вернулась, все самое интересное и началось.

Я встретил ее в аэропорту, так как я не хотел потом искать дочку по всей Австралии. Забрал дочку, посадил в машину и уехал. На следующий день Люся подала в Семейный суд. Они позвонили мне за 15 минут до начала заседания и попросили приехать. Я отказался, тогда они провели судебное заседание по телефону... Из этого разговора я понял, что ребенка я должен вернуть, но они отложили этот возврат на пару дней, чтобы я мог нанять адвоката. Интересная деталь: она как безработная имела бесплатного адвоката, я же платил тысячи долларов.

Состоялось несколько судебных заседаний, во время которых выносились забавные постановления. Сначала судья запретил ребенку контактировать с Килликом, поэтому из зала суда он поехал не домой, а на автобусе в кемпинг.

Потом это ограничение было снято. Они клялись и божились, что не состоят в сексуальных отношениях. Суд постановил, что в случае возобновления таковых моя жена должна доложить об этом.

<ATP> Суд знал тогда, что Киллик в розыске?

<Leha> Полиция знала, а суд и знать не хотел, хотя мог.

<ATP> Чем же процесс закончился?

<Leha> Она выиграла все. Ребенок должен был жить с ней.

<ATP> Мнение ребенка в суде учитывают?

<Leha> Да. У дочки был свой адвокат, и он формально спросил ее, с кем она хочет жить. Она сказала: «С мамой, но видеть папу». Таким образом, после всех разбирательств я мог видеть Машу три раза в месяц и половину каникул, что очень здорово по австралийским законам.

<ATP> Подожди, я не понял: вы развелись к тому времени или нет?

<Leha> Нет, но развод в Австралии имеет совсем другой смысл. Во-первых, получить развод можно, только прожив один год раздельно, не раньше. До этого считается, что люди разошлись, но не развелись. Если ты проживешь со своей женой пару дней вместе, то можешь начинать все сначала. :)) Все вопросы, касающиеся детей и имущества, могут быть решены раньше или позже...

<ATP> :) Что происходило во время между судом и разводом?

<Leha> Маша начала жить с ней. И мистер Киллик был там же. Тут до Маши стало доходить, что происходит. А я, кстати, не мог ничего ей объяснить. Один из замечательных приемов Семейного суда — это запрет говорить ребенку что-либо о том, что происходит в суде. Когда Маша приехала из России, я дал ей прочитать газетные статьи о дяде Джоне. Из них, в общем, прямо следовало, что он бандит и больше ничего. Вот за это самое ко мне было много нареканий в суде, мол, «настроил ребенка, оговорил хорошего человека». Причем все они играли нечестно. Они говорили ей: «Ну посмотри, разве он плохой? Он хороший, он давно уже ничего плохого не делал!» Мне они говорили: «Он заплатил обществу за свои проступки, он может быть хорошим приемным отцом твоей дочери. Он имеет право начать новую жизнь». Ну, в общем, Маша начала понимать, что каникулы закончились и дядя Джон становится повседневной реальностью.

Через две недели, когда я ее забрал на субботу и воскресенье, она мне сказала: «Папа, я больше туда не пойду, мне там плохо. И жить там не буду». И не пошла. Через некоторое время Люся дала свое согласие, что Маша живет со мной до окончательных слушаний. Мне же она позвонила и сказала: «Вот теперь я буду бороться за то, чтобы у меня была полная опека над ребенком»... И исчезла надолго. Иногда Маша звонила ей и хотела увидеться, но Люся была то в Мельбурне, то в Сиднее.

Как-то Люся хотела встретиться с Машей, но Маша сказала: «Я не пойду в Квинбен. Они опять украдут меня, если хочет меня видеть, пусть приходит сюда». Она категорически не хотела видеть Джона. Люся пообещала, что его не будет. И пришла на первую встречу с ним. Маша отказалась идти с ней. Люся не пришла на следующие пять встреч. Я привозил Машу в назначенное место, она не приходила, я звонил ей по телефону, она отвечала: «Ой, да, я забыла». Последние две встречи были назначены в суде, так тогда ее и по телефону не нашли. Потом она пропала опять на несколько месяцев. А когда появилась снова, то опять добилась встречи с ребенком.

<ATP> Ты как-то общался с Люсей в то время?

<Leha> Тут есть такая замечательная штука, называется Apprehensive Violence Order. Это постановление суда, которое может получить всякий, кто не хочет быть потревоженным другим человеком. Наиболее популярная формулировка — это когда человеку запрещается приближаться, скажем, на 500 м и звонить другому человеку. Широко практикуется среди разошедшихся супругов. Нарушение этого постановления — уголовное преступление. Можешь общаться только через адвокатов. Она и сделала такую штуку со мной. Так что с сентября 1997-го я с ней практически не разговаривал.

<ATP> Нельзя было в суде объяснить, что ребенок не хочет идти?

<Leha> Здесь, в Австралии, закон целиком на стороне женщины. Когда Люся должна была забрать Машу после школы, Маша сказала, что никуда идти не хочет. Я сказал ей: «Позвони своему адвокату, я сделать ничего не могу». Она позвонила адвокату, но та даже отказалась ее слушать.

Вот какие показания дала Маша полицейскому офицеру Донне Риордан о том, что случилось потом. Лови файл.

«Мое полное имя Маша Дудко. Мне девять лет. Я учусь в четвертом классе начальной школы. Я живу дома с моим папой.
Моя мама никогда не навещает меня и иногда звонит по телефону, примерно два раза в месяц.
В пятницу 27 марта 1998 года после школы, около 3 часов дня, я должна была пойти к моей маме. Я знала, что моя мама должна забрать меня из школы и другая женщина, Элизабет Вуд, психолог, тоже будет там.
В этот день в школе я встретила Барбару Кэмпбелл, моего адвоката. Барбара настаивала на том, что я должна пойти с мамой, но я не хотела идти. И хотела поговорить с моим папой вначале, но она настаивала, что я должна поговорить с мамой. Директор школы также был там. Потом я позвонила моему папе.
Я сказала ему, что я не хочу идти к маме, но он сказал мне, что я должна.
Затем я пошла в туалет, который около входа. Когда я вышла из туалета, Барбара Кэмпбелл и Элизабет уже ждали меня. Барбара начала тянуть меня за руку, чтобы вытащить из здания. Она тянула за мою правую руку. Она схватила мою руку одной рукой. Я не хотела идти с ней и тянула мою руку обратно. Я была очень расстроена и заревела, когда она начала тянуть мою руку. Она очень разозлилась на меня, ей не нравилось, что я не хочу идти с моей мамой.
Затем я увидела моего папу за входными дверями. Он подошел к Барбаре и попросил ее прекратить это. Затем была большая ссора между ними. Барбара и Элизабет обе говорили мне, что если я не пойду с Барбарой и моей мамой, то мой папа нарушит закон. Я все равно не хотела идти.
Затем я и папа вышли из школы и пошли к машине. Мы прошли немного, я чувствовала себя очень плохо. Меня тошнило, и мои ноги подгибались. Я не могла успокоиться и все еще плакала по дороге к школе.
Позже в этот вечер, около 11 часов, мое запястье начало болеть. Мой папа отвез меня в больницу, и доктор сказал, что у меня растяжение.
Я слишком боюсь разговаривать с Барбарой, моим адвокатом, теперь. И я не хочу, чтобы она была моим адвокатом больше.
Я думаю, что она будет ругать меня за то, что случилось в школе, потому что я не сделала, как она хотела. Я также боюсь, потому что она все время злится на меня.
В субботу 28 марта 1998 года, около обеда, я пришла в Центральный полицейский участок с моим папой и говорила с Донной Риордан, я рассказала ей о том, что случилось в школе с Барбарой. Я также показала ей письмо, которое я написала в суд, чтобы попросить другого адвоката. Донна печатала этот текст, когда я сидела рядом с ней и рассказывала, что случилось:
«Дорогой суд, я хотела бы заменить моего адвоката (Барбару Кэмпбелл). Пожалуйста, разрешите мне. Почему? Я боюсь с ней разговаривать, потому что она может быть очень злой.
С уважением, Маша Дудко.
P.S. Можно мой новый адвокат будет мужчиной?»

Суд решил, что никто Маше руку не вывихивал, адвокат у нее хороший, должен и дальше представлять ее интересы. Меня еще и обвинили в том, что я заставил ребенка дать ложные показания.

В мае 1998 года состоялся еще один суд. К этому времени Маша жила со мной восемь месяцев. Я работал и последние четыре месяца представлял себя в суде сам, так как у меня уже не было денег платить адвокату.

Фото 2

<ATP> А из иммигрантского круга тебе никто не помогал?

<Leha> Хорошо известно, что русские за границей терпеть не могут друг друга. Ольга Баум назвала это когда-то автоэтнической аллергией. У меня такое ощущение, что эмоции соотечественников за границей по отношению друг к другу колеблются между завистью, если дела у другого идут лучше, чем у них, или злорадством, если хуже. Такое ощущение, что они живут двумя этими чувствами. Еще процветает жуткое вранье. Очень часто это напоминает известную миниатюру Жванецкого про больших и маленьких раков по три и пять рублей. Подставляйте вместо раков дом, машины, зарплату... Интересно, а как теперь на родине?

Когда вся эта история началась, я переехал в Канберру. И потерял связь с теми немногими друзьями, что у меня были в Сиднее. Я очутился в новом городе со всем этим ворохом проблем. Как верующий человек, я пошел в русскую православную церковь, надеясь найти там хоть какой-то совет и поддержку. Я быстро понял, что никакого участия и поддержки я там не найду. А попросил-то я всего познакомить меня с семьями, где есть дети возраста моей дочки, так как она потеряла всех своих русских подружек из Сиднея. Я пробовал рассказывать свою историю, но передо мной сразу захлопнулись двери всех домов. Как выразилась одна русская дама: «Если твоя жена такая плохая, то почему же суд не присудит тебе ребенка? Тут что-то не так. И вообще, нас нет дома».

Так вот, ходил я в храм Святого Иоанна Предтечи иногда исповедоваться и причащаться. Ну, известно, на исповеди как на исповеди. И вдруг перед самыми окончательными слушаниями в суде отец Александр Морозов, священник этой единственной русской православной церкви в Канберре, взял да и дал свои показания суду. Тут я должен объяснить, как это работает. Если какая-нибудь сторона хочет пригласить какого-нибудь человека в суд, то она может его попросить об этом, а он может согласиться или отказаться. Кто не хочет в этом малоприятном деле участвовать, тот отказывается. И так поступили, например, директор школы и учительница моей дочки. Дальше, если все-таки адвокат хочет видеть этого человека, он может попросить судью приказать этому человеку явиться в суд. Но для этого нужно специальное постановление. Если бы отец Александр Морозов не захотел добровольно принимать в этом участие, мой адвокат оспорил бы его появление как свидетеля и, скорей всего, его бы не вызвали. Но он не отказался, а представил свои показания в письменном виде. Это означало, что он может быть вызван в суд и перекрестно допрошен под присягой «говорить правду и только правду». Там бы он выложил все, в чем я ему исповедовался, потому что я с ним разговаривал только на исповеди или по телефону, договариваясь об исповеди. Правда, в своих показаниях он написал, что не знает, правдиво ли то, что я ему говорил, то есть, иными словами, не уверен, не врал ли я ему на исповеди. Странно, как же это он мне грехи отпускал, если был не уверен? Так вот и попал отец Александр Морозов в список свидетелей от Люси Дудко, в котором, кроме него, оказались только мистер Киллик, жена мистера Киллика и два полицейских офицера. Приятная компания? На последней исповеди, на которой я у него был, когда я уже исповедался, он вдруг спросил меня: «Ну, а насчет ребенка как?» Я удивился: «Что насчет ребенка? Перед ребенком у меня грехов нет. Его судьбу будет решать Семейный суд, самый справедливый суд в мире». Я думаю, что прихожане церкви Святого Иоанна Предтечи, которые исповедуются у отца Александра, прочтут эту статью и будут знать, что их грехи могут в один прекрасный день быть известны суду. А я теперь хожу в Сербскую или Греческую православные церкви.

Так что никто мне в суде не помогал. Этот суд решил, что Маша будет жить неделю со мной и неделю с ними, если они переедут ближе, чтобы Маша могла ходить в ту же школу. Первые два месяца Маша должна была жить с ними, первый месяц — без каких-либо контактов со мной. Только два раза в неделю по телефону по пять минут, так как суд считал, что это я мешаю нормальным отношениям между Машей, мамой и Джоном. Логика была такая: Маша любит папу и не любит маму и Джона, но они тоже хорошие. Поэтому, чтобы нехороший папа не влиял на дочь... Кстати, Киллик обвиняется в том, что именно в этот месяц он грабанул банк. Пишу «обвиняется», потому что приговор ему еще не зачитали.

Фото 3

...Передать ребенка я должен был в специальном центре для таких случаев. Привез я туда Машу. Вышли две уголовного вида тетки и пара здоровых мужиков в форме охранников. Они попросили припарковать мою машину подальше, я отъехал метров на сорок. Приехал мой представитель, который должен был присутствовать при передаче. Я, честно говоря, не думал, что в его присутствии они осмелятся применять к ребенку силу. Я был уверен, что это запрещено по австралийским законам. Маша ушла с ними. Через некоторое время оттуда стали доноситься Машины душераздирающие крики. Сразу скажу, что я не мог вмешаться, это было бы нарушением постановления суда и уголовным делом уже. Я пытался позвонить внутрь по мобильнику, но они не стали со мной разговаривать. Через некоторое время вопящую благим матом Машу выволокли за руки и за ноги, запихнули в машину и увезли. Кричала она так, что кровь стыла в жилах. Потом Маша рассказала, что, когда она начала сопротивляться, кто-то из них сказал: «Давайте сядем на нее». На следующий день Маша убежала из школы и прибежала ко мне. Они вызвали меня в суд и приказали привезти ребенка маме. Я привез, Маша отказалась вылезать из машины и не пошла. Тогда они приказали привезти ребенка в суд и оставить там, а самому уехать. Там повторилось то же самое бесчеловечное насилие над ней. Это было в пятницу вечером. В три часа ночи в субботу кто-то постучался в дверь моего дома, я открыл — это была Маша. Она убежала от них и прибежала ко мне. Двадцать минут бега по морозу (эта была зима) по ночным пустынным улицам, раздетой.

Эти два месяца были сплошным издевательством и насилием над ребенком. Она убегала от них и из школы днем и ночью. Они караулили ее около школы во время перемен баррикадировали все двери в доме ночью, а она все равно убегала. Суд вынес очередное постановление, что я должен возвращать ребенка в любое время дня и ночи, когда она прибегает ко мне. Когда она прибежала ко мне в очередной раз в носках по морозцу в 5 часов утра, я принес эти носки в суд, показал им и сказал: «Что вы делаете? Пожалейте ребенка!» Судья сказал: «Если Маша убежит опять, она будет возвращена ее маме. Если она убежит опять после этого, она будет возвращена ее маме. Если она будет продолжать убегать, она будет возвращена ее маме. Продолжайте».

Я спросил Люсю как-то: «Что ты делаешь с ребенком? Она не хочет с вами жить, прекрати». Она мне сказала: «Ты еще не понял, что в этой стране все делается по закону? Она будет жить со мной».

Фото 4

В школе к Маше приставили девочку, которая каждый раз на нее «стучала», когда Маша собиралась убегать. Потом мне учительница пожаловалась, что у Маши с этой девочкой плохие отношения. Я сказал: «Чего же вы хотите, она же «стучит» на нее!» Учительница сказала: «Но она же заботится о Машиной безопасности, чтобы с ней ничего не случилось».

Суд также приказал, чтобы Маша ходила на сеансы к одному из лучших детских психологов Канберры — Маргарет Гардинер. Гардинер должна была повлиять на Машино отношение к маме. Ничего из этого не вышло, конечно, потому что «лечить» было нужно не того пациента. Гардинер написала в своих рекомендациях, что она отдала бы Машу маме, Киллику нужно посещать курсы отчимов. Да, я еще должен был заплатить за все за это, по решению суда. Гардинер также рекомендовала Маше провести январские каникулы с ними, а Машин адвокат потребовал этого в судебном порядке.

Когда Маша убегала, я привозил ее к дому, где они жили, а она не выходила из машины. Когда Люся пыталась ее вытащить, она отбивалась, плевала ей в лицо. Однажды, когда она убежала, за нами приехали две полицейские машины и заставили меня везти Машу обратно. Когда мы приехали, я вышел из машины, а Маша возьми и закройся там. Полицейские вызвали механика открывать машину. Маша была напугана таким скоплением народа и под конвоем пяти полицейских пошла в дом. После этого суд признал меня виновным в нарушении их постановлений. Логика была такай: «Вот один раз смог убедить ее пойти, значит, и в другое время мог, а не делал. Виноват». Но, правда, наказание было легкое: «предупреждение».

Фото 5

Маша прибегала ко мне и жаловалась на то, как там с ней обращаются. В июле она уже приходила ко мне по субботам и воскресеньям. Как-то пришла, расплакалась и сказала мне: «Папа, он (Джон) душил меня и укусил за ушко. Мне было очень больно». Я спросил: «Ты говорила кому-нибудь?» Она сказала: «Да, я говорила учительнице. Она мне сказала: «Маша, люди действуют иногда в состоянии стресса».

Весь этот кошмар закончился в августе 1998-го, когда Киллика пришли арестовывать. Оказалось, что в 1992 году он был отпущен под честное слово. Условием его освобождения было то, что он должен был отмечаться в полиции регулярно. А он смылся. И про него забыли. Его пришли арестовывать, но он сказал, что не хочет в тюрьму — вот, дескать, у меня здесь женщина, ребенок (Маша в эту неделю была с ними) — и что придет завтра сам. Полиция ушла, а на другой день они смылись, хорошо хоть, что Машу не прихватили. Тем не менее до окончательных слушаний Люся все-таки хотела получить ребенка. Я не знаю, чем бы дело кончилось, если бы Джон не ограбил еще пару банков и не попался.

<ATP> Леша, почему же она с таким остервенением тянула ребенка к себе? Ведь понятно, что там дочке хуже будет, да и не до ребенка ей было.

<Leha> Не до ребенка — это точно. Я думаю, она настолько сильно любила Джона и любит, наверное, что в ее глазах все соображения о благе и безопасности ребенка выглядели совсем по-другому. Она думала построить нормальную жизнь с ним, а какая же нормальная жизнь без ребенка?

<ATP> Ну а сейчас-то, когда они в тюрьме, когда их арестовали, у тебя есть чувство, что справедливость восторжествовала?:)

<Leha> Я порадовался, что Люсю не убили. А какая тут справедливость? Она сама себе поломала жизнь и доставила массу хлопот другим людям. Та психологическая травма и тот вред (два года испоганенного детства), который нанесен нашей дочке, непоправимы и будут сказываться не только на всей ее жизни, но и на жизни ее детей — моих внуков. Мне потребуются годы, чтобы чуть-чуть загладить его. Мне эта история стоила больше 20 000 долларов прямых расходов, потери работы, банкротства, ну два года жизни не в счет. Она и моя дочка имели бесплатных адвокатов, и австралийским налогоплательщикам это дело обошлось, я думаю, в 50 000 долларов. Киллик обвиняется в том, что он ограбил три банка за последний год на сумму больше 100 000 долларов. Когда их арестовали, денег у них почти не было. Представляешь, сколько лет среднему человеку надо работать, чтобы скопить такие деньги? Последний их заложник потерял работу и жилье. Если бы вред, нанесенный ими, мог бы быть компенсирован, тогда восторжествовала бы справедливость. Но это невозможно.

<ATP> Что ты собираешься делать дальше?

<Leha> Еще не решил. Хочу съездить в Россию, отдохнуть от всего этого. Но я не могу уехать, потому что дочку нельзя вывезти из Австралии без разрешения Люси. Она это разрешение не дает. Хочешь посмотреть запись разговора Маши с Люсей? Маша ей в тюрьму звонила. Сейчас отправлю.

М.: Как там? Хорошо?
Л.: Неплохо.
М.: Бассейн есть?
Л.: Не думаю, нет. Но у меня много книжек, я могу писать письма, я буду с тобой иногда разговаривать. Может, я смогу тебя увидеть. Этого достаточно. Мне много не нужно. Со мной хорошо обращаются, с уважением.
Что еще можно пожелать?
М.: Как много людей в камере?
Л.: Я одна, у меня своя собственная клетка.
М.: О'кей.
Л.: Угу, у меня есть душ. Меня кормят три раза в день, все хорошо...
М.: У тебя телевизор есть?
Л.: Нет.
М.: У-у-у-у (разочарованно)... Как же так, нет телевизора?
Л.: Ты знаешь, это не очень меня огорчает, у меня хорошие книжки. Мне собираются принести журнал «Национальная география», я буду его читать...
М.: Телевизор лучше! Ну хорошо. А как там? Как в кино?
Л.: Е-е-е-е, я тебе расскажу. Я нахожусь в отдельном коридоре, потому что мне нельзя говорить с другими людьми в тюрьме. У меня отдельная камера с туалетом и душем...
М.: А как там, все грязное?
Л.: Нет, все очень чисто.
М.: А ковер есть?
Л.: Нет, ковра нет, но пол очень чистый. Здесь очень светло, много воздуха, окна открыты, все хорошо.
М.: Как бы хорошо там ни было, но ты не свободна, ты не можешь идти куда ты хочешь.
Л.: Это правда, я не могу идти куда я хочу. Скажи мне, как ты одета? Ты одеваешься как большая девочка?
М.: Нет.
Л.: Последний раз я видела тебя в мини-юбке.
М.: Да, но я не ношу ее сейчас, потому что это, ну,
для похорон...
Л.: ?
М.: Ну, просто для чего-то более важного, чем ходить по улице.
Л.: Я понимаю, ты хочешь сказать, что это нарядная одежда.
М.: Да. Давай поговорим о тебе. Зачем ты это сделала?
Л.: Давай считать, что ты ребенок, а не прокурор. Здесь достаточно прокуроров.

* * *

М.: А у тебя там есть косметика? Ты можешь волосы
подстричь?
Л.: Да, я могу купить косметику и вся намазаться.
М.: Где же ты можешь купить?
Л.: Здесь можно заказать и купить. Здесь можно купить даже кошачью еду.
М.: Зачем кошачью еду?!
Л.: Потому что здесь можно иметь кошку.
М.: О-о-о, так ты можешь иметь кошку? Значит, если наш кот будет плохо себя вести, мы отправим его к тебе.
Л.: Я не могу сейчас, другие могут. Ты можешь купить еду, все вообще. Это можно делать раз в неделю. Можно заказать. Какую еду?
Л.: Сейчас я тебе прочитаю. Например, батарейки, лекарства, витамины, кофе — восемь сортов, какао, молоко, шоколад...
М.: У-у-у-у-у!!!
Л.: ...соусы — десять сортов, потом кокосовое молоко...
М.: У-у-у-у!!!
Л.: ...спагетти, грибы, помидоры, масло, мед, рыбные консервы — десять сортов, хлопья для завтрака, косметику...
М.: Хватит, хватит, я поняла — полный бакалейный магазин.

* * *

М.: А собаку можно иметь?
Л.: Я не знаю, не уверена.
М.: И где ты их можешь купить?
Л.: Что? Кошку или собаку?
М.: Да.
Л.: Я не знаю. Я еще не спрашивала. Здесь можно заниматься рукоделием... Можно учиться, здесь много разных курсов. Можно, если хочешь, работать в саду, здесь есть большой сад. В общем, народ развлекается как может...
М.: Я думала, там есть бассейн.
Л.: Я не уверена насчет бассейна, но здесь есть гимнастический зал и хорошая библиотека.
М.: Ну, в общем, тебе нравится?
Л.: Ха-ха, я бы не сказала, что нравится, но вполне терпимо.
М.: Как был суд?
Л.: Не могу сказать, что мне нравится суд, потому что меня охраняет так много людей — семь человек, когда я еду в суд. И у меня своя бронированная машина, ха-ха, в общем, забавно.
М.: Ну, ты не должна была угонять этот вертолет!

* * *

М.: Ну, я хотела тебя спросить, ты разрешишь нам, папочке и мне, поехать в Россию?
Л.: Конечно, нет!
М.: Почему?
Л.: Я думаю, тебе лучше оставаться в Австралии.
М.: Я так не думаю. И это моя жизнь!
Л.: Тебе десять лет.
М.: Послушай, у тебя нет никаких прав на меня, я живу с папочкой.
Л.: Ну и что?
М.: Я живу с папочкой.
Л.: Но, тем не менее, я все еще несу ответственность за тебя, где бы ты ни жила...
М.: Ты не можешь быть ответственной!!! Ты понимаешь?!
Л.: Нет, я могу. И поэтому ты мне звонишь! Потому что без моего разрешения никто никуда не поедет! Ты никуда не поедешь! Можешь даже об этом не беспокоиться! Можешь сказать своему папочке! Я думаю, он огорчится. И не позволю тебе никуда поехать! И запомни мои слова, закон будет на моей стороне в этой ситуации! Несмотря на то, где я есть, кто я есть! Потому что я твоя мама!
М.: На твоей стороне?!
Л.: Я твоя мама, и ты будешь жить в Австралии, ты не поедешь в Россию, потому что я не хочу этого!
М.: О! Боже мой!!! Закон на твоей стороне? Может, ты еще убьешь кого-нибудь и закон будет на твоей стороне? Послушай...
Л.: Ты можешь кричать...
М.: Закон не будет на твоей стороне, ты угнала вертолет!
Л.: О чем мы тогда говорим? Если тебе не нужно мое разрешение, зачем ты тогда звонишь?
М.: Потому что мы не хотим больше тратить деньги в суде!
Л.: Ага, ага! Однако я должна вам сказать, господа, ничего у вас не получится. Я это гарантирую.
М.: Что? Я говорила тебе, что я не буду с тобой разговаривать, если ты не дашь свое разрешение. Прощай!
Л.: До свидания!

(Продолжение следует.)

Алексей ТОРГАШЕВ

Фото предоставлены Алексеем Дудко и из семейного архива Ждановых

На фото:

  • До окончательных слушаний Люся все-таки хотела получить ребенка. Я не знаю, чем бы дело кончилось, если бы Джон не ограбил еще пару банков и не попался.
  • Когда все это началось, мне многие говорили: «Зачем тебе это нужно? Девочка должна жить с мамой. Ты молодой, у тебя хорошая работа, живи в свое удовольствие». Они не могли понять, что я не мог предать и бросить ребенка, которого некому было защитить.
  • Люся с маленькой Машей. Все еще хорошо...
  • Жениться я сейчас не собираюсь, но женщинами, конечно, интересуюсь. Так что, пишите, девушки, в редакцию «Огонька». Я бы хотел иметь русскую партнершу, умную, красивую и самостоятельную. Мне нравятся высокие девушки не старше 30 лет.
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...