Он был глубокий эконом
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Этот штрих к портрету Онегина может многое рассказать и о самом Пушкине.
Юбилейная страда рождает очередные нелепости, которых вокруг Пушкина за многие годы и так накопилось немало. Некий пушкинист (надо думать, из тех, о которых Маяковский сказал: "Бойтесь пушкинистов") обнаружил и навязал двум солидным изданиям "открытие": Александр Сергеевич Пушкин в молодости увлекался... пушками и артиллерией и является автором нескольких статей и даже книги в этой области, подписанных "А. Пушкин". Профессионалы без труда доказали, что эти труды принадлежат однофамильцу поэта — офицеру Андрею Пушкину.
Однако бывают и подлинные открытия, благодаря которым мы узнаем о Пушкине важные и неожиданные вещи. В 1930 году Павел Щеголев, известный историк и автор многих работ о Пушкине, опубликовал в "Известиях" статью "Пушкин — экономист". Щеголев обнаружил несомненно принадлежащие руке поэта краткие замечания на книгу декабриста Михаила Орлова "О государственном кредите", изданную в Москве в 1833 году.
Пушкин знал Орлова по Кишиневу, где боевой генерал, участник войн с Наполеоном, командовал дивизией. Активный участник тайных обществ, Орлов отделался после восстания декабристов полугодовым заключением в Петропавловской крепости, а затем был сослан в свою деревню. Николай I был много обязан его брату Алексею, который 14 декабря вывел на защиту царя свой полк. Алексей Орлов и вымолил брату мягкое наказание. В сельском уединении Михаил Орлов вернулся к наукам, которыми увлекался с молодых лет. Так появилась книга, которая в библиотеке Пушкина была в двух экземплярах. Один Орлов послал поэту в Петербург с дарственной надписью и с вплетенной в книгу рукописной главой, которую не удалось провести через цензуру. Второй экземпляр Пушкин, видимо, купил сам еще до того, как получил подарок. Он, похоже, прочел только первый десяток страниц и набросал несколько замечаний карандашом на отдельном листе бумаги. Щеголев был поражен основательностью суждений Пушкина. Его впечатления полностью подтвердились, когда более пристальному анализу их подвергли экономисты. Так, оказалось, что Пушкин был близок к некоторым оценкам, содержащимся в рецензии на рукопись Орлова, которую дал самый крупный русский экономист того времени академик Андрей Шторх. Пушкин эту рецензию читать не мог. Разумеется, заглавие статьи Щеголева "Пушкин — экономист" не надо понимать буквально. Ничто не было так чуждо поэту, как ученый педантизм.
Публицистика Пушкина обычно меньше интересует читателей, чем поэзия и художественная проза. Между тем она так же, как и художественные произведения, поражает умом, юмором, меткостью суждений и яркостью языка. У Пушкина есть большая статья, оставшаяся в рукописи и публикуемая в новейших изданиях под условным заглавием "Путешествие из Москвы в Петербург". Держа в руках знаменитую и полузапретную в то время книгу Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", поэт как бы совершает путешествие обратным маршрутом. Поэтому статья начинается главкой "Москва". В начале 30-х Луначарский написал об этой незавершенной работе: "С необыкновенным ясновидением, какого можно было бы ожидать от экономиста и социолога, осознает Пушкин превращение старой Москвы, ее новый купеческий, торговый характер, рост буржуазии повсюду и все больший удельный вес разночинца".
В 1945 году в США на английском языке вышла книга "Дух русской экономической науки" (The Spirit of Russian Economics), представляющая собой популярную историю русской экономической мысли до 1917 года. Ее автором был русский эмигрант первой волны И. И. Левин, выступавший в данном случае под псевдонимом Дж. Ф. Нормано. В сравнительно небольшом тексте (около 150 страниц) имя Пушкина упоминается на 28 страницах — чаще, чем имена всех других русских экономистов и писателей. "Исследование экономических идей Пушкина было бы благородной, хотя и трудной задачей,— пишет Нормано.— Я надеюсь когда-нибудь посвятить время этой теме". Такая работа не появилась, но вместо него исследованием экономических идей Пушкина уже вовсю занимались другие. И чаще всего внимание исследователей привлекали строфы из "энциклопедии русской жизни" — романа "Евгений Онегин".
Спор о простом продукте
Один современник, наблюдая юного Пушкина в Кишиневе, за обеденным столом у наместника Бессарабии Ивана Инзова, сделал такую запись в своем дневнике. В дискуссиях на разные темы, вроде "торговли нашей с англичанами", Пушкин был способен "обнять все и судить обо всем". А вот любопытный отрывок из "Евгения Онегина":
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по балтическим волнам
За лес и сало возит нам...
Не правда ли, замечательные строки, особенно если слово "лес" заменить, например, на "нефть", а "сало" — на "никель"? Но не эти строки наиболее интересны экономистам. Вспомним первую главу "Евгения Онегина", где говорится о воспитании и интеллектуальном кругозоре героя, который
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Что до Гомера и Феокрита, то "брань" в их адрес объяснил Юрий Лотман, величайший знаток Пушкина и его времени. Это "декабристский" мотив: Николай Тургенев (декабрист, добрый знакомый Пушкина, автор интересных экономических сочинений) говорил, что для нуждающейся в обновлении России политическая экономия важнее древнегреческой поэзии. А вот об Адаме Смите, родоначальнике классической политической экономии, во времена Пушкина господствовавшей в России, поговорим особо.
Отмечу, что речь пойдет о специальных вопросах экономической теории и истории экономической мысли. При всех моих усилиях упростить изложение, читателю, не закаленному в свое время изучением этих предметов, что-то может показаться непонятным. Но таков уж характер затронутой темы. С другой стороны, сознательное упрощение и популяризация приводит к некоторой некорректности формулировок. А потому тех, кто заинтересуется предметом, я отсылаю к своим трудам по пушкиноведению, особенно к книге "Муза и мамона: Социально-экономические мотивы у Пушкина".
Первый русский перевод главного труда Адама Смита — "Исследования о природе и причинах богатства народов" — вышел в самом начале XIX века. Сочинение великого шотландца отсутствует в библиотеке Пушкина, и у нас нет сведений о том, что поэт читал Смита. Но ученые давно установили, что все сочинения, чтение которых Пушкин приписал Онегину, он знал и сам. Почему бы Адаму Смиту быть исключением? К тому же Пушкин лучше многих других — и прежде всего своих комментаторов — понял и передал одну из главный идей "Богатства народов". Чего стоит один только загадочный простой продукт, который поставил в тупик несколько поколений пушкиноведов!
В русском переводе "Богатства народов", где Смит противопоставляет деньги продуктам, переводчик употребил выражение "иждивительные товары". Такой термин уже при Пушкине звучал архаично. К тому же он громоздок и, разумеется, непоэтичен. У Пушкина появляется термин "простой продукт", который, насколько мне известно, ни у одного экономиста пушкинской эпохи не встречается. Привычным для тех, кто знаком с историей экономической мысли, является термин чистый продукт (по-французски — produit net). Это одно из фундаментальных понятий теории физиократов, предшественников Смита, которые считали, что чистый продукт (вновь созданная ценность) возникает исключительно в земледелии, тогда как все остальные отрасли лишь придают этому продукту новую форму.
Исходя из этого, все комментаторы (среди них наиболее авторитетные — Владимир Святловский, Николай Бродский, Владимир Набоков, Юрий Лотман) полагают, что поэт заменил чистый продукт простым по небрежности или для соблюдения размера стиха. Вот цитата из комментария Лотмана: "'Простой продукт' — перевод одного из основных понятий экономической теории физиократов produit net (чистый продукт) — продукт сельского хозяйства, составляющий, по их мнению, основу национального богатства". Набоков в своем комментарии к "Евгению Онегину" совершает ту же ошибку. Но в то же время в своем переводе романа на английский язык из различных вариантов передачи термина "простой продукт" он выбрал правильный — simple product.
Упомяну также такого комментатора, как Фридрих Энгельс. Он не раз использовал "экономическую" строфу Пушкина для иллюстрации собственных научных идей и неоднократно цитировал их, в том числе по-русски. Энгельс перевел прозой на немецкий язык первые 11 строф "Евгения Онегина", делая в ряде случае значимые варианты перевода (возможно, именно этот перевод использовал Карл Маркс в книге "К критике политической экономии"). Термин "простой продукт" он перевел как "сырой продукт". Это, безусловно, неточность. Но в более поздних работах Энгельс исправляет ошибку. У него появляется "избыток продуктов", что значительно ближе к оригиналу и в принципе передает экономический смысл понятия "простой продукт".
Мне думается, Пушкин использует придуманный им термин "простой продукт", чтобы выразить противоположность между всеми полезными предметами и деньгами. И не более того. Это позволяет ему с наибольшей рельефностью выразить отличие Смита и классической политической экономии от учения меркантилистов (физиократы здесь вообще ни при чем). Меркантилисты видели богатство нации в деньгах. Смит с ними полемизировал. Его идея была в том, что богатство нации состоит в массе непрерывно производимых продуктов, тогда как деньги, непосредственно для потребления бесполезные, играют лишь вспомогательную роль, обслуживая оборот этих продуктов. Наконец, против "физиократического" толкования термина "простой продукт" свидетельствует сохранившийся в пушкинских черновиках вариант строки "когда простой продукт имеет" — "когда ... кредит имеет". Этот вариант явно уводит от физиократии. Надеюсь, на этом в споре можно поставить точку.
Записка о народном воспитании
Среди ранних "шалостей" Пушкина есть такое прелестное четверостишие:
Вот здесь лежит больной студент;
Его судьба неумолима.
Несите прочь медикамент:
Болезнь любви неизлечима!
Пушкин любил называть своих однокашников студентами, но, как известно, университетов он не кончал. Его формальное образование закончилось в 18 лет выпуском из Царскосельского лицея, соединявшего в себе черты среднего и высшего учебных заведений. В те годы, когда учился Пушкин, политические науки были в большой моде. Среди них почетное место занимала политическая экономия. Идеи экономистов и социологов стали одной из тем обсуждения даже у светских дам, о чем говорит и Пушкин: "...иная дама // Толкует Сея и Бентама". (Француз Жан Батист Сей и англичанин Джереми Бентам были популярны в России как либеральные мыслители.)
В Царскосельском лицее политические науки преподавал Александр Куницын, который обучался в Германии в либеральном Геттингенском университете и был, можно сказать, на уровне тогдашней европейской учености. Политическую экономию и финансы лицеисты изучали на двух старших курсах, то есть в 1815-1817 годах. Так что перед Куницыным сидели в классе уже не мальчики, а юноши с пробивающимися усами. Мы довольно точно знаем, о чем рассказывал Куницын лицеистам, поскольку сохранилась и издана запись его лекций, сделанная рукой Александра Горчакова, в будущем — министра иностранных дел и канцлера. Не вникая в детали, можно сказать: едва ли где-либо еще в России можно было получить в то время более солидные экономические знания. Записи лекций рукой Пушкина нам неизвестны. Вернее всего, их и не было. Но и нет оснований полагать, что Пушкин пропускал мимо ушей то, о чем говорил Куницын (кстати, единственный из наставников, о котором Пушкин позже не раз отзывался с признательностью и уважением) — после литературы и истории политические науки интересовали его больше всего.
После возвращения из ссылки в Михайловском Пушкин получил через шефа жандармов Бенкендорфа поручение от Николая I заняться "предметом о воспитании юношества". Едва ли император всерьез интересовался взглядами Пушкина на воспитание. Скорее всего, это был своего рода тест, проверка на благонадежность. Осенью 1826 года Пушкин написал краткую записку, озаглавленную "О народном воспитании". Рассматривая курс обучения в гимназиях, лицеях и университетских пансионах, Пушкин заключает: "Высшие политические науки займут окончательные годы. Преподавание прав, политическая экономия... статистика, история".
Всего этого, я думаю, достаточно, чтобы сделать один довольно простой вывод. Пушкин, конечно же, не был ни экономистом-теоретиком, ни экономистом-практиком. Однако его четкие и краткие формулировки сложных экономических идей позволяют говорить о том, что познания Пушкина в области экономики заметно превышали уровень окружавшего его общества. Да и многих последующих исследователей и комментаторов. Есть все основания полагать, что Пушкин, делая Онегина "глубоким экономом", во многом имел в виду себя. Конечно, это сказано с большой долей иронии и шутливого преувеличения, но на фоне дилетантски-светского типа учености, который господствовал в обществе, где вращались Пушкин и его герой, они, вероятно, действительно могли казаться глубокими экономами.
АНДРЕЙ АНИКИН, доктор экономических наук, профессор
--------------------------------------------------------
ЕСЛИ В РАБОТЕ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ ИМЯ ПУШКИНА ВСТРЕЧАЕТСЯ НА КАЖДОЙ ПЯТОЙ СТРАНИЦЕ — ЭТО ПЕРЕБОР. ЕСЛИ ГОВОРИТСЯ, ЧТО ПУШКИН ПЛОХО ЗНАЛ ЭКОНОМИКУ,— УЖЕ НЕДОБОР
КОММЕНТИРОВАТЬ ПУШКИНА НЕПРОСТО. ОСОБЕННО ЕСЛИ РЕЧЬ ИДЕТ О ПРОСТЫХ ВЕЩАХ, КОТОРЫЕ ПРЕДЫДУЩИЕ КОММЕНТАТОРЫ УЖЕ ПРЕВРАТИЛИ В СЛОЖНЫЕ. ТЕРМИН "ПРОСТОЙ ПРОДУКТ" — ИЗ ИХ ЧИСЛА
ПУШКИН В ОТЛИЧИЕ ОТ БОЛЬШИНСТВА ЛЮДЕЙ СВОЕГО КРУГА НЕПЛОХО РАЗБИРАЛСЯ В МОДНЫХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ УЧЕНИЯХ. ЭТОГО БЫЛО ВПОЛНЕ ДОСТАТОЧНО, ЧТОБЫ СЧИТАТЬСЯ ГЛУБОКИМ ЭКОНОМОМ
--------------------------------------------------------
Игра в классики
С Пушкиным на дружеской ноге
Вот отрывок из комментария Владимира Набокова к пушкинской "экономической" строфе: "Исходный продукт, matiere premiere, сырье, produit net — эти и другие термины заплясали в моем сознании; однако мне приятно знать экономику так же плохо, как знал ее Пушкин, хотя профессор А. Куницын читал-таки лицеистам лекции об Адаме Смите... Чтобы понять иронию пушкинской строфы, нам, очевидно, следует обратиться к предшествующей Смиту физиократической школе".
Самая большая загадка отрывка, комментария в целом, да и самого набоковского перевода "Онегина",— зачем вообще был исполнен этот колоссальный труд. Тут может быть несколько объяснений. Первое — простоватое, вульгарно-патриотическое и, уж конечно, самое распространенное. Набоков хотел растолковать англо-саксонскому миру "всю красоту русской поэзии", явленную в романе. Плюс к тому — и комментарий показывает это с неопровержимой убедительностью — Пушкин и, соответственно, весь русский литературный язык насквозь пропитаны всевозможными европейскими реминисценциями, аллюзиями и коннотациями. То есть: Россия — часть Европы. В благородную и неисполнимую задачу доказать это инвестировали свои силы и таланты многие русские писатели. И вот, стало быть, Набоков тоже купил изрядный пакет этих акций.
Но есть куда более личное и куда более завлекательное разъяснение — честолюбивое, почти хлестаковское "с Пушкиным на дружеской ноге". Конечно, Владимир Владимирович имел больше оснований демонстрировать эту самую "ногу", чем Иван Александрович. В конце концов, он устроил "Онегину" самую настоящую ревизию. Но в глубине лабиринта побудительных причин обнаруживается и эта — важнейшая — сравниться и сравняться с Пушкиным. При внимательном чтении комментария — если не ослепить себя безоговорочным доверием к недосягаемой высоте набоковского полета — самолюбивый порыв отлавливается без труда. "Мне приятно знать экономику так же плохо, как знал ее Пушкин, хотя профессор А. Куницын читал-таки..."
Сравнивать писателей — вообще довольно глупое занятие, все равно что сравнивать еду с питьем. Разнородные вещи — и все тут. Но невозможно не заметить, что Пушкин не был кокетлив. А Набоков — был. И дело тут не в особенностях характера, которые нас не должны в данном случае интересовать, а в необратимой перемене времен. Приблизительность и произвольность некоторых набоковских суждений (вроде вот этого "плохо знал") невозможно представить в устах Пушкина. Аристократы начала XIX века мыслили очень ясно и очень конкретно; аристократы начала XX-го — уже размыто. Речь не идет о том, чтобы в чем-то уличить или, не дай Бог, упрекнуть последнего русского классика. Просто он выходит рядом с первым, с Пушкиным — не вполне классик.
МИХАИЛ НОВИКОВ
-------------------------------------------------------
Пушкин о деньгах
Нагота цинизма
Тема "Пушкин — глубокий эконом" не будет закрыта, если не упомянуть практическую сторону дела. Вот самые выразительные, самые взволнованные, самые вдохновенные слова поэта о деньгах. Архитектор Юрий Аввакумов почерпнул их из писем Пушкина и выставил на всеобщее обозрение в галерее XL:
"Перейдем к вопросу о денежных средствах; я придаю этому мало значения". (Не верьте, это Пушкин — будущей теще.)
"Две вещи меня беспокоят: то, что оставил тебя без денег, а может быть, и брюхатою". (Это — жене.)
"Я пел, как булочник печет, портной шьет, Козлов пишет, лекарь морит,— за деньги, за деньги, за деньги. Таков я в наготе цинизма".
"Словом, мне нужны деньги или удавиться".
"Я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть для улыбки прекрасного пола".
"Прости, душа — да пришли мне денег".
"Христом и Богом прошу...— деньги нужны... денег, ради Бога, денег!"
"Варвар! Ведь это кровь моя! ведь это деньги!"
"Деньги мои держи крепко, никому не отдавай. Они мне нужны".
"Пришли ему денег, а нам стихов".
"Деньгами нечего шутить; деньги вещь важная".
"Деньги, деньги: вот главное, пришли мне денег, и я скажу тебе спасибо".
"Скоро ли деньги будут? Как будут, приеду, несмотря ни на какие холеры".
"Я буквально без гроша. Прошу вас подождать день или два".
"Дай мне Бог зашибить деньгу, тогда авось тебя выручу".
"Деньги, деньги! Нужно их до зарезу".
"Деньги? Деньги будут, будут".
"Вы застали меня врасплох, без гроша денег". (Это Пушкин написал перед дуэлью человеку по фамилии Карадыгин.)
Вот они, бессмертные строки лучшего русского поэта! Они, надеюсь, впечатались в вашу память не хуже "чудного мгновенья" (более полный список избранных мест из переписки Пушкина с друзьями см. в журнале "Коммерсантъ-Деньги" #6).
ИГОРЬ СВИНАРЕНКО
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Этот штрих к портрету Онегина может многое рассказать и о самом Пушкине.
Юбилейная страда рождает очередные нелепости, которых вокруг Пушкина за многие годы и так накопилось немало. Некий пушкинист (надо думать, из тех, о которых Маяковский сказал: "Бойтесь пушкинистов") обнаружил и навязал двум солидным изданиям "открытие": Александр Сергеевич Пушкин в молодости увлекался... пушками и артиллерией и является автором нескольких статей и даже книги в этой области, подписанных "А. Пушкин". Профессионалы без труда доказали, что эти труды принадлежат однофамильцу поэта — офицеру Андрею Пушкину.
Однако бывают и подлинные открытия, благодаря которым мы узнаем о Пушкине важные и неожиданные вещи. В 1930 году Павел Щеголев, известный историк и автор многих работ о Пушкине, опубликовал в "Известиях" статью "Пушкин — экономист". Щеголев обнаружил несомненно принадлежащие руке поэта краткие замечания на книгу декабриста Михаила Орлова "О государственном кредите", изданную в Москве в 1833 году.
Пушкин знал Орлова по Кишиневу, где боевой генерал, участник войн с Наполеоном, командовал дивизией. Активный участник тайных обществ, Орлов отделался после восстания декабристов полугодовым заключением в Петропавловской крепости, а затем был сослан в свою деревню. Николай I был много обязан его брату Алексею, который 14 декабря вывел на защиту царя свой полк. Алексей Орлов и вымолил брату мягкое наказание. В сельском уединении Михаил Орлов вернулся к наукам, которыми увлекался с молодых лет. Так появилась книга, которая в библиотеке Пушкина была в двух экземплярах. Один Орлов послал поэту в Петербург с дарственной надписью и с вплетенной в книгу рукописной главой, которую не удалось провести через цензуру. Второй экземпляр Пушкин, видимо, купил сам еще до того, как получил подарок. Он, похоже, прочел только первый десяток страниц и набросал несколько замечаний карандашом на отдельном листе бумаги. Щеголев был поражен основательностью суждений Пушкина. Его впечатления полностью подтвердились, когда более пристальному анализу их подвергли экономисты. Так, оказалось, что Пушкин был близок к некоторым оценкам, содержащимся в рецензии на рукопись Орлова, которую дал самый крупный русский экономист того времени академик Андрей Шторх. Пушкин эту рецензию читать не мог. Разумеется, заглавие статьи Щеголева "Пушкин — экономист" не надо понимать буквально. Ничто не было так чуждо поэту, как ученый педантизм.
Публицистика Пушкина обычно меньше интересует читателей, чем поэзия и художественная проза. Между тем она так же, как и художественные произведения, поражает умом, юмором, меткостью суждений и яркостью языка. У Пушкина есть большая статья, оставшаяся в рукописи и публикуемая в новейших изданиях под условным заглавием "Путешествие из Москвы в Петербург". Держа в руках знаменитую и полузапретную в то время книгу Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", поэт как бы совершает путешествие обратным маршрутом. Поэтому статья начинается главкой "Москва". В начале 30-х Луначарский написал об этой незавершенной работе: "С необыкновенным ясновидением, какого можно было бы ожидать от экономиста и социолога, осознает Пушкин превращение старой Москвы, ее новый купеческий, торговый характер, рост буржуазии повсюду и все больший удельный вес разночинца".
В 1945 году в США на английском языке вышла книга "Дух русской экономической науки" (The Spirit of Russian Economics), представляющая собой популярную историю русской экономической мысли до 1917 года. Ее автором был русский эмигрант первой волны И. И. Левин, выступавший в данном случае под псевдонимом Дж. Ф. Нормано. В сравнительно небольшом тексте (около 150 страниц) имя Пушкина упоминается на 28 страницах — чаще, чем имена всех других русских экономистов и писателей. "Исследование экономических идей Пушкина было бы благородной, хотя и трудной задачей,— пишет Нормано.— Я надеюсь когда-нибудь посвятить время этой теме". Такая работа не появилась, но вместо него исследованием экономических идей Пушкина уже вовсю занимались другие. И чаще всего внимание исследователей привлекали строфы из "энциклопедии русской жизни" — романа "Евгений Онегин".
Спор о простом продукте
Один современник, наблюдая юного Пушкина в Кишиневе, за обеденным столом у наместника Бессарабии Ивана Инзова, сделал такую запись в своем дневнике. В дискуссиях на разные темы, вроде "торговли нашей с англичанами", Пушкин был способен "обнять все и судить обо всем". А вот любопытный отрывок из "Евгения Онегина":
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по балтическим волнам
За лес и сало возит нам...
Не правда ли, замечательные строки, особенно если слово "лес" заменить, например, на "нефть", а "сало" — на "никель"? Но не эти строки наиболее интересны экономистам. Вспомним первую главу "Евгения Онегина", где говорится о воспитании и интеллектуальном кругозоре героя, который
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Что до Гомера и Феокрита, то "брань" в их адрес объяснил Юрий Лотман, величайший знаток Пушкина и его времени. Это "декабристский" мотив: Николай Тургенев (декабрист, добрый знакомый Пушкина, автор интересных экономических сочинений) говорил, что для нуждающейся в обновлении России политическая экономия важнее древнегреческой поэзии. А вот об Адаме Смите, родоначальнике классической политической экономии, во времена Пушкина господствовавшей в России, поговорим особо.
Отмечу, что речь пойдет о специальных вопросах экономической теории и истории экономической мысли. При всех моих усилиях упростить изложение, читателю, не закаленному в свое время изучением этих предметов, что-то может показаться непонятным. Но таков уж характер затронутой темы. С другой стороны, сознательное упрощение и популяризация приводит к некоторой некорректности формулировок. А потому тех, кто заинтересуется предметом, я отсылаю к своим трудам по пушкиноведению, особенно к книге "Муза и мамона: Социально-экономические мотивы у Пушкина".
Первый русский перевод главного труда Адама Смита — "Исследования о природе и причинах богатства народов" — вышел в самом начале XIX века. Сочинение великого шотландца отсутствует в библиотеке Пушкина, и у нас нет сведений о том, что поэт читал Смита. Но ученые давно установили, что все сочинения, чтение которых Пушкин приписал Онегину, он знал и сам. Почему бы Адаму Смиту быть исключением? К тому же Пушкин лучше многих других — и прежде всего своих комментаторов — понял и передал одну из главный идей "Богатства народов". Чего стоит один только загадочный простой продукт, который поставил в тупик несколько поколений пушкиноведов!
В русском переводе "Богатства народов", где Смит противопоставляет деньги продуктам, переводчик употребил выражение "иждивительные товары". Такой термин уже при Пушкине звучал архаично. К тому же он громоздок и, разумеется, непоэтичен. У Пушкина появляется термин "простой продукт", который, насколько мне известно, ни у одного экономиста пушкинской эпохи не встречается. Привычным для тех, кто знаком с историей экономической мысли, является термин чистый продукт (по-французски — produit net). Это одно из фундаментальных понятий теории физиократов, предшественников Смита, которые считали, что чистый продукт (вновь созданная ценность) возникает исключительно в земледелии, тогда как все остальные отрасли лишь придают этому продукту новую форму.
Исходя из этого, все комментаторы (среди них наиболее авторитетные — Владимир Святловский, Николай Бродский, Владимир Набоков, Юрий Лотман) полагают, что поэт заменил чистый продукт простым по небрежности или для соблюдения размера стиха. Вот цитата из комментария Лотмана: "'Простой продукт' — перевод одного из основных понятий экономической теории физиократов produit net (чистый продукт) — продукт сельского хозяйства, составляющий, по их мнению, основу национального богатства". Набоков в своем комментарии к "Евгению Онегину" совершает ту же ошибку. Но в то же время в своем переводе романа на английский язык из различных вариантов передачи термина "простой продукт" он выбрал правильный — simple product.
Упомяну также такого комментатора, как Фридрих Энгельс. Он не раз использовал "экономическую" строфу Пушкина для иллюстрации собственных научных идей и неоднократно цитировал их, в том числе по-русски. Энгельс перевел прозой на немецкий язык первые 11 строф "Евгения Онегина", делая в ряде случае значимые варианты перевода (возможно, именно этот перевод использовал Карл Маркс в книге "К критике политической экономии"). Термин "простой продукт" он перевел как "сырой продукт". Это, безусловно, неточность. Но в более поздних работах Энгельс исправляет ошибку. У него появляется "избыток продуктов", что значительно ближе к оригиналу и в принципе передает экономический смысл понятия "простой продукт".
Мне думается, Пушкин использует придуманный им термин "простой продукт", чтобы выразить противоположность между всеми полезными предметами и деньгами. И не более того. Это позволяет ему с наибольшей рельефностью выразить отличие Смита и классической политической экономии от учения меркантилистов (физиократы здесь вообще ни при чем). Меркантилисты видели богатство нации в деньгах. Смит с ними полемизировал. Его идея была в том, что богатство нации состоит в массе непрерывно производимых продуктов, тогда как деньги, непосредственно для потребления бесполезные, играют лишь вспомогательную роль, обслуживая оборот этих продуктов. Наконец, против "физиократического" толкования термина "простой продукт" свидетельствует сохранившийся в пушкинских черновиках вариант строки "когда простой продукт имеет" — "когда ... кредит имеет". Этот вариант явно уводит от физиократии. Надеюсь, на этом в споре можно поставить точку.
Записка о народном воспитании
Среди ранних "шалостей" Пушкина есть такое прелестное четверостишие:
Вот здесь лежит больной студент;
Его судьба неумолима.
Несите прочь медикамент:
Болезнь любви неизлечима!
Пушкин любил называть своих однокашников студентами, но, как известно, университетов он не кончал. Его формальное образование закончилось в 18 лет выпуском из Царскосельского лицея, соединявшего в себе черты среднего и высшего учебных заведений. В те годы, когда учился Пушкин, политические науки были в большой моде. Среди них почетное место занимала политическая экономия. Идеи экономистов и социологов стали одной из тем обсуждения даже у светских дам, о чем говорит и Пушкин: "...иная дама // Толкует Сея и Бентама". (Француз Жан Батист Сей и англичанин Джереми Бентам были популярны в России как либеральные мыслители.)
В Царскосельском лицее политические науки преподавал Александр Куницын, который обучался в Германии в либеральном Геттингенском университете и был, можно сказать, на уровне тогдашней европейской учености. Политическую экономию и финансы лицеисты изучали на двух старших курсах, то есть в 1815-1817 годах. Так что перед Куницыным сидели в классе уже не мальчики, а юноши с пробивающимися усами. Мы довольно точно знаем, о чем рассказывал Куницын лицеистам, поскольку сохранилась и издана запись его лекций, сделанная рукой Александра Горчакова, в будущем — министра иностранных дел и канцлера. Не вникая в детали, можно сказать: едва ли где-либо еще в России можно было получить в то время более солидные экономические знания. Записи лекций рукой Пушкина нам неизвестны. Вернее всего, их и не было. Но и нет оснований полагать, что Пушкин пропускал мимо ушей то, о чем говорил Куницын (кстати, единственный из наставников, о котором Пушкин позже не раз отзывался с признательностью и уважением) — после литературы и истории политические науки интересовали его больше всего.
После возвращения из ссылки в Михайловском Пушкин получил через шефа жандармов Бенкендорфа поручение от Николая I заняться "предметом о воспитании юношества". Едва ли император всерьез интересовался взглядами Пушкина на воспитание. Скорее всего, это был своего рода тест, проверка на благонадежность. Осенью 1826 года Пушкин написал краткую записку, озаглавленную "О народном воспитании". Рассматривая курс обучения в гимназиях, лицеях и университетских пансионах, Пушкин заключает: "Высшие политические науки займут окончательные годы. Преподавание прав, политическая экономия... статистика, история".
Всего этого, я думаю, достаточно, чтобы сделать один довольно простой вывод. Пушкин, конечно же, не был ни экономистом-теоретиком, ни экономистом-практиком. Однако его четкие и краткие формулировки сложных экономических идей позволяют говорить о том, что познания Пушкина в области экономики заметно превышали уровень окружавшего его общества. Да и многих последующих исследователей и комментаторов. Есть все основания полагать, что Пушкин, делая Онегина "глубоким экономом", во многом имел в виду себя. Конечно, это сказано с большой долей иронии и шутливого преувеличения, но на фоне дилетантски-светского типа учености, который господствовал в обществе, где вращались Пушкин и его герой, они, вероятно, действительно могли казаться глубокими экономами.
АНДРЕЙ АНИКИН, доктор экономических наук, профессор
--------------------------------------------------------
ЕСЛИ В РАБОТЕ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ ИМЯ ПУШКИНА ВСТРЕЧАЕТСЯ НА КАЖДОЙ ПЯТОЙ СТРАНИЦЕ — ЭТО ПЕРЕБОР. ЕСЛИ ГОВОРИТСЯ, ЧТО ПУШКИН ПЛОХО ЗНАЛ ЭКОНОМИКУ,— УЖЕ НЕДОБОР
КОММЕНТИРОВАТЬ ПУШКИНА НЕПРОСТО. ОСОБЕННО ЕСЛИ РЕЧЬ ИДЕТ О ПРОСТЫХ ВЕЩАХ, КОТОРЫЕ ПРЕДЫДУЩИЕ КОММЕНТАТОРЫ УЖЕ ПРЕВРАТИЛИ В СЛОЖНЫЕ. ТЕРМИН "ПРОСТОЙ ПРОДУКТ" — ИЗ ИХ ЧИСЛА
ПУШКИН В ОТЛИЧИЕ ОТ БОЛЬШИНСТВА ЛЮДЕЙ СВОЕГО КРУГА НЕПЛОХО РАЗБИРАЛСЯ В МОДНЫХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ УЧЕНИЯХ. ЭТОГО БЫЛО ВПОЛНЕ ДОСТАТОЧНО, ЧТОБЫ СЧИТАТЬСЯ ГЛУБОКИМ ЭКОНОМОМ
--------------------------------------------------------
Игра в классики
С Пушкиным на дружеской ноге
Вот отрывок из комментария Владимира Набокова к пушкинской "экономической" строфе: "Исходный продукт, matiere premiere, сырье, produit net — эти и другие термины заплясали в моем сознании; однако мне приятно знать экономику так же плохо, как знал ее Пушкин, хотя профессор А. Куницын читал-таки лицеистам лекции об Адаме Смите... Чтобы понять иронию пушкинской строфы, нам, очевидно, следует обратиться к предшествующей Смиту физиократической школе".
Самая большая загадка отрывка, комментария в целом, да и самого набоковского перевода "Онегина",— зачем вообще был исполнен этот колоссальный труд. Тут может быть несколько объяснений. Первое — простоватое, вульгарно-патриотическое и, уж конечно, самое распространенное. Набоков хотел растолковать англо-саксонскому миру "всю красоту русской поэзии", явленную в романе. Плюс к тому — и комментарий показывает это с неопровержимой убедительностью — Пушкин и, соответственно, весь русский литературный язык насквозь пропитаны всевозможными европейскими реминисценциями, аллюзиями и коннотациями. То есть: Россия — часть Европы. В благородную и неисполнимую задачу доказать это инвестировали свои силы и таланты многие русские писатели. И вот, стало быть, Набоков тоже купил изрядный пакет этих акций.
Но есть куда более личное и куда более завлекательное разъяснение — честолюбивое, почти хлестаковское "с Пушкиным на дружеской ноге". Конечно, Владимир Владимирович имел больше оснований демонстрировать эту самую "ногу", чем Иван Александрович. В конце концов, он устроил "Онегину" самую настоящую ревизию. Но в глубине лабиринта побудительных причин обнаруживается и эта — важнейшая — сравниться и сравняться с Пушкиным. При внимательном чтении комментария — если не ослепить себя безоговорочным доверием к недосягаемой высоте набоковского полета — самолюбивый порыв отлавливается без труда. "Мне приятно знать экономику так же плохо, как знал ее Пушкин, хотя профессор А. Куницын читал-таки..."
Сравнивать писателей — вообще довольно глупое занятие, все равно что сравнивать еду с питьем. Разнородные вещи — и все тут. Но невозможно не заметить, что Пушкин не был кокетлив. А Набоков — был. И дело тут не в особенностях характера, которые нас не должны в данном случае интересовать, а в необратимой перемене времен. Приблизительность и произвольность некоторых набоковских суждений (вроде вот этого "плохо знал") невозможно представить в устах Пушкина. Аристократы начала XIX века мыслили очень ясно и очень конкретно; аристократы начала XX-го — уже размыто. Речь не идет о том, чтобы в чем-то уличить или, не дай Бог, упрекнуть последнего русского классика. Просто он выходит рядом с первым, с Пушкиным — не вполне классик.
МИХАИЛ НОВИКОВ
-------------------------------------------------------
Пушкин о деньгах
Нагота цинизма
Тема "Пушкин — глубокий эконом" не будет закрыта, если не упомянуть практическую сторону дела. Вот самые выразительные, самые взволнованные, самые вдохновенные слова поэта о деньгах. Архитектор Юрий Аввакумов почерпнул их из писем Пушкина и выставил на всеобщее обозрение в галерее XL:
"Перейдем к вопросу о денежных средствах; я придаю этому мало значения". (Не верьте, это Пушкин — будущей теще.)
"Две вещи меня беспокоят: то, что оставил тебя без денег, а может быть, и брюхатою". (Это — жене.)
"Я пел, как булочник печет, портной шьет, Козлов пишет, лекарь морит,— за деньги, за деньги, за деньги. Таков я в наготе цинизма".
"Словом, мне нужны деньги или удавиться".
"Я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть для улыбки прекрасного пола".
"Прости, душа — да пришли мне денег".
"Христом и Богом прошу...— деньги нужны... денег, ради Бога, денег!"
"Варвар! Ведь это кровь моя! ведь это деньги!"
"Деньги мои держи крепко, никому не отдавай. Они мне нужны".
"Пришли ему денег, а нам стихов".
"Деньгами нечего шутить; деньги вещь важная".
"Деньги, деньги: вот главное, пришли мне денег, и я скажу тебе спасибо".
"Скоро ли деньги будут? Как будут, приеду, несмотря ни на какие холеры".
"Я буквально без гроша. Прошу вас подождать день или два".
"Дай мне Бог зашибить деньгу, тогда авось тебя выручу".
"Деньги, деньги! Нужно их до зарезу".
"Деньги? Деньги будут, будут".
"Вы застали меня врасплох, без гроша денег". (Это Пушкин написал перед дуэлью человеку по фамилии Карадыгин.)
Вот они, бессмертные строки лучшего русского поэта! Они, надеюсь, впечатались в вашу память не хуже "чудного мгновенья" (более полный список избранных мест из переписки Пушкина с друзьями см. в журнале "Коммерсантъ-Деньги" #6).
ИГОРЬ СВИНАРЕНКО