Вспомните: и вы однажды поступили как последний идиот
Январским субботним утром на станции московского метро «Войковская» остановился поезд, идущий в центр. «Осторожно, двери закрываются», — прозвучала из динамиков знакомая фраза, но сходившие с эскалатора на перрон все вскакивали и вскакивали в последний вагон. Признаюсь, частенько и я веду себя точно так же. Но тем утром я никуда шибко не спешил. Поэтому, увидев смыкающиеся передо мной двери, решил не суетиться и, наоборот, шагнул назад. В тот же момент заметил метнувшуюся мимо меня в вагон женщину. Она явно не успевала, но в последний миг сделала несвойственное для пассажира подземки движение — такое делают пловцы при отрыве от стартовой тумбы. За закрывшиеся створки дверей, как мне показалось, успели проникнуть только ее руки.
По привычной логике двери после этого должны были бы открыться — с помощью машиниста, пассажиров или самой попавшейся — и впустить человека внутрь. Или освободить его. Произошло, однако, иное. Поезд тронулся. Все подробности последовавшей за этим жуткой сцены отпечатались в моем сознании как на кинопленке.
Женщина сначала сделала несколько шагов вслед за двинувшимся составом. При этом она смотрела в сторону головного вагона, вероятно, ожидая оттуда спасительной команды. Но ее не было.
Поезд пошел быстрее. Женщина уже бежала за ним, что-то крича...
Простите, а где же была дежурная по станции? Почему не сработал этот, первый уровень безопасности и среди немногочисленных пассажиров на платформе не оказалось человека в красной шапочке, который поднятием отправного диска дает машинисту сигнал «Можно трогаться»? Позднее в разговоре с ней я услышал: «Да разве за всем усмотришь! Ведь я одна, даже помощника теперь нет. А должна и за поездами следить, и за порядком на платформе».
...А поезд уходил со станции. Его несчастная жертва уже с неестественной для ее возраста и комплекции скоростью неслась по платформе. Ее крики мешались с криками очевидцев и тонули в грохоте разгоняющегося состава...
Но — другая ступень страховки? Почему в кабине машиниста не знали о зажатом в дверях человеке? Потом, в инструкторской машинистов на этой станции, услышал я от специалистов, что существует сигнализация, оповещающая машиниста о незакрытии или неполном закрытии дверей. Поезд не должен трогаться, если в дверях оказался человек или застряла чья-то рука, нога (кто не слышал грозного окрика машиниста по селектору: «Не держите двери!»). Но для этого ширина зазора несомкнувшихся створок дверей не должна превышать одного-двух сантиметров.
Между тем часть состава уже скрылась в тоннеле. Бедную женщину, не выдержавшую безумной гонки и, видимо, споткнувшуюся, теперь просто волокло по платформе. Еще мгновение — и в тоннель. Со смешанным чувством ужаса и собственного бессилия смотрел я вслед последнему вагону. Кажется, кричал.
Выходит, отказал и третий уровень безопасности — визуальный. То ли машинист не посмотрел перед отправлением в большое обзорное зеркало на платформе, перед которым останавливается головной вагон, то ли загородил ему кто-то обзор. А через маленькое зеркало у окна машиниста всего происходящего возле состава не увидишь.
И все же сработало что-то!
Когда казалось, что трагедия неминуема, поезд вдруг резко, со скрежетом затормозил. Видимо, кто-то в вагоне успел подать машинисту спасительный сигнал. Или сам он глянул в маленькое зеркальце слева и... воображаю его чувства в тот момент! Экстренное торможение за секунды остановило почти разогнавшийся состав. Когда он наконец замер и открылись двери, большая часть вагонов уже скрылась в тоннеле. Стало потрясающе тихо. Тут же бросились к лежащей женщине, подняли ее, отвели от края платформы. На шпалах, метрах в десяти от последнего вагона, как немое напоминание о том, чем все могло кончиться, осталась лежать испачканная и помятая меховая шапка. К счастью, все обошлось. Если не считать кровоточащей ссадины на руке пострадавшей, синяков на локтях да ее разбитых очков.
И, как часто бывает после сильного потрясения, теперь, когда все уже было позади, меня вдруг забила дрожь, затряслись руки. А в сознании замельтешили, перебивая друг друга, вряд ли уместные сейчас вопросы: «Как могло такое произойти? Кто ответит за это?» Я подошел к еще не пришедшей в себя, побелевшей женщине. Как и обступившие ее люди, старался как-то успокоить ее.
— У вас что же, защемило руку? — скорее автоматически, нежели специально, задал вопрос.
— Нет, — ответила женщина, — туда попала сумка.
— ?..
— А в сумке — деньги и документы, — поспешила развеять мое нарождающееся недоумение ее попутчица.
Ошарашенный таким поворотом дела, я молчал.
Удивленно смотрел на стоящую передо мной — без шапки и очков, в испачканном пальто, с кровоточащими ссадинами, минуту назад выбравшуюся с того света... И не понимал.
А она растерянно мяла в руках злополучную авоську и, похоже, сама начинала осознавать дикую несуразность происшедшего с ней. Затем попыталась сама восстановить картину случившегося:
— Я не могу точно сказать, что же попало в двери — может быть, рука... Думала, вот сейчас двери откроются. А поезд вдруг поехал...
— Но как же вы упали, если ваша рука или пальцы были зажаты?
На это она уже ничего вразумительного ответить не смогла.
Тут подошел милиционер, и, растерянный, отправился я своей дорогой. Не спросив даже, что за документы и какие деньги были в авоське, которую не выпустила женщина из своих рук даже перед явной угрозой гибели.
Пожалуй, не стоило марать бумагу и обременять сознание этим случаем, будь он уникальным. Чего не случается? Ну, потерял человек контроль над ситуацией, не сообразил вовремя...
Однако происшествие не шло у меня из головы, и однажды, любопытства ради, оказался я в службе движения Московского метрополитена и стал просматривать пухлую папку со сведениями о несчастных случаях на одной только его линии. И после непродолжительной работы наткнулся на запись, поразившую меня подобно удару тока.
«... 31 июля 1984 года в 20 часов 21 минуту в шестом вагоне у гражданки Кулешовой Клавдии Михайловны 1914 года рождения зажало дверьми сумку, где были 273 рубля и продукты. Державшись за ручки сумки, женщина бежала по платформе за поездом. Потеряв равновесие, упала и метров десять ее протащило по платформе. Ее успела отдернуть от двери другая пассажирка. Поезд не останавливался. Причина происшествия — личная неосторожность... Последствия — отделалась лишь легкими ссадинами на ноге».
Бог мой, да это же один к одному — виденный мною случай, только происшедший спустя много лет и на другой станции! Однако не описанием инцидента поражали сухие строчки из рапорта дежурной. А тем, что здесь с точностью до рубля была названа сумма. Цена жизни. Так вот ради чего можно потерять голову и напрочь забыть о смерти!
Но, может, я слишком строго сужу семидесятилетнюю пенсионерку, у которой не то что сотня — каждый рубль на счету? Да и первую женщину тоже — вряд ли в ее авоське было намного больше денег. К тому же страшного-то ничего не произошло, хотя, как говорится, все было на грани...
Но вот еще одно происшествие из летописи службы движения Московского метрополитена. За несколько лет до увиденного мною, на той же самой станции «Войковская».
Ранним июньским утром из поезда вышел молодой, спортивного вида парень. Когда двери сомкнулись, он вспомнил, что забыл на сиденье грампластинку. Ни секунды не раздумывая, бросился к раскрытому окну уже тронувшегося поезда. Крепко зацепился за металлическую раму, подтянулся. Попытался влезть внутрь, но сей спелеологический финт у него не вышел. Состав между тем уже набрал приличную скорость и исчезал в тоннеле. Болтавшегося на окне человека ударило о заграждение и бросило в темноту.
С многочисленными травмами и без чувств вынесли парня на платформу. Когда он пришел в сознание, первые слова его были: «Где моя пластинка?»
— О чем вы говорите! — сказал кто-то из находящихся рядом. — Сейчас приедет «скорая помощь».
— Да вы что! Я заплатил за нее пятьдесят рублей.
Вот его цена жизни. Правда, он не умер. Однако стал инвалидом.
Поверьте, немало подобного идиотизма откопал я в летописях московского метро.
Отчего возможно такое?
Конечно, в какой-то мере виновато общество, не сумевшее воспитать в своих гражданах элементарного чувства ценности жизни. Но... как подступиться с такими словами к обществу, которое на многие десятилетия коммунистического режима главной опорой собственного существования сделало уничтожение миллионов ни в чем не повинных людей ради недостижимой социальной идеи? Которое почитало за благо гибель человека ради спасения какого-нибудь железного агрегата.
Впрочем, оставим в покое людоедскую идеологию. Сегодня куда более интересен технократический аспект абсурдного поведения перед лицом смертельной опасности. Правила пользования тем же метрополитеном запрещают даже приближаться к движущемуся составу. А еще — «задерживать закрытие и открытие дверей на остановках», «спускаться на пути» и так далее. Мы их всегда выполняем?..
Накануне третьего тысячелетия достижения науки и техники стали для большинства людей такой же обыденностью, как, скажем, вода. Но, как в живительной воде можно утонуть, так и они могут обернуться причиной смерти. С вхождением в нашу жизнь современной техники мы стали жить не только в дополнительном комфорте, но и в мире тысяч правил и даже табу. То закономерная дань за удобства, которые несет прогресс. Существование в мире, насыщенном механизмами и другими изобретениями, требует от нас собранности и организованности. Но что мы нередко видим? Запрыгнул на подножку отходящего автобуса. Заболтался у работающего станка. Сунул руку внутрь не выключенного из сети телевизора. Выпил из колбы в химической лаборатории. Шагнул в закрывающиеся двери вагона метро...
Поразительно! Сами заставляем неодушевленные машины ставить нас перед сложнейшим нравственным выбором. И, что еще более удивительно, часто делаем этот выбор не в свою пользу.
Машины, как их не совершенствуй, в самой своей основе не изменятся: им нет дела до ценности жизни. Другим должен становиться человек.
Валерий ШАРОВНа фото: И куда исчезает чувство самосохранения, свойственное, казалось бы, всему живому?
Фото М. Штейнбока, FOTObank/VCG