Волга — Волга Теплоход. Утро. Вокруг необъятные просторы Волги. В ресторане собираются на завтрак пассажиры. Официантки подают второе блюдо, в этот миг откуда-то, едва ли не из машинного отделения раздаются звуки песни «My heart will go on» — всемирно известного сингла трагического «Титаника». Кое-кто злорадно улыбнулся... Так начался третий по счету теплоходный тур Российского национального оркестра Михаила Плетнева по Волге. Во всех городах аншлаги! Для большинства людей «симфонический оркестр» и «теплоход» — не очень-то сочетающиеся понятия. «Жируете во время чумы!» — упрекали музыкантов недоброжелатели. «Наоборот, экономим», — скромно отвечали организаторы. Оказалось, арендовать теплоход «Михаил Шолохов» на три дня полного пансиона в наше экономически смешное время выходит дешевле, чем перевезти коллектив численностью в 250 человек по маршруту Москва — Самара — Ульяновск — Казань — Москва, оплачивая расходы на гостиницу, питание и прочее. Среди музыкантов и знатоков бытует просто-таки культ Плетнева. Даже подвыпившие после очередного триумфа оркестранты называют его исключительно «маэстро». Маэстро непредсказуем. Маэстро одинок и замкнут. Маэстро в быту мало общается с оркестрантами, но много для них делает. Вам, возможно, никогда не доведется встретиться с интерпретацией некоего опуса лучше, чем у маэстро, и... не дай бог вам попасться ему под горячую руку. ...Как и можно было ожидать, вечером в уютном баре маэстро оказался простым и уставшим. Напоминая среднестатистического инженера 70-х, он сыпал книжными истинами и собственными наблюдениями. Многие его высказывания я, кажется, где-то слышал... На какой-то миг в душе пошевелилось разочарование. Но стоп! Он же не литератор, не философ. Он пианист. Дирижер. И дирижер, по утверждениям многих, гениальный. |
У меня много пороков и недостатков, кроме одного — зависти. Никогда никому я не желал зла. И могу сказать, что никому зла не причинил. То, что мне желают зла и завидуют, это нормально.
Самый большой повод для ненависти — талант. Все можно купить, даже здоровье в какой-то степени: в дорогих клиниках. Но талант нельзя.
Все разговоры о современной культуре надуманны. Как таковой современной культуры нет вообще. Я имею в виду культуру музыкальную. Хотя могу назвать десяток российских музыкантов одного со мной полета — Башмет, Третьяков, Ростропович. Но этим все и заканчивается.
Даже за самый неудачный концерт я себя не особо виню, не пытаюсь перерезать себе горло. Я себе говорю, что в этой ситуации, в этих обстоятельствах при том моем состоянии я старался, но лучше не получилось. Но я знаю, что могу лучше.
Нельзя доводить себя критикой до самоедства. Ласкер, шахматист, говорил, что самые важные в его жизни — партии, которые он проигрывал. На проигранных партиях человек растет. Для меня каждый концерт — обучение. Пока я вижу недостатки, ляпы — чувствую, что дело идет в рост.
Недавно читал статью Федорова, офтальмолога. Его теория об идеальном устройстве общества сводится к тому, что он считает каждого человека самодостаточным. Очень, мне кажется, мудрая и интересная теория, которая у нас никогда не применялась. И не могла применяться. Слишком много в нас рабской психологии.
Для русского человека всякое государство — враг номер один. Что бы государство ни делало, он уверен, что это все против него. Обязательно козни, обман, от которых необходимо защищаться. Вот народ и защищается: подкупает, ворует, прячет.
На Западе — нет! Например, в Швейцарии знают, что государство выражает чьи-то интересы, у граждан есть право голоса. Они могут сказать — и их услышат. У нас же все знают, что никто никого слушать не будет. «Там за нас решат. Там все всех давно выбрали».
Там и здесь — два разных мира. И в музыкальной жизни тоже. Мы не особенно знаем, что происходит там, их не особенно интересует, что происходит здесь. Но в Лондоне, например, могут знать, что делается в Нью-Йорке или Париже, поскольку это один мир. Путешествуя между этими разобщенными очагами, трудно не впитать в себя особенности разных культур. Но я как был русский музыкант, так им везде и остаюсь. А впитывать западную культуру, если верить Пушкину, можно, и никогда не выезжая за границу.
Мне мало кто нужен. Но я могу быть любезен с людьми, которые могут принести конкретную пользу оркестру, не обращая внимания на собственные чувства, которые, например, диктует мне моя гордость.
Пока я существовал для себя лично, я мог себя вести по-другому. Но появился оркестр. 120 человек, и все, можно сказать, мои дети: поверили, пришли. Даже если они меня огорчают, я их люблю.
ОЛЬГА ДМИТРИЕВНА ПЛЕТНЕВА: ОН НИКОМУ НЕ ПОЗВОЛЯЛ ФАЛЬШИВИТЬ
--Я видел, как вы сопровождали сына на пресс-конференции. Часто бываете с ним на гастролях?
— Почти везде.
— Боитесь оставить одного или просто являетесь поклонником его творчества?
— Все вместе. И желание не разлучаться, и желание видеть воочию, как принимает его публика, особенно западная. Музыку в его исполнении я никогда не устаю слушать.
— Талантливые люди — сложные дети...
— Мне не на что жаловаться. У нас в семье было больше взаимопонимания, чем противоречий.
Формирование личности закладывается в семье: человеческая суть, тот смысл, который он понесет в жизнь. Я старалась никогда ни на чем не настаивать. Но даже когда он еще мало в чем разбирался, я ему читала Лермонтова...
— Во время разговоров он часто цитирует классиков. Это тоже ваше ненавязчивое влияние?
— Нет, что вы. Это то же самое, что у него с языками. Он никогда не учил ни одного языка специально, а говорит на многих. Читает по-японски. Когда успел, я даже не заметила. Тянулся, запоминал, складывал в памяти.
— Любая мама в детстве пророчит ребенку судьбу...
— Я с девятимесячного возраста знала Мишину судьбу. Знаете, сколько он переломал дудочек и баянчиков? Только заиграет — а баянчик уже испорчен.
У нас папа — музыкант, и он слушал музыку, еще будучи во мне, я ему напевала песни сразу после рождения. В девять месяцев он уже мог различать мелодии, их настроение. Если кто-то запоет неправильно, он сердился, не позволял фальшивить. Один раз я напела ему три мелодии, показывая при этом три предмета. Потом напела одну из них — и Миша взял тот предмет, который я держала, когда ее пела.
Когда мы жили в Казани, в классах консерватории, маленький Миша ходил по пятам за музыкантами, пробирался на репетиции. Иногда засыпал где-нибудь между инструментами или под роялем.
Он очень способный человек и быстро все схватывает, поэтому ему не приходилось заниматься музыкой сутками напролет. Никто не верит, но Михаил редко занимался музыкой больше трех часов в день. Единственное — он очень много слушал. К началу обучения в консерватории он знал такой репертуар, который многим и не снился.
— Когда к вашему сыну пришли признание, популярность, он как-то изменился?
— Он был всегда уверен, что это будет, поэтому был готов и принял это как само собой разумеющееся.
Фото автора