ОДНАЖДЫ Я ВЫНЕС ИЗ ЭРМИТАЖА КАРТИНЫ
Владимир УФЛЯНД
Это было в конце зимы 1964 года.
С утра мы, рабочие-оформители, покатили по залам второго этажа музея тележки на колесах с шинами. На тележках стояли ведра с водой. Из ведер мы наполняли жестяные коробки, прикрепленные к радиаторам центрального отопления. Чтобы от сухости воздуха не лопалась краска на картинах.
В Растреллиевской галерее мы увидели плакат: «Выставка художников-реставраторов Эрмитажа». Аристократы метлы, лопаты, ведер и духа (по определению Миши Шемякина), мы снисходительно усмехнулись.
— Разве рабочие-оформители хуже реставраторов? — спросили мы у нашей начальницы Ольги Николаевны.
— Лучше! Лучше! — вскричала ее заместительница Фаина Павловна.
И Ольга Николаевна отправилась в партком музея хлопотать о разрешении.
Миша и я вырезали из линолеума штампы пригласительных билетов.
В апреле выставка открылась. Открывал ее заместитель директора музея профессор Левинсон-Лессинг. Первым гостем был великий актер немого кино Федор Михайлович Никитин, отец одного из наших коллег.
Он сказал, что мои рисунки напоминают ему его любимого художника Бердслея.
Повалил народ. Выражали удовольствие и неверие, что такое возможно в такие годы в такой стране.
Это продолжалось полтора дня.
Утром, проходя по галерее, я увидел, что щит, перегораживающий вход на выставку, оклеен какой-то бумажной лентой с печатями и неразборчивыми подписями. Почуяв неладное, я слегка отодвинул щит, протиснулся, вынул из витрины свои черно-белые рисунки тушью, снял со стены свои цветные работы на евангельские темы и унес.
К обеду прибыл кортеж черных машин. В первой приехала бабец, заведовавшая в горкоме партии культурой, по фамилии не то Жданова, не то Круглова. Остальные машины были набиты одинаковыми серыми костюмами.
Жданова-Круглова оглядела висящие работы и сказала:
— Абстракционизьм!
— Какой же это абстракционизм? — возмутился Миша Шемякин. — Вот двадцать моих работ. Все фигуративные. Вот десять фигуративных работ Володи Овчинникова. Вот фигуративные работы Олега Лягачева и Валерия Кравченко.
— А вот здесь, — вмешалась Ольга Николаевна, — были и вовсе фигуративные работы нашего самого активного рабочего Уфлянда, но куда-то девались.
— Все равно абстракционизьм!
Картины сняли и заперли в отдельной комнате на предмет исследования. Главным специалистом по исследованию был начинавший карьеру Кошелев-Коршунов, ныне глава администрации Петроградского района.
Через месяц-полтора Мише, Володе, Олегу и Валере их произведения вернули, не найдя в них взрывчатки и прокламаций. Уволили из Эрмитажа профессора Левинсона-Лессинга. Сняли директора, профессора Артамонова, даже не знавшего, что во вверенном ему хранилище происходит выставка. Кажется, он был в это время на раскопках своих хазар. Федора Михайловича Никитина из профессоров института не уволили. Ему только сказали:
— Что же вы, старый обломок упадочнического искусства прогнившей насквозь империи, восхваляете абстракционистов под маркой какого-то Бердслея, а сами пытаетесь воспитывать советских артистов?
Нас тоже не уволили. В городе просто не было более низкооплачиваемой работы. Кроме того, все выставляющиеся в Эрмитаже живые художники — Пикассо, Гуттузо — были членами каких-нибудь компартий. Их можно было хотя бы из партии исключить. А некоторые из нас не были даже членами комсомола.
Газета «Вечерний Ленинград» поместила разоблачительную статью о том, как тунеядец Костя Кузьминский заступается за тунеядца Бродского. Мы всей бригадой, несмотря на то, что Костя уже уволился, потребовали у главного редактора газеты Маркова (будущего главы ленинградской цензуры) поместить решительное опровержение: «наш Костя не тунеядец, работает как звер и калектиф у нас здаровый и на машинки никто не печатаит». Кто-то, чтобы доказать, что он неграмотный рабочий, поставил вместо подписи крест и оттиск большого пальца.
Многие из участников этой первой, может быть, в мире запрещенной выставки, состоявшейся задолго до выставки в Газа и бульдозерной, — ныне желанные участники любой выставки в России и за ее пределами. Только Валера Кравченко стал прекрасным артистом, и я не знаю, рисует ли он хоть иногда. Я же рисую и горжусь, что являюсь одним из немногих художников, которые при жизни выставлялись в Эрмитаже.
Фото С. Довлатова, Ю. Файбурга