Алексея Стаханова в последние годы жизни часто просили рассказать о встречах с властителями былых времен. Знаменитый некогда «новатор», которого воспринимали как оживший музейный экспонат, обычно вел себя скромно. Но иногда был способен выдать «нечто».
— О Сталине вспоминать немодно, — заявил он как-то «на активе» в Донецке. — Я вам лучше про Орджоникидзе расскажу. Так вот, вызвал Григорий Константинович меня однажды в Москву, орден получать. Поутру от него звонят, мол, сиди в номере, водки не пей, а жди, когда в Кремль поведут. Ну раз водку нельзя, я на пиво налег, день-то жаркий, пиво холодное. Ждал-ждал, да и задремал.
Разбудили меня энкаведешники. Их всегда сопровождать нас присылали. Вскакиваю из кресла, а в правом сапоге мокровато да еще голенище белое — обмочился спросонок! — соль выступила как на грех.
— Подождите! — говорю.
Главный, с двумя шпалами, кричит своему сержанту:
— Снимай сапоги, быстро! Ты с товарищем Стахановым вроде одного размера будешь!
Привозят меня обратно с орденом на лацкане после банкета, провожают тихо до номера, я старшому и говорю:
— Давайте обратно обувкой меняться, а то сколько можно старшому босиком поджидать...
— Носите на здоровье, — отвечает старшой с двумя шпалами, — а сержант сейчас под арестом за нарушение формы одежды.
Ну я так и сел...
Казахский акын Джамбул Джабаев проводил дни на кошме в специально для него обустроенной юрте. Там он пил кумыс да распевал с утра до ночи под домбру о собственных любовных похождениях далекой юности. Занятие это привлекало народного поэта куда больше, чем сочинение песен об индустриализации.
Палочкой-выручалочкой для ребят из казахстанского ЦК служило имя дагестанского сказителя Сулеймана Стальского. Горький назвал его Гомером ХХ века. Упоминание о Стальском действовало на Джамбула, как красная тряпка. «Слушай, Джамбул, — говорили ему заждавшиеся вдохновения гонцы из Алма-Аты, — вот ты никак про Днепрогэс не споешь, а нам телеграмма пришла... Сулейман уже...» И Джамбул хватал домбру. Оставалось только записывать поток импровизаций.
Но с песней о наркоме Ежове вышла осечка.
— Радио слушать надо, — наставительно сказал Джамбул. — Умер Сулейман вчера. Ничего он про Ежова не сочинит.
Приемник в юрте у Джамбула был. Но никому и в голову не приходило, что акын умеет им пользоваться! Ведь девяносто лет!..
Выход, однако, нашли быстро. Не хочет — не надо. Постоянный переводчик акына выслушал задание. И строки легко полились на бумагу. После этого случая к Джамбулу обращаться вообще перестали. О многих «своих» стихах он просто не знал. А зачем? Ведь девяносто лет!..