ЖЕНЩИНУ ДЕЛАЮТ ГЛАЗА ОТЦА

Мария АРБАТОВА: проверено на себе

Частная жизнь

Драматург Мария Арбатова вошла в нашу жизнь решительно и серьезно. Благодаря ей феминизм в России обрел лицо, ее лицо, и стал доступен для понимания тех, кто этого непростого слова всегда боялся. Маша не страшная, просто она ироничная и иногда беспощадная. Ее заявления в передаче «Я сама» заставляют мужчин огрызаться, а у женщин вызывают растерянность. Но каждый раз ей удается что-то задеть в нас и заставить посмотреть на себя по-новому. Потому что Машино мнение всегда нестандартно, логично, подкреплено хорошим образованием и помножено на ее уверенность в себе.

И мало кто знает, что у этой красивой улыбчивой женщины с детства больная нога, опыт двух тяжелейших операций и машина с ручным управлением.

— Маша, были ли моменты, когда вы чувствовали себя уродиной?
— Я очень поздний ребенок. Когда я родилась, маме было тридцать пять, а отцу — сорок семь. У него было два сына, я была первая девочка, которая ему обломилась. И все детство он смотрел на меня как на чудо природы. Я вообще считаю, что успешную женщину делают восхищенные глаза отца. Мой отец умер, оставив меня в десятилетнем возрасте, но, видимо, запаса его любви мне хватило на всю оставшуюся жизнь.

В год я заболела полиомиелитом, попав под послефестивальную эпидемию. Шел пятьдесят восьмой, и прививки детям практически не делали. Я могла остаться прикованной к постели, но отделалась хромотой. До пяти лет жила по больницам и санаториям, где не лечили, а ломали психику. Это были хирургические опыты на детях в попытке догнать мировую ортопедию. При всем этом я считаю, что полиомиелит меня спас: если бы я осталась дома, то моя активная мама просто задавила бы меня. Она очень одаренная женщина, не давшая себе реализоваться социально. Бросила диссертацию и поехала за отцом в провинцию, когда в пятидесятом году он, будучи преподавателем философии в военной форме, попал в историю и был выслан в двадцать четыре часа. Мою биографию я построила на том, чтобы не делать, как мама. И весь мой феминизм, видимо, отсюда: я видела, как дорого стоит женщине отказаться от самой себя и от своих задатков, как страдают от этого ее близкие, как быстро она перестает понимать подросших детей, как болезненно переносит чужую успешность.

— Американский доктор Джайнот считает, что любые оценочные суждения вредны для психики ребенка. И если родители называли вас в детстве идиотом, неряхой, то вы сами можете не заметить, как начнете оправдывать эти характеристики. Вы всегда говорите о том, что ребенка надо хвалить и смотреть на него с обожанием.
— Я считаю: родители существуют для того, чтобы убедить ребенка в том, что он самый красивый и самый талантливый (и для психически здоровых родителей это всегда так). Если бы это было не нужно, цивилизация давно упразднила бы институт семьи и растила детей как в первобытном стаде. Все, что родители нарисуют, как на белом листе, то с ребенком и будет. А для того чтобы его унизить, оскорбить и опустить, существует весь окружающий мир, и он не дремлет. Еще Моруа говорил: «Лучшие воспитатели — это школьные товарищи, потому что они безжалостны». Многие родители боятся, что ребенку ошибочно жизнь малиной покажется. Пусть не боятся, он в первой же песочнице встретится с такой агрессивностью сверстников, что только утешай. Главная проблема нашего поколения в том, что мы дети родителей, сформировавшихся при Сталине. У них патологический страх, чтобы кто-то не высунулся из серой массы, они помнят, что с такими бывало. Отстригая наши таланты и яркие перья, они совершенно искренне желали нас спасти.

— У меня была подруга, которой внушили, что она лучше всех. Но в жизни ей приходилось все время доказывать окружающим свое превосходство. Общаться с таким человеком не очень приятно.
— Я думаю, родители декларировали, что девочка красавица, а не воспитывали в ней уверенности в себе. Какие-то родители хвастаются красотой ребенка, как породой собаки, какие-то, называя красавицей, взваливают на девочку исключительные ожидания, и человек всю жизнь считает себя виноватым, что их не оправдал. Если вы растете в облаке родительской любви, вам потом никому ничего не надо доказывать — вы, во-первых, уверены в себе, а во-вторых, всегда будете шарахаться от отношений, основанных на чем-то, кроме любви.

— У вас два девятнадцатилетних сына. Вы знаете, каким образом дать им уверенность в себе, чтобы она не оказалась пустой декларацией?
— Мой родительский опыт говорит, что реальная высокая степень уважения к ребенку в семье — залог этого. Отношение к его трудностям как действительно к проблемам — это, на мой взгляд, и есть ответственность за него: мокрые у него штаны, обманул ли его друг или унизил учитель. И нельзя сравнивать это с собственными проблемами — с войной в Чечне, зарабатыванием денег, поиском смысла жизни. Для него отломанное от любимой машинки колесо — такой же удар судьбы, как для меня проигрыш партии, за которую я голосую.

— Ваша мама, видимо, так не думала, однако вашей уверенности в себе можно только позавидовать.
— Ее поколение даже не подозревало, например, о такой части международных норм, как Права ребенка, у них у самих-то прав не было. Я быстро повзрослела, как всякое дитя при инфантильной матери. Когда отец умер, выяснилась полная неготовность мамы к самостоятельной жизни. Она поседела от горя, и через неделю после похорон я, десятилетняя, купила в галантерее пачку хны и сказала: «Ты должна покрасить волосы и выйти замуж». Я понимала, что я сумею выжить без отца, хотя по жизни он был мой единственный защитник, а она без мужской спины пропадет. Я только не знала в силу своего возраста, что седину на жгуче черных волосах не закрашивают хной.

В четвертом классе мама отправила меня в якобы лечебный специнтернат. В первый же год я прошла «прописку», как в тюрьме. Дети были больные и из неблагополучных семей, а я была такая вундеркиндская, не по годам начитанная девочка, и возил меня папа-красавец в стиле Марчелло Мастроянни. Меня пообещали избить всем классом и назначили время в беседке в лесу. Я туда пришла с гордо поднятой головой. До последней секунды не представляла, что это может так быть. Я была из другого социального слоя, родители меня никогда пальцем не трогали. И хоть прошло тридцать лет, я отчетливо помню, как меня бьют ногами и костылями, возят лицом по земляному полу беседки. Помню, как захожу в метро, закрывая разбитое лицо шарфом, приезжаю домой, объясняю, что больше никогда не вернусь в интернат. И родители, посовещавшись, говорят, что коллектив не может быть не прав. Этого я не смогла им простить до сих пор.

— После интерната какими были ваши ощущения в обычной школе?
— Когда я вернулась в свою школу, в седьмой класс, здоровые дети удивили меня степенью своей инфантильности. Я пришла из мира, где лилась кровь и пылали комплексы, а здесь, как в детском саду, кто-то плакал из-за потерянной заколки с зайчиком, а кто-то — из-за того, что мальчик не ей написал записку.

— А как складывались ваши отношения с мальчиками?
— С этим проблем не было. Я была красивая девочка. И потом, была лидером. Мальчиков и мужчин всегда было намного больше, чем организм мог усвоить. И с подругами всегда было отлично.

— Итак, Мария Арбатова никогда не бывает неуверенной в себе?
— Когда я чувствую растерянность, я начинаю напряженно обучаться. Когда была беременна, перелопатила горы литературы по медицине и воспитанию. Когда чувствовала, что не все могу понять в мире и людях, изучала астрологию и психоанализ, ходила на лекции и семинары. Феминизм тоже требует дополнительного образования, у меня вечно лежит стопка книг, которые надо прочитать и законспектировать.

В старших классах во время каникул я работала в поликлинической регистратуре, училась в Школе юного журналиста, писала статейки в многотиражки и стихи, в комсомол не вступала, как ни заставляли, хипповала и собиралась со временем стать крупной русской поэтессой. Первый раз недобрала на философский факультет полбалла, страшно переживала. Пошла по проспекту, стала заходить во все подряд учреждения. В полном отчаянии зашла в Литературный музей — взяли расклеивать афиши и подавать чай выступающим писателям.

Потом все же поступила на философский. Потом его бросила. Написала первую пьесу, поступила в Литературный институт. На первом курсе родила сыновей-близнецов. С падением цензуры начали ставиться пьесы. Написала четырнадцать пьес и две книги прозы.

— Сколь велика роль первого мужчины в жизни женщины?
— Велика. Если девушка его сама выбирает, то по модели, уже заложенной в ней. У нее есть представление о том, как должны общаться мужчина и женщина, по собственной семье.

Когда я собралась переходить из класса девственниц в класс недевственниц, я перелистала свою толстую записную книжку и не нашла там ничего, подходящего под это мероприятие. Хотелось героя. А тут еще подруга меня в этом деле опередила. Однажды стою на Кропоткинской, жду подругу, чтобы в Пушкинском музее, в зале импрессионистов, выслушать подробности: там у нас была своя скамейка для наиболее важных разговоров. И тут подходит ко мне художник и просит попозировать для портрета, и я понимаю — это мой герой. Бедняга еле успел грифели достать, как оказался втянутым в мою задачу. Я устроила такое индийское кино... Роман был недолгий, но пышный. Вспоминаю о нем с веселой нежностью. Ему было тридцать, мне пятнадцать, но я врала, что восемнадцать. Мы встретились через двадцать лет, он оказался не худшим продуктом своей эпохи, но если бы я продолжила отношения с ним в юности, то не стала бы ничем, кроме как приложением к нему.

— Вас часто увлекали творческие личности?
— Мы все, воспитанные на русской литературе, западаем на непризнанных гениев. Это для нашей бабы, как кусок торта. Я и сама лучшие годы жизни скормила тем, у кого масса талантов, но ничего не получается. Образ непризнанного гения для меня померк 3 октября 1993 года. На 4 октября у меня был назначен развод, а чувства мои были поделены между тремя персонажами с иностранными паспортами. Все находились в ту ночь в разных столицах мира и потрясенно смотрели трансляцию, все трое не нашли в себе сил позвонить мне, а живу я недалеко от Белого дома. Образ мужчины, устроенного так тонко, что собственные душевные страдания заслоняют весь остальной мир, рассыпался в моем сознании в пыль. И судьба отнеслась к этой перемене благосклонно, ровно на следующий день в кабинете Егора Яковлева в «Общей газете» я встретила своего избранника. В застой меня привлекали люди, способные сопротивляться режиму, мой нынешний герой умеет не только протестовать, но и работать.

— Что для женщины значит состояться?
— Это не связано с полом. У женщин и мужчин одни и те же критерии. Для меня очень важна гражданская состоятельность. У нас полно инфантильных придурков, которые ругают правительство, будучи не в состоянии прочитать газету и осознать, зачем они идут на выборы. Я ушла из литературно-театральной среды, потому что она сейчас одна из самых граждански несостоятельных. Они подростки: дайте нам денег на культуру, а мы не будем брать в голову, что в стране происходит.

Важна социальная состоятельность. Когда человек в 40 лет приходит устраиваться на работу и за ним нет биографии, он все еще подает надежды, то предпочтительней 20- или 30-летний. Многие не поняли, что 40 лет — это пора, когда страна переходит в твои руки. Родители уже старые, а за детей отвечаешь ты, и каждую секунду.

Далее — нравственная состоятельность, представление о том, что можно и что нельзя. Недавно одна моя знакомая обеспечила своему спектаклю премию, а спектакль — чудовищный и по некоторым формальным критериям не может участвовать в конкурсе. Весь зал знает, всем стыдно. Мы же понимаем, что не можем сидеть с бандитами за одним столом, но часто сидим с людьми, несостоятельными нравственно.

И еще одна состоятельность важна — сексуальная. Если человек к середине жизни сексуально не востребован, он будет террористом. Он будет уничтожать все, что подвернется — своих детей, родителей, коллег по работе. Чем быстрей мы выйдем из состояния общества, в котором секс считается грязью, тем спокойней будет. Проанализировав весь спектр социальных нарушений — от политических преступлений до дорожно-транспортных происшествий, — очень часто убеждаешься: если бы человек имел полноценного сексуального партнера или партнершу, то ничего плохого не случилось бы.

Фото В.Горячева и из семейного архива