Частная жизнь
Окно ее кухни выходило во двор, где главными достопримечательностями были мусорник, бродячие коты и кривые низкорослые яблони. И еще старая скамейка. Из-за ситцевых вылинявших занавесок с трудом можно было разглядеть, кто там сидит на лавочке, кто входит в подъезд и кто выходит.
Она ни к кому не ходила — ни за тем, чтобы занять стопочку постного масла, ни за тем, чтобы просто посудачить. Подружек у нее здесь не было, как, видимо, не было и нигде. Анна Михайловна Зябкина, женщина крупная, седая как лунь в свои почти восемьдесят лет старалась поменьше общаться с жильцами дома номер 21 по проспекту маршала Жукова.
Когда-то, в 68-м, как только въезжали в эту хрущевку, весь подъезд сначала стучался к ней — как войдешь, так первая дверь направо: на новоселье звали. Потому что у всех народу хмельного и развеселого не мерено и пировали так, что стол через всю лестничную площадку — из одной двери в противоположную, во всю длину.
А у Зябкиных — тихо... И никто не поет под Пьеху про черного кота. И не бегают Зябкины по квартирам, как все, на разведку — кому уже газ подключили, чтобы проситься со своими кастрюлями и сковородками...
На все приглашения новоселов супруги деликатно отвечали отказом, ссылаясь на то, что «завтра рано вставать». С одной стороны, это была правда, с другой... Муж Анны не мог не предвидеть: на любой пирушке, тем более если новые соседи, обязательно начнут расспрашивать, кто да что. А ему не хотелось, чтобы весь дом знал: на пенсию он вышел из органов КГБ.
Впрочем, рано или поздно, дом все равно выяснил «кто да что». Его тут же за глаза прозвали «чекистом», а ее, конечно, «женой чекиста». В друзья к «чекистам» никто идти не желал, сами Зябкины, жившие и до того обособленно, вполне обходились без общества.
Угловая 78-я жила тихо и незаметно. Так же тихо и незаметно умер «чекист». Возможно, и не узнал бы подъезд, что одним жильцом у них стало меньше, если бы не почтальонша. Она, обнося стариков раз в месяц пенсией, сообщала новость: дед, мол, помер, потому теперь носить буду только бабке.
Одна
...Анна Михайловна гнала тяжелые мысли о том, как дальше существовать, потому что уже нет сил ни чайник с плиты поднять, ни кухонное окно вымыть, ни в магазин за сахаром сходить...
Приходили мысли о смерти. «Когда-то это произойдет со мной. И, наверное, уже скоро. Кто же вымоет меня, переоденет, закажет гроб?» Анна Зябкина, как и муж, всегда была подчеркнуто независима в отношении денег: сроду ни у кого не просила, в долг не брала. Поэтому, когда пенсии едва хватало заплатить за квартиру, за свет да на вермишель, поняла: не скопить ей суммы до смерти, вернее, на смерть. «Что-то продать?..» Но мысль о том, чтобы выйти на Республиканский стадион, на барахолку, с мужниным, например, выходным костюмом или его каракулевой шапкой, должна была ее пугать. Во-первых, потому что уже не было сил, во-вторых, она не умела продавать. Стыдно. О том, что не купит никто, даже даром не возьмет, Анна Зябкина, скорее всего, не думала.
Будучи ортодоксальной атеисткой, никогда не ставившая свечку ни за здравие, ни за упокой, она, возможно, чувствовала что-то доселе неизвестное и непонятное. «...Только бы умереть, чтобы кто-то увидел. Может, дверь оставить открытой? Или окно?.. Или ночью свет не гасить?»
Нет, она не оставляла дверь незапертой. Но известно, что пробовала уснуть при свете. Загулявшие парни реагировали на светящиеся окна зычным матом и нахальным стуком по стеклу: «Бабка, выпить есть?»
...Умерла она днем. Как была, в тапочках, в черной юбке и кофте, из кухни — по стенке — в коридор, к двери, к людям. Она дошла. Она даже дотянулась до замка. Но повернуть до конца не успела.
В списках не значилась
За дверью в квартире на первом этаже — как войдешь, так сразу направо — в осеннем тепле гнило и разлагалось тело Анны Зябкиной. Через зиму, к следующему лету, провалились глазницы, оголился череп, истлела юбка и коричневая вязаная кофта. Кожа превратилась в пергамент.
С приходом весны и особенно летом дворовая пыль, попадая сквозь оконные щели, оседала тяжелым черным кружевом. Это кружево было повсюду. Оно росло с каждым годом, опутывая каждый предмет, укутывая скелет, как саван.
Почтальонша перестала носить пенсию Анне Зябкиной. Полгода носила, но старуха двери не открывала. «Может, померла бабка из 78-й?» — спросила однажды почтальон дворничиху. Женщины обсудили такой вариант, пришли к выводу, что вполне возможно, и разошлись по своим делам.
Квитанции на оплату жилплощади, за свет и за газ перестали поступать в бухгалтерию жэка с сентября 1992-го. А поскольку в 78-й была прописана только старуха, жэк решил шума не подымать: не из чувства сострадания, конечно, а из чисто меркантильных соображений. На учетной карточке, где значилась дата прописки — 15.02.68 г., через 28 лет появилась невесть кем сделанная новая запись: «Пропала без вести». В милицию сообщать никто не собирался. Квадратные метры в Киеве нынче дороги — а тут целая квартира оказалась «в резерве».
Участковым, которые менялись в микрорайоне с завидным постоянством, не было дела до старушки: бабушка не лечилась в ЛТП, не мотала срок, не содержала притон и не прятала незарегистрированное гладкоствольное ружье. Она вообще не подавала признаков жизни. Так что органы правопорядка интересовать не могла.
В поликлинике участковый терапевт об Анне Зябкиной ни разу не вспомнил: а чего вспоминать? Не звонит, на прием не просится, не жалуется.
Бывшие сослуживцы со швейной фабрики Смирнова-Ласточкина Анну Зябкину то ли забыли, то ли самих уж давным-давно нет на белом свете.
Районный собес на исчезновение гражданки 1913 года рождения не отреагировал никак. Она вообще в списках одиноких и престарелых у них нигде не значилась. Так что ей ничего не полагалось.
Вечный огонь в пустой квартире
Труп, с годами превратившийся в мумию, нашли случайно. Пацаны, маявшиеся дурью во дворе, залезли через балкончик в угловую квартиру. Думали поживиться чем-то: все знали, что там давно никто не живет, но раз есть занавески — может, еще что осталось.
Стекло разбили без боязни: последний раз, кто-то запомнил, в окне горел свет, кажется, еще при Советском Союзе.
...Они увидели скелет, обтянутый кожей и похожий на таранку. Струхнули, но все же рассказали родителям. Те позвонили первым делом в жэк. Тем же путем — через окно — жэковский специалист попал в квартиру, убедился в наличии под дверью мумии, лежащей на правом боку с согнутыми в коленях ногами, тогда уже позвонил в милицию.
12 июля в 9.00 дежурный принял сообщение о мумифицированном трупе. Участковый отправился на проспект Жукова разбираться. В протоколе зафиксировал, что, мол, уголовщины нет: в смерти винить некого — череп не проломлен, вряд ли были и следы удушения. Сама померла. Вызвали «труповозку». То, что осталось от Анны Зябкиной, свезли на Левый берег. Через трое суток врач составил акт за номером 1816, а из морга свезли останки Анны Михайловны на Северное кладбище — далеко, за чертой города, аж за Броварами... Там, на участке неизвестных — 8 «б» — закопали.
Кто-то — может, участковый, может, медэксперт, гробовщик — ошибся. Фамилию на табличке написал неправильно. Получилось — «Зяблина». Год рождения написали, а год смерти — нет. Потому что неизвестно: то ли считать сентябрь 92-го, когда в последний раз за квартиру платила, то ли сентябрь 93-го, когда последний раз пенсия начислялась. Все равно. Никто никогда к этому песчаному холмику на восьмом участке не придет...
* * *
... — А чего вы, собственно, удивляетесь? Естественной смертью умерла старуха. Да, правильно, никто ее сразу не обнаружил, но это и понятно. Она же почти ни с кем не общалась. Четыре года пролежала? Ну и что? Это, думаете, единичный случай? — с нескрываемым удивлением встречали журналиста все должностные лица, начиная от почты и заканчивая собесом. — Что ж вы про другую старушку не напишете, которая вот так же померла, а труп полтора года ее две собачки кушали? Тоже в Киеве было... Или как мужик один сдуру повесился, знаете? Его через три года обнаружили. Там газовые конфорки работали — так огонь горел все годы, представляете? А Зябкина? И далась вам эта Зябкина!..
Да я уж и сама себя спрашивала. Отчего? Отчего стариков, что в одиночестве умирают, судьба лишает единственного, что у них остается, — даты кончины, погребения на третьи сутки, оранжевой свечки в негнущихся пальцах, поминок на девятый и сороковой день?
Впрочем, судьба лишает их большего — памяти. Потому что некому вспомнить даже имя усопшего. Какой была, как выглядела Анна Михайловна Зябкина, вряд ли кому-то удастся представить: никаких документов, и паспорта в том числе, из ее квартиры при осмотре места происшествия не изымали — почему-то не было ничего...
В принципе, может, и правы те, кто недоумевает: подумаешь — делов-то! Действительно, ушел человек, как все уходят. Растворился. И прах превратился в черную паутину, опутавшую кружевом дом, как склеп.
Вот и все.
Лидия ДЕНИСЕНКО(Приписка автора)
Официальные лица напрочь отказывались не только фотографироваться, но и общаться со мной. Единственное, что получилось, — сфотографировать и.о. начальника жэка, который закрывался рукой... Увы, посещение жэка вылилось в дикий скандал. Жэковцы, я уже знаю, подали в суд на прокурора и на меня.
Двор по проспекту Жукова шокирован не столько мумией, сколько вниманием со стороны милиции, прокуратуры и журналистов.
Вот, собственно, и все. Кто бы мог подумать, что этот материал заберет у меня столько нервов и столько крови!