ТЫСЯЧИ ЛИЦ ДАЛЕКОГО МИРА

КНИЖНЫЙ ШКАФ

Культура

Морис МЕТЕРЛИНК.
Разум цветов.
Сост. В.С. Кулагина-Ярцева.
М.: Московский рабочий, 1995,
11 тыс. экз.

По словам символиста Николая Минского, основного переводчика и популяризатора сочинений Метерлинка (1862 — 1949) в России (настоящее издание составлено по собранию Метерлинка, выпущенного Минским и его женой Л. Вилькиной в 1915-м), «если бы принято было давать великим писателям, как это делается относительно великих полководцев... прозвища... то нет сомнения, что Метерлинк перешел бы в потомство с прозвищем Счастливого». Действительно, жизнь и судьба бельгийского писателя складывались на редкость гармонично. Не испытывая нужды в деньгах, он посвящал свой досуг изучению истории мистицизма, современного оккультизма, поэзии и драматургии, зоологии, ботаники, химии; он всерьез занимался боксом и автомобильным спортом. Энциклопедические знания послужили основанием для удивительно гармоничного мироощущения этого человека, коему, казалось, благоприятствовала сама судьба. Уже первую его драму, «Принцессу Мален», встретили с восторгом, а в 1911-м, как всемирно известный писатель и драматург, «бельгийский Шекспир» Метерлинк был награжден Нобелевской премией.

В «Разуме цветов» собраны его натурфилософские сочинения о цветах и пчелах, морально-философский трактат «Мудрость и судьба» и «Двенадцать песен» в переводе Георгия Чулкова. Все эти сочинения объединены верой в идею высшей целесообразности всего живого. С благоговением Метерлинк описывает бесконечное количество хитроумных приспособлений, которыми природа вооружила те же цветы. Проводя опыты с пчелами, наблюдая за животными, он надеется уловить «мысль вселенной», «какую-то открытую идею природы».

Если познание природы — процесс увлекательный, но бесконечный, то принцип «познай самого себя», провозглашенный Сократом и составляющий основу любого морального философствования от Монтеня до Метерлинка, не столь мистичен и — считает писатель — вполне реализуем. Ведь «до конца жертвой бывает лишь тот, кто становится жертвой собственных ошибок, собственных заблуждений, собственной несправедливости». Мудрость, или «просветленная энергия счастья», состоит в том, чтобы научиться принимать реальность во всей ее полноте и сложности, довольствуясь настоящим. Ведь «жажда необыкновенного часто является великим недугом обыкновенных душ».

Знаменитый драматург (в России он был известен прежде всего как автор «Синей птицы», «Монны Ванны» и др.) не разделял общепринятого взгляда на великие исторические драмы и трагедии, которые якобы являют зрелище борьбы человека с роком. Рок, по мнению Метерлинка, проявляется исключительно во внешних обстоятельствах, неподвластных человеку: болезнях, несчастных случаях, смерти любимого существа и т. д. Можно ли назвать роком безумие короля Лира, слабость Макбета или же убежденность Гамлета, что единственный долг человека — месть? «В сущности, — пишет Метерлинк о герое исторических трагедий, — он никогда не борется с роком, а всегда с мудростью» (т. е. с последствиями своих же собственных страстей). И, если большинство проблем и неприятностей, как правило, тщательно созидается нами же, как избежать этого, как научиться мудрости, т. е. согласию с самим собой, со своей судьбой и со всем окружающим миром, — вот вопросы, которые ставит «Разум цветов», книга поэтическая, естественно-научная и философская одновременно.

Андрей Макаревич был не случайным гостем на презентации в московском Доме актера трехтомника Юза Алешковского, вышедшего в московском издательстве «ННН». Макаревич стал художником этого собрания, включающего как прозу («Николай Николаевич», «Маскировка»), так и песни Алешковского (самая знаменитая — «Товарищ Сталин, вы — большой ученый»). Особо теплые чувства вызывают малые жанры, наиболее удающиеся писателю (все свои сюжеты Алешковский строит на анекдоте) и доказывающие, что его трехтомник вовсе не является мемориальным (как, скажем, собрание сочинений Василия Аксенова или его сборник новых рассказов, выходящий вскоре в московском «Вагриусе») или (вскоре вполне возможный) многотомник Владимира Войновича (чей «Замысел» отрецензировала в «Огоньке» № 25 Евгения Басовская). Кстати, издательство «ННН» («Нет ничего невозможного») образовано бывшими сотрудниками «Новостей» — издательства, в свое время давшего путевку в жизнь тому же «Вагриусу».

Есть люди, притягивающие внимание толп. Не потому что они кумиры, но потому — что очень богаты. Это миллиардеры. Масса занятных историй из жизни Креза и Чаушеску, Медичи и Херста собрана в «Легендарных миллиардерах» А. Монестье (Спб.: Академический проект, 1996). По лицензии парижского Bordas питерцы издают сейчас в переводной серии «Компакт-энциклопедия» и тома о писателях-фантастах и детективах.

Красивые книжки все чаще появляются у нас к выставкам. Вот и Св. Екатерина Александрийская украшает обложку роскошно изданного и хорошо переведенного каталога «Фламандской книжной миниатюры», показанной в Эрмитаже. О самой выставке — ниже.

Эрмитаж показал уникальные миниатюры фламандских художников

Выставка (ее увезли сейчас во Флоренцию) ограничена коротким периодом. Но именно на эти три четверти века пришлась золотая пора фламандской миниатюры. Впрочем, средневековые иллюстрации никогда не пользовались в нашей стране особенной любовью. Выпущенные в начале 80-х альбомы французской миниатюры продавались целых шесть лет. Вот и выставка «Фламандская книжная миниатюра. 1475 --1550», привезенная в Петербург специалистами Левенского католического университета, не восхитила прессу. Хотя экспонаты собирали по лучшим коллекциям Бельгии.

Словно защищаясь от наступающего книгопечатания, мастера рукописной книги забылись в пиршестве красок. Вкус не изменяет им, конечно, нигде, но такое внимание к детали, такая насыщенность пространства уйдет из печатной книги надолго (если не навсегда): когда еще поля книги/рукописи станут называть «россыпями» — из-за обилия нарисованных там цветов и веточек? Единичные экземпляры, изготавливавшиеся для амбициозного, как правило, заказчика, призваны были подчеркнуть не только его богатство, но и исключительность сей жизни. Не зря ведь куда чаще мы знаем имена владельцев этих молитвословов (называвшихся часословами), чем художников, красоту сию сотворивших.

Вскоре мир поставит на первое место не заказчика, а самого художника — да и тот, уже откровенно антропоцентричный, не вынужден будет помещать детали быта, родные пейзажи только как фон, элемент оформления какого-нибудь сборника песнопений.

Но именно жесткая заданность творчества, масса ограничений, на художников налагавшихся, позволяла тем быть предельно сконцентрированными в своем ощущении мира.

А уж когда они еще и рисовать-то толком не научились, когда фигурки изображаемых ими людей угловатостью отличались, неестественностью поз — так от этого особую радость испытываешь. Куда большую, чем от неизбежного деления экспонатов на разделы: «Красота молитвы», «Красота песнопений» и «Красота городской жизни».

Будто одно от другого отделимо... Будто пейзажи на всех этих миниатюрах разные, вид из растворенного окна другой и лица чем-то отличаются.

Иным, конечно, больше интересно, как свинью вблизи рыцарского замка режут, кровь ее в сковороду собирают — и солят мясо, солят... И это тоже можно здесь увидеть, и красоту этого пережить.

Главное — для кого манускрипт предназначался. От этого облик красоты зависел.

А у потомков уже все в одну картину сливается. В одну — но с тысячами лиц.