Фильм о деле советских диссидентов Петра Якира и Виктора Красина реконструирует один из самых мрачных эпизодов в истории правозащитного движения в СССР. Автор фильма Андрей Лошак рассказал Андрею Борзенко, как история предательства сорокалетней давности может сегодня дарить надежду на лучшее.
Фото: www.hro.org
Фото: Коммерсантъ / Василий Шапошников
Процесс Красина и Якира на «Дожде» назван «болотным делом — 1973». Но в «болотном деле» пока не было предательства. Почему тогда такая аналогия? Это предостережение, что все будет плохо?
Наоборот. Мне кажется, было очень важно показать, что уныние, в которое сейчас в очередной раз впадает интеллигенция, это грех. Это история про то, что всякое уныние преодолевается, и финал я специально сделал достаточно оптимистический. Параллели с «болотным делом» можно было и избежать, но я решил, что не надо. Можно было не снимать Людмилу Алексееву и Красина на суде по «болотке», но они же действительно туда ходят и они тоже видят эти параллели. Дело не в том, как себя ведут люди, которых сейчас судят по «болотному делу»,— они ведут себя очень достойно, они не испугались и не сломались. Но власть ведет себя абсолютно так же: устраивает показательные процессы, пытается припугнуть оппозицию, заткнуть ей рот. Эти методы не изменились. Есть еще смежное дело Удальцова и Развозжаева, и тут, как мне кажется, можно больше найти параллелей, если еще и вспомнить господина Лебедева...
Которого никто уж точно не воспринимал как морального авторитета или лидера сопротивления, какими считали Якира и Красина.
Абсолютно. Но компания Удальцова — это люди, которые посчитали, что цели надо добиваться любыми средствами, не чураясь нечаевских методов. И Красин с Якиром в какой-то момент заигрались, начали контактировать с запрещенными в СССР эмигрантскими организациями типа НТС: как и в случае с нынешними ребятами, им реально было что предъявить. Это совершенно не было свойственно диссидентам в основной массе. Очень важную вещь сказал Вячеслав Бахмин: после этого дела диссиденты поняли, что нельзя играть в игры. Правозащитники старались все-таки придерживаться закона, даже того законодательства, которое они не уважали. Они с ним считались, они его соблюдали и требовали того же от государства. Они должны были быть лучше, чем власть, поскольку они требовали от власти быть лучше. И это было совсем не политическое, конечно, движение, крайне разборчивое в средствах, что очень сложно сказать о нынешней оппозиции в целом, где победила концепция реальной политики.
Когда ты вообще решил обратиться к этой теме?
Я хорошо помню, как пресс-секретарь Путина Песков сказал: «Брежнев — это огромный плюс для страны». Это произошло сразу после известной рокировки, но еще до всех протестных событий. На меня самого это очень тяжело подействовало, я понял, что история диссидентов, забытая обществом, резко актуализируется — и пора про них что-то делать. Собственно, с того момента — уже, получается, два года — я ей занимался. Но до этого фильма ничего толком на телевидении сделать не удалось, хотя было уже накоплено много сюжетов, сценарии были написаны. И конечно, история Виктора Красина и Петра Якира сидела у меня в голове. Во-первых, это очень драматический момент, во-вторых, как телевизионщику мне было интересно найти записи покаянной пресс-конференции, это было дополнительной интригой. Покаяние показали в программе «Время», но тогда она снималась на кинопленку, а вся кинопленка смыта и уничтожена. В результате мы нашли пропагандистский фильм, такой прототип «Анатомии протеста», который назывался «Паутина». Там был небольшой фрагмент пресс-конференции, мы его и использовали. Кроме того, один из участников драмы — Виктор Красин — жив и готов был об этом откровенно рассказывать. Нельзя упускать такой случай.
А что касается актуальности — все вокруг начали говорить, что «все кончено, пора валить, ближайшие 12 лет ничего не изменить», это очень похоже на самоощущение интеллигенции в те годы. И хотя такие настроения царили, на самом деле, не так долго, мне было важно показать именно этот исторический этап: процесс Якира — Красина и тот удар, который он нанес по интеллигенции и диссидентам. Другое дело, что действительно через несколько лет это было преодолено, появились какие-то новые вещи, Московская Хельсинкская группа и так далее. Но правда того исторического момента заключалась в том, что это был, конечно, удар под дых. Прежде всего — репутационный: и до этого люди давали показания, но то, что одни из основных людей в движении так себя поведут, было очень тяжело пережить.
Разве не может эта история, наоборот, еще больше деморализовать? Было же много героических сюжетов и людей, некоторые из них упомянуты в фильме — те же Татьяна Великанова, Сергей Ковалев и Татьяна Ходорович, взявшие на себя ответственность за выпуск «Хроники текущих событий».
В этом гораздо больше драматургии, мне кажется. Взять совершенно безнадежное дело, но показать, что в нем есть надежда. Это история про двух сломавшихся людей, но не про сломавшееся движение. В целом мы же понимаем, кто проиграл, а кто победил. Неслучайно ни один гэбист не согласился участвовать в фильме: они чувствуют себя лузерами. Сейчас реакция пытается в очередной раз взять реванш, но ведь и тогда казалось, что Брежнев и весь этот прогрессирующий маразм — навсегда, однако в середине 1980-х так уже никто не думал, хотя как раз к тому времени все основные диссиденты сидели. Любые попытки притормозить, заморозить развитие общества, как правило, кончаются полным провалом. И сейчас, безусловно, все кончится так же, причем я думаю, что гораздо быстрее. Тут есть другое предостережение — то, о чем Алексеева говорит в фильме: ты должен соизмерять свои силы, понимать всю ту колоссальную ответственность, которую ты на себя принимаешь. Я боюсь на эту тему рассуждать: чтобы давать оценку поведению сломавшихся людей, нужно пройти через это самому, не сломаться — и тогда уже казнить или миловать. Я через это не прошел.
Ты сказал про оптимистический финал. Не странно ли, что фильм о недопустимости сотрудничества с режимом завершается обтекаемым высказыванием омбудсмена Владимира Лукина, который видит сходство тогдашней и сегодняшней ситуаций в «консерватизме»? Да, он старается как-то бороться за права человека, но вынужден это делать по чужим правилам. Разве это подходящий носитель последней реплики?
Когда человек, находящийся внутри системы, называет попытки остановить время бесплодными, это довольно серьезное подтверждение того, что все небезнадежно. Я пока для себя окончательно не решил, настолько ли безнадежна нынешняя власть, является ли она полноценной и полноправной наследницей той. Параллелей масса, но если тот режим был гораздо более вегетарианским по сравнению со сталинским, о чем все диссиденты всегда говорили, то сейчас режим сильно более вегетарианский по сравнению с брежневскими временами — все-таки у меня есть возможность сделать такой фильм и показать его. Поэтому я не уверен, что позиция однозначного нонконформизма по отношению к системе конструктивна. Такой человек, как Лукин, должен быть, и то, что он взялся за это, скорее вызывает уважение. Я не считаю, что он какой-то там коллаборационист.
Все, с кем ты разговариваешь о Якире и Красине, стараются как-то проявить понимание и почти не осуждают их. Это потому, что прошло уже столько лет?
Это зависит от того, какой человек. Недавно умер известный в определенных кругах персонаж — язычник Доброслав, верховный волхв всея Руси. Он абсолютно ультраправый, к нему всякие нацисты приезжали проходить обряды инициации. Я снимал его в свое время для «Профессии — репортер». Он написал довольно много книг, где «иудохристианство» — главное зло и так далее. Выяснилось, что он был одним из главных предателей в диссидентском движении. Был такой «процесс самиздатчиков» 1967-68 годов — над Юрием Галансковым, Александром Гинзбургом, Верой Лашковой и Алексеем Добровольским. Вот Добровольский — это он и был. Владимир Буковский, например, за него сел — вышел на Пушкинскую площадь с плакатом «Свободу Добровольскому!». А Добровольский с каким-то неадекватным рвением оговаривал всех и вся, сдал и слил все, что можно. После этого ему, конечно, дали какой-то смешной срок, вскоре отпустили, после чего он прекратил всяческие контакты с диссидентским кругом и потом уже всплыл в 1990-е как верховный волхв Доброслав. Этот ожесточившийся человек, мягко говоря, не вызывает сочувствия. Очень важно, как человек ведет себя после предательства. Якир и Красин, наверное, были неплохие люди, об этом многие говорили, но не орлы — и их поведение после процесса подтверждает это. Якир-то просто самоустранился и тихо спивался. А Красину я очень благодарен за книгу «Суд», один из самых мощных документов, зафиксировавших человеческую драму, драму предательства, книга беспощадная по отношению к автору. И то, что он написал ее и продолжает об этом говорить, уже кажется мне искуплением его поступка.
Что может сказать твой фильм человеку, который ничего не знает о диссидентском движении?
Я сам об этом процессе ничего не знал четыре года назад. Знал, конечно, Буковского и еще несколько самых известных людей, но плохо представлял себе это время, являясь при этом среднестатистическим москвичом, закончившим МГУ.
И изначально мне хотелось выпустить большой фильм о диссидентах на НТВ, и я еще надеюсь, что, может, и получится. Самое важное как раз — рассказать эту историю тем, кто ничего о ней не знает, а не заниматься бесконечным перекрестным опылением, которым мы все в последнее время увлеклись.