Есть певцы и певицы, которым сцена идет больше, чем реальность вне театра. Во всяком случае, если судить по неизбежным даже для самого капризного оперного артиста моментам общения с прессой: наберется полным-полно знаменитостей, которые делают это с неловкой односложностью, или по-деловому сухо, или, наоборот, эксцентрично, или с набором не всегда относящихся к делу анекдотов из жизни. Без виртуозности, одним словом.
То ли дело Чечилия Бартоли. Вот довольно типичная сцена. Зальцбург, вечер после премьеры "Нормы". Едва успевшая разгримироваться и переодеться усталая суперзвезда, непринужденно ходя среди гостей, всем отвечает как по писаному — не двумя-тремя фразами, а целыми спичами. Да, мы использовали новое критическое издание партитуры Беллини, это очень ценное музыковедческое достижение вот в том, в другом и еще вот в этом отношениях, и как это ненаучно, что мы традиционно представляем себе Норму легким сопрано, а Адальджизу — меццо: ведь это же Джудитта Паста была первой Нормой, вы ж понимаете, а первой Адальджизой была Гризи, да-да-да, та самая Гризи, первая Эльвира в "Пуританах". Новый вопрос, уже что-то про стилистику постановки,— и Бартоли, восторженно вскинув брови и заглядывая собеседнику в глаза, заводит речь о кино и духе времени: ах, неореализм! ах, Анна Маньяни! Ах, Росселлини! Ах, эти кадры, эта особая динамика, эти образы! Проходит какое-то время, глядь — она уже расписывает значение латинских мотетов Агостино Стеффани в контексте центральноевропейской духовной музыки конца XVII века и значение самого Стеффани в сложных шпионско-дипломатических коллизиях того же времени. Еще десять минут — и она все с той же послушной обстоятельностью рассказывает какой-то даме, какая замечательная, могучая натура была Норма — а мужское окружение галльской жрицы, мол, не то чтобы так уж прямо дрянь, но все-таки ограниченные люди. Все как надо, все как вы хотите.
В Зальцбурге у Бартоли, как известно, теперь свой фестиваль, который она в прошлом году посвятила почему-то Клеопатре — и назвала при этом египетскую царицу "женщиной с тысячью лиц". Тысяча не тысяча, но сама синьора Бартоли тоже явно получает удовольствие от собственной многоликости. Иной раз опасно балансируя на грани вкуса — на обложке одного из последних дисков певица сверкает лысым черепом, будучи при этом обряжена католическим падре и тыкая в лицо зрителю крест; и, в общем, по своей крикливости многие промокампании ее дисков выдержаны примерно на таком же уровне. Оно понятно, с массовым слушателем тоже надо работать,— но так массовый слушатель, того глядишь, и забудет, что речь идет не о ярмарочном чуде, а об одном из самых удивительных музыкантов, которых знает современная оперная сцена, о певице, которой вот уже второе десятилетие удается исподволь задавать тон в огромных областях музыкального мира.
В начале 2000-х Бартоли занималась в основном раритетами, от барокко до раннего классицизма — неизвестный Вивальди, неизвестный ранний Глюк, давно погибший, казалось бы, в общем мнении Сальери. И каждый альбом такого рода оказывался маяком для всей индустрии. После выхода ее "Вивальди-альбома" стали планомерно записываться оперы Вивальди, из ранних итальянских опер Глюка один "Аэций" записан уже три раза — но Сальери, правда, не так повезло. Потом певица, не оставляя исследовательских вылазок на барочную территорию, основательно занялась бельканто — "Сомнамбула" Беллини, сборная программа, посвященная Марии Малибран, теперь вот "Норма", впереди еще "Севильский цирюльник", "Отелло" (Россини, не Верди) и "Итальянка в Алжире". И оказалось, что белькантовые оперы, даже самые шлягерные, тоже можно подавать с научно-исследовательским шиком, и оперы Россини, Беллини и Доницетти, исполненные на аутентичных инструментах и в полном соответствии с архивными разысканиями, уверенно вошли в моду.
Впрочем, в Москву в этот раз Бартоли привозит не бельканто, а барокко, корневое и высочайшей пробы — ее программа целиком посвящена операм Генделя. Это тем более приятно, что Россини и Беллини в московских театрах услышать можно, причем иногда даже и в хорошем исполнении, а Генделя — нет, да и на концертной сцене за последние годы звучали только "Ариодант" и "Роланд". Так что широкая публика в любом случае оценит шлягеры из "Юлия Цезаря", "Альцины" и "Ринальдо" во главе со знаменитой арией Альмирены "Lascia ch'io pianga". А на радость знатокам обещаны также номера из более редких генделевских партитур: "Победить себя есть высшая победа, или Родриго", "Лотарь" и "Тезей".
Большой зал консерватории, 21 сентября, 19.00