Больше месяца в колонии-поселении в Кировской области находится Андрей Климентьев, несостоявшийся мэр Нижнего Новгорода. Он считает себя самым заметным политзаключенным новейшей постсоветской истории. На поселении побывал специальный корреспондент "Коммерсанта" АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ.
Круглая дата
Как пишет газета "Кировская правда", "для широкого круга читателей это заведение остается закрытым". И соответственно, для узкого круга читателей двери заведения широко распахнуты. Этих читателей в управлении К-231 сейчас около пяти тысяч. Колонии общего режима, строгого, особого — все есть в управлении К-231.
— Конечно,— вздыхает заместитель колонии по воспитательной работе Анатолий Алексеевич Глущенко,— были времена и получше, доходило до 19 тысяч.
Он бережно держит на ладони значок "Вятлагу — 60 лет". Юбилей был в этом году. Отпраздновали скромно, но с достоинством. Поздравительные адреса на имя начальника колонии, рассказывают, прислали авторитетные люди со всей России. Звонили из правительства.
Поселок Лесной — центр цивилизации К-231. Здесь гостиница и магазин. По поселку ходят относительно свободные люди. В магазине в меру свежие продукты. Мы попросили пачку чая и вафли. На нас встревоженно посмотрели люди из очереди.
— Что? — вздрогнула продавщица.— Вы, ребята, приезжие, что ли? Запомните: печенье в клеточку... а не то, что вы сказали. Тут у нас так не выражаются.
В Кирове нас предупреждали, что Лесной — самое криминальное место в Кировской области. Убийства. Грабежи. Пьянство, конечно. На последнее мы обратили внимание, а вот первого за целый день жизни в поселке, свидетельствую, не заметили. Интеллигенты здесь между тем играют в карты. Их трое, мы познакомились с ними.
— А что же делают остальные? — осторожно спросил я.
— А вы их спросите,— уклончиво ответили мне эти трое.
Я спросил, как только представился случай.
— Как это? Пьем композицию "Троя",— с достоинством ответил мне один на вокзале.
— Композицию? — удивился я.
— Композицию,— подтвердил он.— Но чаще "лягушку".
"Лягушка" — это целлофановый пакетик со спиртом. Фасовка — 100 граммов, стоит пять рублей. Пользуется большим авторитетом.
Были варианты
Прибытия Андрея Климентьева в К-231 ждали. Глущенко говорит, что всей своей интуицией предчувствовал: едет! Собирал газетные вырезки. Думал. В общем, готовился.
Андрей Климентьев добивался помещения в колонию-поселение все свободное время после вынесения приговора. И добился. Администрация управления, когда узнала, что интуиция Анатолия Глущенко не подвела, тоже стала готовиться. Долго прикидывали, куда его пристроить. Потому что есть варианты.
Один вариант — на север области. Это за краем света, примерно еще 250 километров от Лесного. Туда нет дорог, там нет электричества, там все совсем плохо и еще хуже.
Администрация понимала, что это не выход. К Климентьеву будут ездить люди, и по колонии-поселению, где он заживет, станут судить о состоянии пенитенциарной системы в России как таковой. Поэтому выбрали село Гидаево. Оно недалеко от Лесного, километров 50, глухое место, медведи шастают (это правда), волки жрут местных собак, и вместе с тем к селу ведет асфальтированная дорога. Правда, перед самым селом она заканчивается, и дальше ни шагу не ступить без сапог. Удивительная грязь. Жидким асфальтом ее тут называют.
На вид обыкновенное село, 60 дворов. И не скажешь, что тут живет Андрей Климентьев. Зона — в центре села. Колючая проволока, КПП. Маленькая, уютная зона на 12 человек. С десяти вечера до шести утра заключенные обязаны здесь находиться. Все остальное время они могут ходить по селу. Четыре раза в день обязаны отмечаться на плацу, таком же домашнем и уютном.
В общем, почти свобода. Впрочем, свобода, как известно из учебников жизни начала перестройки, палка о двух концах. Есть проблемы. Самая главная — поселенцы должны сами себе добывать пищу. Это большая проблема, которой нет на обычной зоне. Поэтому на поселение далеко не все и стремятся.
И не все выживают. Но Климентьев выживет.
40 тыщ одних газет
Мы увидели его издалека. Как же было его не увидеть. И дело тут, честно говоря, вообще не в Климентьеве. След в след ему по жидкому асфальту внимательно и уверенно ступал коротко стриженный молодой человек и кидал беспокойные взоры налево и направо. Это, безусловно, был охранник. Его, впрочем, никак нельзя было принять за лагерного конвоира. Была в нем некая особая хищная деликатность.
Это личный телохранитель заключенного Климентьева. Зовут его Сергеем. Он приехал за Андреем Анатольевичем из Нижнего Новгорода. Они шли в отделение связи оформлять подписку на газеты и журналы. Климентьев уже подписался, по его словам, на 200 газет и журналов.
В этом нельзя было засомневаться, поглядев на сияющее лицо пожилой тетеньки, сотрудницы отделения связи. Она сама обратила наше внимание на видного посетителя.
— Вы посмотрите на этого человека! — посоветовала она мне.— Сам он, конечно, ничего не скажет. Придется мне. Он ведь всему селу помощник стал за этот месяц. Почту нашу как поднял! Столько газет!
После этого она рассказала, что в сельской школе замерзают дети, потому что на зиму нет дров, и что Андрей Климентьев бесплатно купил им эти недостающие дрова. Тот неодобрительно покачал головой:
— Не надо. Зачем?
— Молчу, молчу! — охнула тетенька.
— За мной,— скомандовал нам Андрей Анатольевич.— Поплыли.
И мы поплыли за ним по гидаевской грязи.
Его трагедия
За КПП, на территории поселения, было чисто и сухо.
— Сережа, открывай! — скомандовал Климентьев.
Сережа своим ключом открыл дверь в комнату Климентьева, а я удивился: за территорию зоны телохранителям заключенных вход запрещен.
Расположился Климентьев, я считаю, хорошо. Как это пишут в рекламных объявлениях: "Элитный коттеджный поселок, охраняемая территория, 1500 километров от МКАД...". Комната на двоих, большой холодильник, маленький телевизор.
— Завтра приедут и поставят тарелку "НТВ-плюс",— сразу признался Климентьев.— Будет морально легче.
— Еще легче? — спросил я.
— Вы что, думаете, тут легко? Это мне легко, а остальным? Не все выживают. Здесь же работать надо, самому на жизнь зарабатывать. Хорошо, у меня деньги есть. А люди тут голодают. Но завтра должны прийти три машины с продовольствием из Нижнего Новгорода, я купил, так что, думаю, эту проблему решу для всех раз и навсегда.
— Ну что, начнем? — спросил меня Андрей Климентьев и, не дожидаясь ответа, начал.
— Моя трагедия — это трагедия судебной системы России, сказал он.— Это надо расшифровывать?
— Наверное, надо,— с сомнением сказал я.
Андрей Климентьев расшифровал. Это заняло примерно два часа. Дело в том, что приговор, вынесенный по всем четырем статьям обвинения (присвоение имущества в крупном размере, мошенничество в крупном размере, дача взятки должностному лицу, покушение и подстрекательство к невозвращению из-за границы средств в иностранной валюте), несправедлив и будет обжалован в Европейском суде.
— Резюмирую,— сказал Климентьев.— Записывайте. Высокопоставленная преступная группировка (сокращенно ВПГ) вынесла незаконный, с массой нарушений приговор.
Сажать надо всех
Андрей Анатольевич сказал, что если сажать его, то надо посадить по крайней мере еще двоих: Немцова и Кириенко.
— Ага, ждем,— оживленно сказал с самого начала присевший на табуретку у входа Глущенко.— Вот веселье тут будет! А как вам сидится, Андрей Анатольевич?
— Претензий нет! — быстро сказал Климентьев.— Сережа, согрей нам чайку. И поставь на стол, что Бог послал.
Как из-под земли возник Сережа, все согрел и поставил. Я опять удивился присутствию Сережи, но, ей-богу, с ним в этой комнатке стало совсем как на свободе.
— Как сидится? — переспросил Климентьев.— В первый срок, в конце восьмидесятых, когда я семь лет отсидел, мне больше понравилось. С какими людьми сидел! Виктор Бордюг, за церковь мучился. Юрий Ильич Тернопольский, диссидент, Джань Чунь, китаец...
Он надолго замолчал
— За что китайца?
— За мошенничество. Он людей иглотерапией лечил. И я за порнокассеты "Эмманюэль" и "Племянница госпожи О". Еще хочу сказать, что тогда более сыто, чем сейчас, было на зоне. Хотя и тогда, и сейчас сам о себе забочусь. Но не все, конечно, в моих силах.
— Разве? — вырвалось у меня.
— Увы. Семью пока не пускают ко мне. Правда, завтра приедут. И жена, и сын,— тут же поправился Климентьев.
— Я смотрел положение,— вмешался в разговор Глущенко.— Там написано: заключенному может быть предоставлена семья. Значит, может быть и не предоставлена!
— Но может быть и предоставлена,— с нажимом сказал Климентьев. Я спросил, не будет ли неприятностей из-за того, что из-за встречи с нами он не идет на работу.
— Вряд ли,— искренне сказал Климентьев. И посмотрел на часы.
— Вы не глядите, что у меня часы такие простые,— сказал он.— Свой "Ролекс" я ребятам на зоне, перед тем как на поселение уехать, оставил. Им там нужнее.
Несколько недель после приговора суда он содержался в колонии общего режима в Нижегородской области.
— А они мне свои отдали. Не очень на вид, да? — он с сомнением посмотрел на часы.— Сейчас трудно бывает понять. На вид простые, а в них на самом деле мобильный телефон вмонтирован.
— В этих? — тревожно спросил Глущенко.
Андрей Анатольевич ничего не ответил, отвел глаза. Глущенко заерзал на стуле.
Главное — не победа
Климентьев работает механиком в колхозном гараже. Мы посмотрели гараж. Несколько машин, трактор, все, говорит, на ходу. И. о. начальника управления К-231 Максим Капкин рассказывал мне, что Климентьев работает в гараже мастером. Услышав это, Андрей Анатольевич оскорбился.
— Я?! Скозлиться? Никогда! Никогда перед ними шапки не снимал. Механиком числюсь.
Действительно ведь, шапки не снимал. В колонии месяца четыре назад Андрей Климентьев зашел в шапке в столовую. Ему сказали, чтобы снял. Он пояснял потом, что температура в столовой в тот момент была не выше плюс 10 градусов. А шапку, он прочитал в какой-то инструкции, необходимо снимать, когда температура выше плюс 18. "Снимайте шапку,— сказали ему.— Покажите, где это написано",— ответил он и сел в ШИЗО.
Я спросил, что он делает на работе.
— Да что! Кручу гайки. Сначала в одну сторону, потом в другую. Восемь часов я здесь. Главное не победа, а участие.
Поднять и опустить
— Конечно,— говорит,— при желании я легко мог бы поднять этот колхоз. При желании.
Он рассказывает, что сегодня утром трактор поехал в соседний совхоз за морковью. Он потратит 40 литров солярки по 5 рублей за литр — получится 200. А два мешка моркови, которые он привезет, стоят 190 рублей. Так этот колхоз и живет.
Между тем мне уже рассказали про первую коммерческую инициативу Климентьева на поселении. Он вышел на руководство управления К-231 с предложением производить березовые веники и затем с выгодой реализовывать их. Руководство встрепенулось, но в конце концов отклонило эту инициативу, потому что осень и листья на березе либо желтые, либо их вообще нет. Но Климентьев не в обиде.
— Да ладно, не хотят — не надо. Здесь на самом деле лесом есть смысл заниматься. Кубометр леса на рынке стоит 100 долларов, а тут его себестоимость — 20. А в колхозе вместо этого картошку выращивают.
Но мыслями Климентьев, конечно, не здесь. Он переживает, что западные страны перестали признавать нижегородские евробонды. Он говорит, что блок "Единство" — это для детей и что в политическом плане ему одиноко и ясности нет. Он цитирует, что сказал в свое время Путин по его поводу в узком кругу: "С Андреем натворили дел". Он настаивает, что он правый патриот и сторонник крупных монополий и что ему нравится "Газпром". (А кому не нравится?) Он каждый день много разговаривает по телефону и решает вопросы, ведь у него большой бизнес, три супермаркета и три парохода. Он согласен с Немцовым, чтобы тот выдвигался по Автозаводскому округу Нижнего Новгорода, и тогда Климентьев покажет по телевизору видеозапись, как Немцов преследовал бывшего директора ГАЗа, и нынешнему, Пугину, который поддерживает Немцова, будет нечем крыть. Будет видеорепортаж с деталями, твердо обещает он и говорит, что еще лучше Немцову выдвигаться по Биробиджанскому избирательному округу, но и тут у Климентьева кое-что припасено. Через два дня он согласился принять депутата Семаго, который тоже хочет баллотироваться в депутаты в Нижнем Новгороде, и Семаго очень нужна эта встреча, потому что она гарантирует ему поддержку избирателей. И должна вот-вот подъехать делегация депутатов Госдумы из Москвы...
— Значит, вы не чувствуете себя в изоляции? — спрашиваю я Андрея Климентьева на прощанье.
Мы выходим за ворота его поселения. Прапорщик уважительно улыбается ему.
— Я стихи сочинил,— застенчиво вдруг говорит мне Климентьев.
— Почитайте,— прошу я.
— Из ГУЛАГа
Я звоню Семаго,
Рядом прапорщик Кулага.
— Это вот он Кулага,— поясняет.— Нравятся стихи?
— Очень искренние,— отвечаю я. Он не обижается. Провожает нас до околицы села. Тут, на пригорке, он снял дом для жены и ребенка; и для себя, конечно. Он не захотел нам его показывать, но подполковник Глущенко, который видел дом, остался под большим впечатлением. В доме и вокруг него идет ремонт. Строится высокий забор, ворота с метровыми ставнями, натягивается колючая проволока. Система безопасности не сравнится с той, что на поселении.
— Мой Сережа,— говорит мне Климентьев,— это видимый телохранитель. Но тут же, рядом с вами, есть еще два, невидимых. Вы же их не видите? Ну вот. А они тут. Такая уж обстановка. Что в Нижнем, что в Москве, что здесь. Враги повсюду ждут удобного часа.
— Мечтаете все-таки о полной свободе? — спрашиваю я.
— Мечтаю? — недоуменно переспрашивает он.— Я? Вертолет вызову и улечу. И кто меня остановит? Но зачем?