Анна Ахматова утверждала, что вечер с детективом — удовольствие. Наверное, она читала совсем другие детективы. Статистика у нас скверная — на три книжки хороша одна.
Удовольствие же от современного детектива основано на учении Павлова о рефлексах: берешь в руки — и уже хорошо. Уже — ага! — знаешь: вот унесет тебя сейчас чародей-текст в сладостный мир зловещих грез, и сильно должен постараться автор, чтоб читателя этого удовольствия лишить.
Бухгалтерия тут двойная: авторам детективов прощается почти все. "Когда Светлана Косицына тихо встала, стараясь не стянуть одеяла с Меченого, по ее телу пошли пупырышки. Она смотрелась великолепно! Он любил в ней все: золотые кудри и ярко-голубые глаза, крупные груди и изящную линию спины, ее улыбку, ее умеющие ласкать руки.
— Я покурю у форточки,— сказала она как бы самой себе".
Так бодро начинает Сергей Таранов повествование под названием "Звездное дело Меченого". Далее, похоже, главная забота автора — чего-нибудь не забыть. Вот, например, пупырышки — не пропадать же им. Спустя полдюжины страниц, на протяжении которых Косицына курит, а Меченому звонит Шмаков и докладывает об убийстве Мосякина, любовники переходят к делу: "Шелковый халат легко соскользнул на ковер... В ней всего хватало для того, чтобы мужчина себя чувствовал на седьмом небе. Высокая грудь, тонкая талия, атласные бедра. Как только она прикоснулась к Меченому, ни одного пупырышка на коже не осталось... Разноцветное счастье — это высшее наслаждение любви. Они оба кричали, приоткрыв горячие рты".
О стиле писателя Таранова представление у вас уже есть. Если вы способны адаптироваться к нему и не задумываться о том, как бы Меченый со Светланой могли кричать, не открывая ртов, вы узнаете жизнеподобную историю о криминальной приватизации российской кинопромышленности. На мой взгляд, жизнеподобие и дебильная человечинка, которую то и дело припускает в свой рассказ автор, только вредят делу: "Что касается Паоло Вердиччио, то он к Бермудам давно душой прикипел, зарегистрировав здесь не одну свою фирму". Вердиччио? Вердикт — дичь, хотя заснуть под Меченого можно.
Есть, однако, и другой вариант прочтения этой книги. Русская трэш-литуратура ждет не дождется своего Фрейда, который проанализировал бы клиническую сторону дела. В странной избыточности описаний ("дотянулась до трубки, не спрыгивая с подоконника и не кладя сигареты в пепельницу"), в ненужных инверсиях ("Самолет, на котором Светлана Косицына находилась, уже подлетал к аэропорту...") содержится, может быть, важная информация о работе мозга. Тексты слов в этой отрасли пишутся, как правило, торопливо и бесконтрольно, редактуре не подвергаются: иные авторы только и делают, что невольно проговариваются.
Другими словами, авторы бульварных романов все-таки остаются писателями и не могут избежать всеобъемлющего закона сочинительства, который гласит: о чем бы ты ни говорил, ты свидетельствуешь о себе. У Елены Стрельцовой стиль куда опрятней, чем у Таранова. Но так же точно ее внутренняя драма и кошмары тяжелого детства проявляются в сценах, которые можно было б назвать эротическими, не будь они так комичны. "Изгиб бедра переходил в изгиб спины и далее от приподнятого плеча в линию наклоненной вперед шеи. В ее позе была некая тайная схожесть с чем-то опасным... Перед ней из курчавой жесткой мохнатости поднимался корень мужественности".
История под названием "Наезд", рассказанная Стрельцовой, вполне занимательна: автогонщик (корень из мохнатости) и его подруга (изгиб в изгиб), сами о том не подозревая, переправляют за границу контейнер с плутонием. Радиоактивное вещество уворовано утомленным жизнью инженером в количествах, достаточных для изготовления бомбы, и продано исламским террористам. Много автомобилей, много стрельбы, вообще много чего происходит, в речи герои непринужденно пользуются словом "жопа" — было б и совсем хорошо, если б не идиотски выбранное имя главного героя. Владельца жесткой мохнатости зовут Крэк — глаз так и крякает каждый раз, натыкаясь на это американское жаргонное словечко. А какой он Крэк, этот автослесарь? Типичный Хряк.
Впрочем, добравшийся до финала оказывается вознагражден не только хеппи-эндом, но и довольно ядовитой авторской самопародией. Вот и задумаешься: то ли г-же Стрельцовой стало неловко, что впустую растрачивает она свой талант, то ли это массовая литература осваивает постмодернистский прием.
Детектив обыкновенно требует чистоты жанра. Эксперименты в детективе не приветствуются, зато всегда уместен здоровый схематизм, повторение давно знакомых характеров, которые от книги к книге ни в коем случае не должны развиваться — Холмс может баловаться скрипкой и морфием, но стать в очередной книге гомосексуалистом просто не имеет права.
Поэтому часто детективный сюжет становится лишь упаковкой совсем другой истории. В книге Марины Юденич "Сен-Женевьев де Буа" время обозначено совершенно четко — 1998 год. Главный герой — "новый русский", второстепенные — чеченский полевой командир, криминальный репортер, все как полагается.
Но место стрельбы, сыщиков, трупов, агентов ГРУ и ФСБ — всей этой чепухи из телевизионных сериалов — у Марины Юденич занимает бесконечная борьба дьявола и Бога, в которую оказываются вовлечены несколько поколений. Идея кармического греха, за который расплачиваются потомки — вот единственный сквозной сюжет, который объединяет Дмитрия Полякова, потомка чекиста-убийцы, мятущуюся душу баронессы Ирэн фон Паллен и чеченца Беслана Шахсаидова. Недаром мистические настроения начала ХХ века (действие начинается в Петербурге 1917 года) рифмуются с тем нынешним властным интересом к мистике, который уже породил целую беллетристическую традицию.
Попытка сломать жанр — всегда риск. Другое дело, что в "Сен-Женевьев де Буа" этот риск выглядит оправданным. Однако сама тенденция настораживает. Похоже, русский детектив все-таки не жилец. Для того чтобы читатель мог следить за логикой какого угодно расследования, мир вокруг должен быть стабилен, даже буржуазен, и подчиняться хотя бы законам Ньютона.