Многим людям, пострадавшим после взрывов в Печатниках и на Каширском шоссе, нужны посуда, еда, медикаменты, деньги, жилье и забота. Там женщины, старики и дети. Помогите им, пожалуйста.
...Мальчик, засыпая на руках у матери, сладко потягивается и зевает:
— Ну, мы ведь завтра увидимся?
— Увидимся, малыш, спокойной ночи.
— А что у тебя во рту? Жвачка?
— Нет. Ничего. Спи.
У женщины во рту рыдания целый день, как долгоиграющая конфета. Ей 26 лет, ее зовут Катя. Всякий раз, когда в течение дня к ней подходил кто-то из телекорреспондентов и спрашивал, не согласится ли она рассказать в камеру, что с ней случилось, Катя просто плакала, потому что с ней не случилось ровным счетом ничего. Ничего страшного по сравнению с домом напротив. У нее просто выбило окна, слегка покорежило стены, раскидало мебель и поцарапало осколками Пашку.
Теперь смешной такой, весь в зеленке, Пашка, засыпая, каждый раз спрашивает, увидятся ли они завтра.
И Катя каждый раз отвечает:
— Конечно, увидимся. Спи.
— Тогда пока,— Пашка машет ладошкой.
Сразу после взрыва он, со свойственной детям деликатностью по отношению к судьбе, стал употреблять это словечко вместо "спокойной ночи".
Пока Катя и Пашка живут в медпункте напротив того самого злосчастного дома на Каширском шоссе, который взорвался 13 сентября, в понедельник. У них нет одеяла, и поэтому Пашка почти всегда засыпает у Кати на руках, комментируя это так:
— Для засыпания надо тепло и сказки.
Еще у них нет подушки, поэтому вечером тринадцатого Пашка несколько часов спал, положив голову на мой фотографический кофр. Кофр за 150 долларов, на которые можно было накупить подушек всем детям, спящим тут на полу. И о чем только я думал два года назад во время отпуска в Греции?
Московское правительство обещало пострадавшим новые квартиры, равноценные прежним. Кому-то даже выдают ордера на невнятных бумажках. Но люди, получившие ордер, все равно почему-то продолжают спать на полу в медпункте.
К телефону, объявленному всеми средствами массовой информации, по которому можно узнать о судьбе Кати и Пашки, никто никогда не подходит, хоть обзвонись. Московское правительство обещало каждому по десять тысяч рублей единовременно, но пока не дало. И выделило средства на возмещение ущерба на сумму не более 75 тысяч рублей, но выделить — не значит выдать. Обещают завтра.
— Мама, ну мы ведь завтра увидимся?
— Конечно, увидимся, спи.
...В Печатниках на завале подъемный кран казался огромным аистом наоборот. Издали это выглядело даже величественно и не страшно. Куча камня, спасатели во флюоресцентной форме с надписью (как заклинание) "МЧС России". Бульдозеры, самосвалы.
Спасатели не обращали на меня внимания. Ворочали камни такой величины, что совершенно невозможно представить, будто под такой глыбой кто-то может лежать живым, но спасатели надеялись, потому что действительно так бывает.
Кто-то из них незадолго до этого нашел под завалом живую кошку, и это вселяло надежду, что найдется, может быть, хоть один еще живой человек.
Я кашлял не переставая. Спасатели подцепили к подъемному крану большую бетонную плиту, и кран ее поднял. Под плитой была спальня.
На какое-то мгновение спасатели, работавшие в этой части завала, выпрямились, замерли и замолчали. В спальне стоял диван, сплюснутый бетонной плитой так, что сначала он показался мне тюфяком.
Секунду стояли молча. На диване лежали мужчина, женщина и ребенок. Женщина обнимала ребенка и как бы пыталась прикрыть своим телом от смерти. Я подумал, что должен что-то сказать об этом, но не знал что.
— Ребенок, кажется, живой,— шепнул кто-то из спасателей и кинулся к дивану.
Шестеро мужиков бережно и быстро освобождали тела от засыпавшего их строительного мусора. Бережно и быстро. Сначала подняли женщину. Женщина была мертва. Потом подняли ребенка. Спасатель прижимал его к груди. Дым завивался вокруг кольцами, как в кино. Репортер газеты "Сегодня" успел щелкнуть от живота фотокамерой. Стоявшие вокруг стали передавать по цепочке, но за спинами, как бы скрывая друг от друга, черный трупный мешок. Ребенок был мертвый. Его быстро закрыли и быстро унесли.
Поодаль стояла раздавленная машина, кажется "копейка". Я сел на ее капот и закурил. Дым был невкусным.
— Сигаретка найдется? — рядом со мной стоял один из давешних спасателей. — Видел? Как в сказке.
— Что как в сказке?
— Жили долго и счастливо и умерли в один день.
Он правда так сказал. Я ничего не придумываю.
...Там, в Печатниках, по завалу бродил парнишка лет восемнадцати и все время искал что-то. В руках он держал тетрадку. Кто-то из спасателей рассказал мне, что паренек этот нашел на завале дембельский альбом своего дружка-соседа и вот теперь ходит с этим альбомом и ищет что-то еще.
— Мы его отвели к штабу, чаю дали. А он вернулся. Ищет. У него тут родители погибли.
— А сам то как уцелел?
— Пошел к соседу играть в компьютер,— спасатель махнул в сторону дома напротив, тоже изрядно покореженного. И все видел. Кажется, еще у него была сестра старшая.
Я видел своими глазами, как в Печатниках молодой человек, осматривая трупы, в каждом узнавал свою невесту. Я видел, как девушка бежала в темноте куда-то. Видел старика, который пытался запихать еду в маленький пластмассовый термос. Видел мужчину, который, найдя в списке рядом с диагнозом "сочетанная травма" заветное женское имя, вздохнул: "Слава Богу". И тогда мне это не показалось странным. Наоборот, странным кажется мне вот уже несколько дней все остальное.
...— Слушай, пристрели ты ее!
Так говорил в последнюю ночь в Печатниках постовой милиционер спасателю. Спасатель этот только что сменился, еле стоял на ногах от усталости, но вот уже битых полчаса, вместо того чтобы пойти и лечь где-нибудь в автобусе, ползал вокруг разбитого "Жигуленка" и пытался поймать под ним кошку. Ту самую, кажется, которую вытащили из-под завала.
Спасатели МЧС возились с раненой вороной, кормили потерявшуюся собаку, на исходе второго дня, все еще устраивали минуты молчания...
И министр Шойгу, когда уже даже мне было ясно, что живых под завалом нет, продолжал говорить в телекамеру:
— Может, найдем хоть одного живого.
И заместитель его говорил то же самое. И генерал, командовавший работами. И спасатель Саша, который не боится за свою оставшуюся дома семью.
— Я же тут спасаю...
— Это что, примета такая?
Два дня и ночь, проведенные на руинах домов в Печатниках и на Каширке, убедили меня в том, что, пока спасаешь кого-нибудь живого, линия фронта проходит там, где спасаешь. И стало быть, дома — тишина. Ребенок спит, и жена поет ему колыбельную.
Не может быть, что судьба настолько несправедлива, чтоб обижать спасателей. Поэтому, если мы все станем спасателями, война прекратится.
Помогите им. Помогите, чем можете, и, я даю слово — тем временем какой-нибудь ангел будет охранять ваших близких.