Это стало началом петербургского фестиваля музыки Валерия Гаврилина, приуроченного к его 60-летию. В роли папеньки чеховской Анны выступил 59-летний худрук-директор Большого и хореограф спектакля Владимир Васильев, распрощавшийся со сценой несколько лет назад.
Блиц-гастроль москвичей не обошли вниманием видные деятели хореографии: среди публики были замечены международная звезда Наталья Макарова (черные одежды, шелковая шаль на голове, автографы в антракте), Екатерина Максимова — первая исполнительница Анюты, жена и муза балетмейстера, и главный отечественный "современный хореограф" Борис Эйфман. Приветственные речи кружили вокруг слова "русский", а в воздухе витали почвеннические идеи.
На фестиваль привезли неофитку Светлану Лунькину. Доселе Петербург видел только ее Жизель (глобальный гастрольный обмен-98 между Большим и Мариинкой). Лирики пели гимны "чарующей естественности" и ностальгическому типажу Екатерины Максимовой. А физиков Светлана повергла в шок, зачахнув посреди вариации первого акта. С тех пор подробности ее биографии — лондонский триумф, собственноручное доение коров и прочие детали из интервью Ъ (см. номер от 8 сентября) — воспринимались петербуржцами исключительно под грифом "та самая балерина, которой Москва думает затмить нашу Лопаткину".
Вопреки многообещающему портрету, в "Анюте" беби Лунькина была мила, благонравна и незамысловата. Честно обыграла бровями все решающие моменты действия. При любой возможности пыталась изобразить обладание большим шагом. Не забывала вытягивать стопы даже на брачном ложе.
Все остальное соответствовало предсказаниям. Бойкий антураж: цыганки и горожанки, избавленные хореографом от технических печалей, с нерастраченным пылом били плечами или трясли юбками. Скучающие солисты: никто не знал, куда себя деть на танцевальном мелководье собственных партий. Твердое "пять" по актерскому мастерству можно было ставить только Александру Петухову в роли престарелого супруга Анюты.
Вне конкуренции, конечно, был сам Васильев — кажется, единственный, кого раззадорила ситуация молниеносного гастрольного марш-броска в Петербург (перед поездкой, говорят, не было даже сводной репетиции). Презрев суетные заботы о форме, он отважно крутил положенные туры. Самозабвенно предавался горю. Лихо выделывал коленца на балу и дирижировал (не выходя из образа) своей труппой с высот парадной лестницы. На лицах внимавшего ему кордебалета ясно читалось: "А наш-то — орел!"
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА