МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Шерлок Холмс, как известно, любил начинать день с чтения страницы объявлений "Таймс". Великий сыщик обнаруживал за скупой строкой classified бездны человеческого духа, завязки и финалы великих драм, трагедии и преступления. За отсутствием в наших краях чего-либо, хоть мало-мальски похожего на викторианскую "Таймс", сегодняшний мечтательный сноб открывает "Из рук в руки". Что же, драмы и трагедии имеют место, и для человека внимательного, пытливого, да еще наделенного фантазией толстая газетка содержит достаточно пищи для ума. "Продаю участок с соснами в поселке старых большевиков, грунт сухой, ландыши". О ландыши, вы отцвели. Большевик, славный тем, что когда-то лично приводил в исполнение приговоры по статье 58-й, давно уж путешествует по аду, а наследники перессорились, поделили гектарный участочек и вот распродают его, не в силах выносить друг друга.
Советский быт становится историей на наших глазах, еще немного — и станет литературой, особенно та его часть, которая касается распада коммунистических дворянских гнезд. Российский быт уже стал. "Развитие российской государственности может быть представлено и осмыслено как история болезни империи" — так начинает свою книгу "На службе российскому Левиафану" историк Семен Экштут. Речь идет о разных ярких личностях золотого века дворянской России — от знаменитых вроде адмирала де Рибаса до мало кому известных. Например, совершенно замечательной оказывается история некого отставного штаб-ротмистра Алексея Вульфа. Замечательной не только тем, что показывает человеческий тип в типических же обстоятельствах, а еще и всякими подробностями. Такой очень частный, человеческий подход. В советское время книги Натана Эйдельмана были культовыми именно из-за того, что историк не пренебрегал бытом,— нам, многогрешным, не так уж интересны громадные движения людских масс. А вот какую зарплату кто получал и сколько соток был участок у какого-нибудь графа Мордвинова — это действительно понятно и любопытно. Словом, собрание исторических анекдотов — жанр беспроигрышный, если они хорошо изложены, а в случае г-на Экштута это условие соблюдено.
Проходит время, и история начинает выглядеть в наших глазах помягче, градус жестокости уходит, но времени должно пройти довольно много. История советская еще долго не сможет перейти в разряд поставщика курьезов — никаким быльем она не поросла. Журнал "Index-Досье на цензуру" хотя формально и является периодикой, но предполагает чтение "книжного" типа. Сдвоенный 7-8-й номер за этот год целиком посвящен истории пенитенциарной системы, тюрьмам и лагерям у нас в стране и в мире. От XVIII века — до этого, оказывается, преступников либо казнили, либо подвергали какому-то одномоментному наказанию. Через ГУЛАГ — до сегодняшней ситуации. Урок "Индекса" заключается не только в публикуемом материале, но и в манере его подачи: совершенно европейское издание, спокойное, но не бесстрастное, ответственное. Авторы — от Алексея Германа до Мишеля Фуко. Который, в частности, напоминает о замечательных словах: "'Преступление — это государственный переворот снизу'. Так сказано в 'Отверженных'". Интересно, читал ли Владимир Рушайло Виктора Гюго?
Из книг менее тревожного характера на прилавках заметен второй тираж "Трудов и дней Иосифа Бродского", составители Лев Лосев и Петр Вайль. Это сборник статей о Бродском, интервью с людьми, с Бродским общавшимися, несколько малоизвестных текстов самого Бродского. Всякая литература об этом нобелевском лауреате пользуется хорошим спросом — хотя, на мой вкус, "Труды и дни" не сообщают ничего экстраординарно нового о поэте и классом ниже "Диалогов с Бродским" Соломона Волкова. Больше того, при чтении возникает что-то вроде разочарования: размах посмертного маркетинга несоразмерен не то что Бродскому, а литературе вообще. Но все эти послебродские и околобродские книги, так или иначе, ведут к одному результату — ты берешь и перечитываешь сами стихи, и они-то не разочаровывают. "Страницу и огонь, зерно и жернова секиры острие и усеченный волос — Бог сохраняет все, особенно — слова прощенья и любви, как собственный свой голос". Эти строчки Бродского — эпиграф к книге, и ее стоило бы читать даже ради его одного.
Но масштабность и пафосность — вещи в литературе немодные и вообще малоприятные. Мелкие подробности жизни и понятнее, и убедительнее. Может быть, это обратная реакция на советский коллективизм — но теперь все слишком большое раздражает. И минималистская проза Генриха Сапгира как раз пример очень ненавязчивого и точного соответствия текста настроению времени. Тиражи Сапгира невелики — новой его книги, "Армагеддон", выпущено всего 600 экземпляров. Но на самом деле тиражи — дурацкий критерий; гораздо интересней количество не книжек, а самой прозы. Сапгир пишет, по-моему, быстрей и больше, чем популярный Пелевин и, между прочим, лучше пишет. Я имею в виду культуру построения фразы, точный выбор лексических средств и внятную метафорику. Обэриутский принцип "все слова должны быть обязательны" не очень-то уважался в отечественной словесности: обязательными считались не слова, а идеи. "Беда русской литературы в том, что в ней каждый мудак выступает в роли учителя жизни, а чисто литературные открытия и находки со времен Белинского считаются делом второстепенным",— писал Варлам Шаламов. Так вот, проза Сапгира — это как раз "чисто литературные открытия и находки". Соответственно, вам и решать, чего вы ищете — деталей или обобщений, хорошо расставленных на бумаге слов или широкомасштабных панорам, огневых передовиц или частных объявлений. Я-то считаю, что "Из рук в руки" — это и есть "Война и мир" сегодня.
Экштут С. На службе российскому Левиафану. М.: Прогресс: Традиция, 1998.
Index-Досье на цензуру. 1999. #7-8.
Иосиф Бродский: труды и дни. М., 1998.
Сапгир Г. Армагеддон. М.: Издательство Руслана Эллинина, 1999.