В Петербурге состоялась долгожданная российская премьера фильма Алексея Германа "Хрусталев, машину!".
Предыстория: до Канна
О том, что Герман снимает большой исторический фильм, знали еще со времен перестройки. За эти годы рухнула советская система кинопроизводства, в тысячи раз подешевел рубль, разорился "Ленфильм", а в мировом кино заметно изменились критерии оценок. Авторское начало, олицетворенное в России Тарковским и Германом, перестало быть предметом культа, уступив место постмодернистской ориентации на жанр.
Слухи становились все более странными. Говорили, что режиссер-перфекционист, отвергая даже тень компромисса, разорил нескольких французских продюсеров, со всеми решительно перессорился. Что на съемочной площадке Герман поддерживал атмосферу культа и террора почти по образцу сталинского.
Что из этих слухов было правдой, что нет — кто знает. Протокольная сторона запечатлена в многочисленных интервью Германа того периода. В них он сокрушался по поводу тотальной коммерциализации мозгов, обвинял в развале "Ленфильма" его тогдашнего директора Александра Голутву и вообще искал "образ врага", без которого, как утверждали даже друзья, режиссер, привыкший бороться с советской цензурой, просто-напросто не может существовать и работать.
Был еще показ фрагментов "Хрусталева" по телевидению, обещание продюсеров НТВ дать денег на завершение картины — и опять срыв, опять конфликт. Постепенно общественное мнение смирилось с тем, что этот проект — "бесконечный тупик" и "бездонная бочка". Поговаривали, что хитрец Герман сам не хочет завершать свою картину, потому что не уверен в успехе. О фильме стали потихоньку забывать.
Кульминация: в Канне
Но в Канне не забыли. В Канне картину Германа ждали еще в мае 97-го: юбилейный фестиваль до последнего момента держал для нее место в конкурсе. Но попала картина Германа в Канн только в 98-м, и сам факт ее готовности стал сенсацией. На последнем этапе масса проблем возникла с озвучиванием: актеры, игравшие в фильме, рассеялись по всей стране, игравший одну из главных ролей подросток превратился во взрослого мужа, а иных исполнителей уже просто не осталось в живых. Герман пытался озвучить их питерскими голосами, но в местных актерах обнаружил недостаток натуральности, а выручавшая его некогда колоритная клиентура советских пивных осталась в историческом прошлом. Тем не менее картина была закончена, и ее копия в самый последний момент прибыла к премьере в Канн, хотя никто, включая каннских отборщиков и организаторов, в окончательном виде ее посмотреть так и не успел.
На официальный просмотр приехали руководители Госкино России и "Ленфильма", а также известный петербуржец, а в ту пору парижанин Анатолий Собчак. "Хрусталев" задал каннской публике непростую задачу. Черно-белая картина длилась два с четвертью часа и в первой половине погружала зрителя в фантасмагорию образов и персонажей, которые напомнили многим Булгакова и Хармса. Между тем иностранцы привыкли, когда о России говорят языком Толстого или Никиты Михалкова.
Значительная часть публики, не досидев до конца, покинула зал. На следующий день отзывы были в основном негативными. До последнего момента по фестивалю циркулировали слухи о том, что Германа все же чем-то наградят. Однако правильно сказала финская журналистка — поклонница "Хрусталева": этой экстраординарной картине нельзя присуждать утешительный приз — нужно или давать Золотую пальмовую ветвь, или не давать ничего. Случилось последнее. Герман и его группа отказались прийти на церемонию закрытия, и, по сути, со дня премьеры фильма в Канне их никто не видел.
После Канна: вместо развязки
Начался новый виток интерпретаций и спекуляций. Говорили о том, что "время Германа" осталось позади, что жизнь кинематографа ушла далеко вперед. Показ сталинизма сквозь призму сюрреалистической трагедии объявили не то чтобы старомодным, но не соответствующим новым ориентациям культурной элиты. Даже на материале Холокоста предпочитавшей сказки типа "Списка Шиндлера" или водевиля Роберто Бениньи "Жизнь прекрасна" — одного из победителей того самого Каннского фестиваля.
Сам Герман был убежден, что "Хрусталев" повторит историю "Лапшина" — фильма, который тоже в свое время казался непонятным "броуновским движением", а со временем стал чуть ли не народной классикой. Однако от показа нового фильма на родине режиссер всячески уклонялся. "Хрусталева" обещали показать еще в прошлом году на "Кинотавре" в Сочи, потом несколько раз в Москве, потом в Сочи уже в этом году...
Каждый раз со стороны Германа следовало одно и то же формальное объяснение: нет качественной русской копии. Пытались напечатать ее во Франции — запороли, пытались на "Мосфильме" — с тем же результатом. А показывать соотечественникам копию с французскими титрами (и субтитрами) Герман считал унизительным для соотечественников.
Между тем означенная французская копия зажила активной жизнью на Западе. Фильм показали в Нью-Йорке, в Карловых Варах. Прошли показы в нескольких престижных парижских кинотеатрах. Реакция публики оказалась противоречивой, но залы не пустовали. И что самое невероятное: вышли великолепные отзывы тех же газет и журналов, которые из Канна дали разгромные рецензии на "Хрусталева".
Развернувшийся на десяток лет сюжет с "Хрусталевым" полон жестокого драматизма, творческих и организационных мытарств, отданных вампиру искусства здоровья, сил и жизней. Полон знаков, пророчеств, мистических совпадений, иногда столь концентрированных, что переходят грань самопародии. Все это вместе позволило журналисту Петру Вайлю (его статья помещена на этой же странице.— Ъ) определить казус с картиной Германа как наваждение. Наваждение, тяготеющее над режиссером и над судьбой его картины.
Показ "Хрусталева" в Петербурге, хотя и единичный и для весьма ограниченной аудитории, означает принципиально новую перипетию в сюжете. Этот показ состоялся не потому, что наконец напечатана "правильная" копия, и, разумеется, не потому, что кто-то (такого человека в мире нет) сумел убедить Алексея Германа в необходимости предъявить наконец картину на родине. Вайль прав. Показ совсем не случайно совпал с началом реальной работы Германа над новым проектом — фильмом "Трудно быть богом". Прежнее наваждение кончилось, отпустило, отступило. Началось новое.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ