— У меня печальная участь — я последний, кто видел его живым. В субботу вечером я был у него в больнице, часов в семь мы расстались, он меня проводил до лифта. И вот он стоит в спортивном костюме "Адидас", мы машем друг другу рукой, двери закрываются. А на другой день около одиннадцати звонит телефон — и крик его жены из больницы.
У него было редкое для актера качество — он не умел врать, очень трезвый был человек, реалистично смотрел на вещи. Поэтическое отношение к жизни — это не про него. В то же время надежный человек, с которым можно поделиться тем, что никому больше не скажешь... Я не забуду, как он устраивал баню у себя в Соснове. У него там уголок, он несколько лет строил баньку, такую финскую, рядом коптильня. Ему доставляло удовольствие встречать гостей — попарить в баньке, потом показать, какого он леща закоптил... Он был ироничен. В больнице на улице Луначарского у него на столике лежала пьеса, какая-то новая. Он порой говорил: "А может, не стоить учить?" — и, когда посетитель махал руками: "Прекрати!", продолжал: "Ведь у меня сердце старика".
Наталья Крачковская, актриса:
— Я знала Сашу очень давно — еще по "Кавказской пленнице", на которой работал мой муж. А потом мы снимались вместе в "Иване Васильевиче", недавно снова встретились на "Клубничке". Он был легкий, открытый, добрый, без снобизма и вывертов. И еще была в нем какая-то детскость. Его никто и по имени-отчеству-то не называл: просто Саша.
Как всякий нормальный творческий человек Саша всегда волновался перед съемкой. Зато партнера мог ободрить и успокоить. Помню, я снималась у Гайдая в трудной и рискованной сцене. Саша в этом эпизоде не был занят, он просто слушал, и я его нервно спрашивала: "Ну что, нормально получается? Я не выгляжу сумасшедшей?" А он: "Тебе и выглядеть не надо, ты и так с придурью". Разрядил напряжение, и я стала спокойно работать, а сама все глазом на него косила.
Виктор Минков, директор театра "Приют комедианта":
— Неделю назад я был у него в больнице, мы обсуждали новый проект антрепризный, трагикомедия на четырех человек, должны были играть он, Зинаида Шарко, Нина Усатова и Ира Мазуркевич. Он был очень оживлен, он очень ждал пьесы. Когда я уходил, он сказал: "Я вас провожу". Я ответил: "Что вы, лежите". Но он вскочил так бодро, что я удивился: "Что вы делаете в этой больнице? Вам надо играть". Это было ровно неделю назад.
Он был абсолютно нетусовочный человек, очень скромный. При его славе, известности он сторонился людей. Во время гастролей многие хотели познакомиться с ним, он говорил мне: "Виктор Михайлович, давайте уйдем в номер"... Этим летом, в июне, в ужасную жару, мы закрывали сезон спектаклем "Владимирская площадь". Он как-то шел в театр минут за сорок до начала — люди стоят. "Ну что же вы в такую жару идете в театр, мучиться?" Они: "Как же, мы на вас пришли посмотреть".— "Ну вот если бы вы не пришли, и мне не пришлось бы играть".
Владимир Наумов, режиссер:
— Он обладал редким положительным обаянием, вокруг него сразу образовывалась аура добра, душевного покоя и мира. Его актерская интуиция сочеталась с очень четким и точным, почти математическим профессионализмом. Какую бы роль он ни играл, он всегда принимал активное участие: иногда правил диалоги, иногда занимался сюжетом. Обычно актер как бы пульсирует внутри собственной роли, а аура Демьяненко распространялась на всю картину. Даже если его не было в том или ином эпизоде, его присутствие бросало отражение на весь фильм... Его знают в основном по роли Шурика в картинах Гайдая, но он был в состоянии играть и глубоко трагические роли. Я не виделся с ним пару десятков лет, и у меня есть какое-то чувство вины, что после наших старых картин нам не довелось больше встретиться на съемочной площадке.