Исполнилось сто лет со дня рождения Хорхе Луиса Борхеса. Публикация в начале 80-х небольшого, любовно исполненного томика в серии "Мастера современной прозы" мгновенно сделала его культовым писателем эстетствующей отечественной молодежи. В этом статусе он пребывает и до сих пор, с той только разницей, что оформилось и антиборхесианское умонастроение. Теперь у нас, как и во всем мире, Борхеса или боготворят, или на дух не переносят. Как во всякой приличной постмодернистской литературе, в русской есть свои эпигоны Борхеса. Словом, классик вроде Набокова.
В мозгу более или менее начитанного русского Борхес сопоставляется с Набоковым сам собой, помимо воли, и к такому сопоставлению есть помимо литературных и биографические основания. Борхес родился в богатой аргентинской семье с английскими корнями и по-английски заговорил раньше, чем по-испански. В пятнадцать лет он уехал в Европу для продолжения образования, а затем, возвратясь в Буэнос-Айрес, стал заниматься помимо сочинительства и разнообразными издательскими проектами, большей частью со своим другом Адольфо Касаресом. Касарес у нас намного менее известен, чем Борхес, однако его роль в жизни последнего очень значительна. "Много лет я думал, что вырос в пригороде Буэнос-Айреса,— писал Борхес.— Однако на деле я вырос в саду за высокой оградой и в неограниченных размеров библиотеке английских книг". Результатом такого книжного воспитания стала присущая Борхесу высокомерная робость — вот от нее-то и старался отучить друга обаятельный жуир Касарес. С переменным, насколько можно судить, успехом: с женщиной, которая была главной любовью всей жизни Борхеса, писатель, в силу своей застенчивости, никогда не был близок.
Политические взгляды Борхеса (не самого, мягко говоря, политизированного писателя в мире) отличались устойчивым консерватизмом. Он недолюбливал популистский режим Перона — и обожаемый народом диктатор отплатил ему с византийской изощренностью, пожаловав писателю унизительную синекуру: в течение нескольких лет Борхес занимал пост управляющего уличными рынками Буэнос-Айреса. После падения перонистского режима в 1955 году персона и пост пришли в соответствие: на протяжении почти двадцати лет Борхес был директором Национальной библиотеки. Ирония богов состоит в том, что к 55-му году Борхес полностью ослеп.
Как и Набоков, Борхес в своих текстах весьма скрытен в том, что касается его самого. Короткие, обезличенные рассказы, по энергетике тяготеющие скорее к стихам, чем к к прозе, почти ничего не сообщают нам об их авторе. Можно было бы говорить об особом, целомудренно-латинском взгляде на мировую культуру — если бы не странное, тревожное ощущение обмана, искусной имитации, постоянно возникающее при чтении Борхеса. Может быть, он глумится над нами, этот аристократ?
"Я старый поэт, да к тому же еще я слеп. Я либо Мильтон, либо Гомер, не так ли? Это все и объясняет, только поэтому-то меня и принимают всерьез",— говорил он в одном из интервью. Сейчас, когда юбилей писателя пышно празднуется во всем мире — в Аргентине даже построили в его честь какой-то особенный лабиринт,— много говорят и пишут о неразгаданности Борхеса, о том, что над его культурологическими шифрами и кодами человечеству предстоит биться еще лет двести. Об этом не нам судить, заметим только, что с нас достанет и того, что мы способны слышать неподражаемую интонацию Борхеса. Интонацию человека, чье понимание мира неизмеримо больше его возможностей на этот мир влиять.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ