Тишайший городок Веве на берегу Женевского озера, где коротают деньки богатые пенсионеры всего мира, послужил сценической площадкой для редкого зрелища — праздника виноделов Fete des vignerons. Это кажется на отечественный вкус странным, но праздник был посвящен вовсе не выпиванию с закусыванием. Главное в нем — колоссальное театрализованное представление, помесь оперы, балета, физкультуры и скотоводства, с элементами античной и христианской мифологии.
Имея швейцарские возможности и ту же самую исходную точку, здесь, наверное, сильно порезвился бы Остап Бендер. Помните его рассуждения? "Можно попросить денег в горисполкоме на проведение 'Дня жаворонка'. Там дадут, конечно, но день потеряешь"... Но вот он, удивительный эффект Европы: наблюдая колоссальных масштабов шоу, прогуливаясь меж специально выстроенных арен и павильонов, даже циничный славянин (в моем лице) не задумывался о том, сколько и кто наварил на этом. Главное: получилось ли? Пронимает ли?
Fete des vignerons, по сути дела — праздник урожая, но устраивается он изредка, раз в двадцать пять лет. Когда-то он выглядел вполне сельскохозяйственно, но теперь все по-другому. Готовиться начали за два года, написали либретто и текст, сочинили музыку, для массовки привлекли пять тысяч добровольцев. И человек пять профессиональных артистов — несколько певцов, пару танцоров, какого-то ведущего швейцарского комика. Артисты — ладно, они за зарплату, но добровольцы репетировали полтора года в свободное от работы время, на свои кровные шили костюмы, на время представлений брали отпуск. Кой-какая денежная отдача предполагалась только в случае аншлага. Аншлаг, заметим, был: триста тысяч недешевых, по $200-300, билетов были распроданы в течение двух недель.
Что же получили за свои денежки добропорядочные обыватели? Трехчасовое представление с довольно громоздким и эклектичным сюжетом, описывающим годовой цикл виноделия: начинается все с осенней ярмарки и всеобщего веселья и перепоя, затем следует зимняя спячка, во время которой на сцене представлены какие-то сложные сны и воспоминания, затем, натурально, посевная, уборочная. Ну и далее, в финале — вакхическое веселье. В реальности действие выглядит далеко не столь бессмысленным, как в пересказе, зато занимает не пять строчек, а три полновесных часа.
Рецензировать этот жанр, на мой взгляд, почти невозможно: сравнить особо не с чем — не парад, не опера, не балет, а все вместе и под открытым небом. Ясно только, что музыка, специально написанная какими-то швейцарскими композиторами с крестьянско-пивными физиономиями, вышла занудной, зато костюмы англичанки Кэтрин Зубер оказались великолепны. Хореографию на уровне солистов просто-напросто трудно различить, зато движения разномастных людских потоков по сцене очень даже впечатляют.
Еще больше впечатляют трогательные детали. Время от времени на сцене (это скорее стадион) появляются животные, причем в товарных количествах. Например, пара овчарок прогоняет перед изумленными трибунами стадо овец. Или — пастухи выводят стадо коров. Живых, тучных, импортных. Невообразимый восторг публики! Коровы, надо сказать, нисколько не стесняются справлять свои естественные надобности — так вот, специальная бригада тут же засыпает все это дело опилками, подметает, убирает.
Конечно, то, что живая природа с легкостью бьет искусство на его территории, известно давно. Но иногда удается ее использовать. В финале сельскохозяйственной оперы абстрактный задник сцены опускается, и открывается пейзаж: серое озеро, французские горы на той стороне. Будто прибавляется кислорода в воздухе. Этот же спокойный, слегка сентиментальный пейзаж видел Достоевский, живший здесь, за углом. Пращуров вот этих жирных лебедей элегически поминал Тютчев. Зырил, наконец, на все это Ленин, приговаривая: "Какие же гады меньшевики!" Хотя при чем здесь меньшевики, при чем здесь Ленин?
Самое фантастическое, что есть в этом представлении,— его естественность. То, как доброжелательно принимает тяжеловесное шоу публика, то, что тысячи участников в перерывах между представлениями просто тусуются по городу, в гриме и костюмах, вписываясь в толпу, и главное, разлитая в атмосфере беззлобность — соблазняют наблюдателя составить какую-то формулу Европы. Так получите, вот она: при сытой жизни вполне достаточно посредственного искусства, а другого им и не надо.
В километре от места проведения сельскохозяйственного праздника, в соседнем городишке стоит на набережной пошлейший памятник Фредди Меркьюри — патетический бронзовый хмырь с микрофоном и оттопыренной ногой. Напротив, в лобби большого отеля, спрятан другой монумент: качающийся на стуле Набоков работы Рукавишниковых. Эту, по русским меркам вполне спокойную статую, которая — как ее ни суди — находится в другом измерении, местные власти постеснялись ставить открыто: нечего будоражить отдыхающих: русский? писатель? на стуле? Не стоит.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ