На 64-м году жизни нищий пенсионер-инвалид Валерий Сергеевич Сергеев получил наследство из Швейцарии размером в 3 миллиона 600 тысяч долларов. Специальный корреспондент "Коммерсанта" АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ отправился в город Кудымкар, где живет этот счастливый человек, чтобы поздравить его. Результаты поездки ошеломили.
Сначала я долго звонил в Кудымкар и не мог дозвониться. Автоматическая связь не работала, все было не так. Я наконец крикнул кому-то на том конце провода:
— Да где он, черт возьми, ваш Кудымкар?
Кто-то там, видно местная телефонистка, обиделся:
— Вы что себе в отношении Кудымкара позволяете? И не на последнем слоге ударение! А на втором. Кудымкар, чтоб вы знали, субъект федерации!
Я примолк, конечно.
И вы тоже имейте на всякий случай в виду: Кудымкар — столица Коми-Пермяцкого автономного округа. Пригодится.
Но с некоторых пор далеко не это обстоятельство отличает город Кудымкар от всех других городов мира: здесь живет Валерий Сергеевич Сергеев, пенсионер огромного значения.
Пирувиекен
Дом-интернат для престарелых — на краю Кудымкара. Видал я, конечно, города и получше. Дом престарелых как, в общем, везде. Сидят на лавочках. Жмурятся на солнце. Играют в карты. Выпивают. Ко мне подходит дядька с красной повязкой на руке.
— Куда, с какой целью? — загораживает вход.
Путано, от неожиданного приема, объясняю.
— Сегодня,— говорит,— неприемный день. И вообще, миллионер устал. Слишком напряженный график интервью. Распорядился никого к себе не пускать.
Я стою в расстройстве.
— Пошел вон отсюда! В палату! На уколы! И повязку снимите с него кто-нибудь! — кричит со второго этажа женщина в белом халате.
Дядька сам проворно снимает повязку, но, прежде чем уйти, осматривает меня еще строже и подозрительней.
— Я вас провожу,— говорит мне санитарка.— Миллиардер живет на втором этаже.
Состояние пенсионера Сергеева множится на моих глазах.
127-я палата, где он живет, крошечная. Спертый воздух, мятые простыни, перекрученные одеяла, судна, плевательницы. Тут еще трое, кроме него. Они все совершенно одинаково лежат, подложив руки под головы, не спят и глядят в стены. Они не разговаривают друг с другом. Только один с трудом приподнимается на локте и внимательно смотрит на меня. Я здороваюсь, он не отвечает. Затем, в чем-то убедившись, падает лицом в подушку.
— Не обращайте внимания, он слепой,— говорит мне из-под одеяла Сергеев (его койка справа при входе).— Вы ко мне? Что-то меня знобит с утра... Постойте в коридоре, я сейчас выйду.
Он долго, минут двадцать, одевается.
— Хорошо,— говорит, выйдя наконец,— что вы приехали, а то все иностранцы, я им не верю, ни одной минуты я им не верю. Довожу до них свои апрельские тезисы — и все, ни слова правды, а то обманут.
Сергеев очень ловок. Он парит над полом на своих костылях. У него нет ноги.
— Они, ты понимаешь, счет мой в банке хотят сразу знать. А я дурак, что ли? Я им ласково так говорю: "Пирувиекен!" Они не понимают, что это я их по-фински к черту посылаю. Вы что, думаете, я языков не знаю?
И он еще долго жалуется на то, что американцы заставляли его по десять раз говорить одно и то же. Про этот его счет в банке.
— А я не волоку в банковских делах! — Сергеев вот-вот заплачет.
Я понимаю: это уже его апрельские тезисы.
И занялись они бизнесом
Если сразу открывать карты, в его семье все были Ивановы. Отец, мать, четыре сестры и брат. Валерий был самый старший.
— И вот что произошло,— говорит он мне.— Все у нас в семье Ивановы, а я один только Сергеев. Это отец в свою честь дал мне фамилию. Он Сергеем был.
— Разве так может быть?
— А как же? — отвечает.— У нас ведь Чувашия.
Я послушно киваю. Я понимаю, что в жизни человека, на которого к 64 годам свалилось почти четырехмиллионное наследство, все так и должно быть — с непредсказуемыми поворотами, фантастическими подробностями и нечеловеческими страстями. И это, видимо, только начало.
И я не ошибаюсь.
— Так ведь он мне и отчество свое тоже дал! — спохватывается Сергеев, хватая за хвост ускользнувшую было подробность.
Обладатель состояния родился в Чувашии. Отец работал художником на заводе автофургонов, раскрашивал их и был, таким образом, с головой погружен в искусство. А дядя занимался хозяйством в деревне Подлесная Козловского района. Кроме коз, дядя держал свиней и коров.
— Поэтому я рос и воспитывался в деревне у дяди,— объясняет Сергеев.
Там же, в этой деревне, в свое время вырос и дед Сергеева. Вы увидите, что все эти подробности очень важны.
Деда Сергеев не застал, тот в 16-м году пошел воевать и с войны не вернулся. Валерий Сергеевич говорит, что он служил высокопоставленным царским офицером.
— Потому что кортик на себе зря не таскают. А я у него на фотографии кортик видел. И потом. Их там двое на фотографии. Так один стоит с саблей, а дед сидит на стуле с кортиком. Вам это о чем-нибудь говорит?
— А почему дед с войны не вернулся?
— В плен к немцам попал.
— Как?
— По ранению. Как еще мог боевой офицер попасть в плен? А потом, когда большевики к власти пришли, решил не возвращаться. Женился, и занялись они бизнесом.
Занимались, видимо, хорошо. Сергеев говорит, что они шили одежду для вермахта во время второй мировой войны.
Костюмчик из панбархата
Однажды, почти сразу после войны, ему тогда 12 лет было, к ним в дом пришли пятеро чувашей. Еще была жива бабушка, жена деда. Привезли подарки. Там был синий костюмчик из панбархата для Валеры — рубашечка, шорты, гольфы. Прилагались туфли и детские часы. У них в Козловке такого богатства, конечно, никто не видел. Потом по этим его часам учителя в школе засекали время урока.
— А дяде моему привезли кожаные штаны и реглан — такую вроде куртку,— вспоминает с большим удовольствием.— И все утепленное. Бабушке привезли одежду полностью, после ее смерти она вся почти что нетронутая и осталась. Маме дали часы, "Омегу".
Чуваши рассказали, что все эти подарки — от деда, из Германии. Все они воевали, попали в плен, и всех дед, как родных ему чувашей, взял к себе на работу из лагеря и спас тем самым им жизни. Они рассказали, что фамилия его теперь фон Корзаков и он очень важный чин.
— А вы кино смотрели, "Список Шиндлера"? — спросил я Сергеева.
— Нет, а что?
— Может, с вашего деда главного героя списали?
Я рассказал ему содержание фильма.
— Может,— оживился он.— Наверняка!
Библейская история
Сам Сергеев тоже оказался не чужим для Германии человеком. Он служил в армии танкистом и был премирован шестимесячными курсами подготовки под Потсдамом. Там и происходили главные события в его жизни, о которых стоит рассказать, если уж вообще говорить о нем.
Он нашел Катю в саду. Это библейская история. Как-то шел он яблоневым садом. Видит — стоит в саду девушка и держит в руках яблоко. Не надкусывает.
— Давайте,— он говорит,— вместе съедим это яблоко.
Девушка испугалась.
— Я вам заплачу,— сказал Сергеев, отступая от канона.
— Не надо,— сказала она по-русски, возвращая его к канону.— Я дам вам яблоко. Я давно хотела познакомиться с русским солдатом, потому что учу русский язык и буду преподавателем. Меня зовут Катрин, Катя.
Тут они, по его словам, и поцеловались. Так, я думаю, и было.
В этом саду они встречались и дальше, потому что старший сержант Ремезов был другом Сергеева и разрешал ему отлучаться после 11 вечера, а за это Сергеев должен был платить только яблоками из сада.
Он рассказывает все это, сидя на кровати в доме-интернате. Соседи его не проявляют никакого интереса к происходящему, они по-прежнему не замечают нас.
— А вы, ребята, что, московской не привезли? — вдруг неприязненно спрашивает меня Сергеев.
Я достаю бутылку "Московской", ставлю перед ним.
— Лене налей,— просит Сергеев.— Только ему в руку надо дать, он же ничего не видит.
Леня на этих словах поднимается и тоже садится на кровать. Я даю в руку Лене рюмку — пустую пластмассовую коробочку из-под фотопленки. Он берет ее, мгновенно опрокидывает и снова подставляет мне.
— Хватит,— резко говорит Сергеев.
Леня покорно ложится, подложив ладоши под щеку, и отворачивается к стене — ждать следующего раза.
— Хороша,— радуется Сергеев, пополоскав водку во рту.— "Московская". Первый раз в жизни пробую. Раз так, ребята, я вам сейчас свою прозу покажу. Я же про Катю прозу пишу.
Он достает из-под кровати потертый чемодан, перевязанный какой-то полуистлевшей веревкой, долго возится с ней, наконец развязывает.
В чемодане в основном, как ни странно, почти одни только книги. Я беру одну: Джеки Коллинз, "Стерва", свежее, этого года, издание. Беру вторую: Джеки Коллинз. И третья тоже. Сергеев неравнодушен к дамским романам.
Чтение вслух
— Вот,— говорит,— нашел! Читай вслух. Это про Катю. Полгода назад написал.
"...В любом возрасте человеку холодно и жутко без любви... Главное, что она без всякого стеснения сидела в такой позе и, наивно-вопросительно глядя прямо на меня, шептала что-то про себя, с оголенными низом без трусов, подтянув, видимо, заранее свою черно-нейлоновую юбчонку к животу; красивые ножки поставлены стоймя на скамейке и растопырены на фоне белой сорочки вокруг прекрасной ее груди..."
— Может, не надо мне дальше читать? — боязливо спрашиваю я.
— Давай-давай,— поощрительно говорит Сергеев.— Это мои мемуары.
"Что она тихо шепчет мне в ухо, я сначала не понял, ведь летний теплый дождик в саду помешал ей закончить, и она неожиданно быстро сказала: 'Милый-милый, не бойся, мне самой уж хочется секса, позволь потрогать твою палочку-выручалочку'..."
Я поднимаю и глаза и вижу, что с соседней кровати на Сергеева пристально глядит старик. Он вдруг начинает страшно кашлять, потом сплевывает в судно, которое стоит перед ним, и говорит:
— Налей мне тоже.
Я замечаю, что в комнате началось какое-то движение, старики заворочались, им теперь не чуждо происходящее.
— Так что там дальше было, Сергеич? — напряженно спрашивает один старик.
— А ничего,— говорит Сергеев, забирая у меня мелко исписанные листки.— Что могло быть, если жениться на немках нашему контингенту разрешили только в 57-м году. Приказ Министерства обороны вышел. А у меня с ней в 56-м история была.
Он все равно хотел жениться и даже написал матери письмо, спросил разрешения. Она ему ответила: "Нам трофейных девушек не надо".
Сергеев рассказывает, что все это время, что продолжался его роман с Катей, с ним происходили странные вещи.
Записки на кладбище
Городок находился километрах в трех от границы с западным сектором. И вот чуть не каждый раз, когда Сергеев заходил в магазин за сигаретами, обнаруживал потом в кармане записки, в которых содержались подробные рекомендации, где и в какое время ему надо перейти границу и как потом найти деда.
— Я прямо ошарашен бывал! — говорит Сергеев.— Откуда они знали? Но вот полезу в карман — и обязательно найду. А я, конечно, про деда все знал. Мне мать много рассказывала. Она, когда умирала у меня на руках, говорила: "Валера, забери наследство!" Так что мне вроде и удивляться не надо было, а я все равно удивлялся.
Однажды ему подсунули такую записку на кладбище.
— Танцевал я,— говорит,— однажды у них на кладбище...
— Что? — переспрашиваю я.
И не наливал ему больше одной рюмки, он мне трезвый был нужен.
— Да у немцев есть такой обычай. Танцы на кладбище. Нам не понять. Но я понял. Я в дозоре был, а они кричат: "Ком хир! Шнапс тринкен!" Я и пошел. Они думали, я танцевать не умею. Но я им сразу наподобие шейка станцевал.
— Откуда же вы шейк знали, Валерий Сергеевич?
— Как откуда? Я же в танковой разведке служил. Еще бы я не знал.
— Да,— вздыхает,— хорошие люди немцы, только танцевать не умеют. И нас очень боятся. Я им и липси тоже показал, совсем новый тогда танец был, они даже не знали. И вдруг чувствую, кто-то в карман ко мне лезет. Неужели опять записка? Да, опять.
Но он тогда не клюнул на провокацию. А на другие провокации клевал охотно.
— Пятнадцать марок платишь, считай, любой немке — и имеешь свое удовольствие.
— А как же Катя? Мемуары...
— Нет, Катю я не трогал. Я же любил ее.
Вот почему он не дал дочитать мемуары. Не было там продолжения, которого мы все так ждали. Или, наоборот, было.
— Да,— опять вздыхает,— пятнадцать марок. А то и десять... Сейчас, наверное, дороже?
— Наверное,— соглашаюсь я.
— Но ведь тогда продукты дешевле были,— разумно добавляет.
Оттепель
Потом его ранили в пяточную кость и он долго лежал в госпитале в городе Грабовзее. Катю он так больше и не видел. Познакомился с другой, дочкой буфетчицы в госпитале. Дочке было 16 лет, и они с мамой хотели, чтобы Сергеев женился на одной из них. У них была машина и хорошее хозяйство, приказ Минобороны с разрешением жениться на немках уже вышел. Но Сергеев помнил о Кате и не подвел ее. Опять ходил в патруль, когда выздоровел, и опять подбрасывали ему эти записки.
— Переходите, писали, на сторону ФРГ, к вашему деду. И сам дед писал: "Очень жду, очень прошу перейти границу, будешь жить со мной, я мирный человек, шью одежду, очень много у меня денег. Женат на женщине, фамилия ее Краузе, женщина очень хорошая".
— Ты представляешь,— говорит,— что было бы, если бы я перешел? Родители бы сразу в тюрьме оказались.
— Да ладно,— говорю я,— это уже оттепель началась.
— Что? Оттепель? Да ты знаешь, что в эту оттепель коммунисты творили?
И рассказывает. Он уже вернулся из Германии, его комиссовали в конце концов. Работал на судоремонтном заводе. Один раз приходит на работу, а его сразу к директору вызывают. У директора майор сидит и приятель Сергеева, такой же рабочий.
— Нет,— говорит приятель,— не он.
— Отпустите, он нам не нужен,— говорит майор.
Но Сергеев очень испугался. А оказалось, что накануне несколько рабочих, раздраженные ничтожной зарплатой, сели во время рабочего дня играть в домино и сказали, что не встанут, пока им зарплату не повысят. Хорошо, что Сергеева с ними не было.
— А ты говоришь — оттепель,— обиженно смотрит на меня Сергеев.
Общая травма
Потом он работал в райисполкоме, в отделе соцобеспечения, в отделе культуры. Про деда вспоминал часто и так же часто про Катю. Он так и не женился ни на ком. Писал ей; никто не отвечал.
Жизнь никак не сложилась и никак не удалась. Две красивые сказки были в ней — дед и Катрин. Он придумал себе третью и по комсомольской путевке уехал в Казахстан, на Мангышлак. Там были какие-то невероятные залежи: и нефти, и урана, и золота.
Но и там сказка не сложилась, он вернулся из Казахстана несколько лет назад инвалидом, потеряв ногу.
Это он в ОРСе работал; возили продукты зимой по степи, 51 градус мороза, хотели вернуться за три часа, спрямили дорогу, заехали в бархан и трое суток ждали помощи.
— Водки-то не взяли ни одного ящика,— горевали они с водителем.
А просто решили не поить артельщиков-золотоискателей.
Быстро сожгли бензин, потом все картонные ящики, выпили кофе из китайского термоса, несколько раз засыпали и все-таки просыпались. Через трое суток их нашли, привезли в какое-то село, растерли руки и ноги снегом, занесли в теплую комнату влили в них водки.
— Эх, если бы хоть в сенях оставили,— жалеет сейчас Сергеев.— Может, и сохранил бы ногу.
В больнице ему оформили "общую травму", и это его до сих пор больше всего выводит из себя.
— Только потому, что от нас водкой пахло! Мы что, сами ее пили? У нас пальцы не сжимались! Как же мы просили дать нам производственную травму! Не дали!
Еще несколько лет он жил в Казахстане в доме-интернате для престарелых и инвалидов, но после одного случая решил уехать.
— Казахи стали ненавидеть нас, русских, после 94-го года, хотя мы им ничего плохого не сделали. Пришел один как-то к нам в интернат, а так получилось, что там только русские собрались. Обедаем в столовой, он входит с обрезом. Все разбежались, только мы с Людой Беловой остались.
В общем, по версии Сергеева, отобрал он у двадцатилетнего казаха обрез и тот убежал. А Сергеев понял, что надо ехать домой. Ему удалось устроиться в интернат в Кудымкаре. Он здесь около трех лет.
Бомбу не обнаружили
А последние 20 лет он пишет письма на немецком языке во все немецкие и швейцарские банки. Он ищет дедовское наследство. Мать, умирая, сказала, что оно обязательно есть. Адреса банков он узнает как придется. Очень помогли казахские немцы и даже написали письма на своем языке.
Двадцать лет банки молчали. И вот в феврале один ответил. UBS, крупный швейцарский банк.
— Три миллиона шестьсот тысяч долларов,— долго, с расстановкой с наслаждением произносит Сергеев.— И это еще не предел. Потому что в Швейцарии еще столько этих банков!..
Очень быстро об этом узнала местная пресса. Собкор пермской газеты "Звезда" по Кудымкару Федор Истомин сразу написал про него. Заметка попала в Интернет. Все. С этой секунды жизнь пенсионера Сергеева переменилась.
— Можно заметку эту посмотреть? — спрашиваю я Истомина.
— Конечно,— говорит.— Из моих рук.
— А с собой не дадите почитать?
— Нет,— твердо качает головой.— Единственный экземпляр. Надо сохранить. А вдруг в милицию вызовут?
Я смотрю на первую полосу газеты. Небольшая заметка и рисованная иллюстрация. На ней мужик с латаным мешком за плечами топчется на пороге заграничного банка. Швейцар его не пускает. Мужик говорит: "Я из Кудымкара, за дядюшкиным наследством". Не за дядюшкиным, а за дедушкиным.
Я указываю Федору Истомину на эту ошибку.
— И что теперь будет? — тревожно спрашивает он.
Я успокаиваю его. А разговариваем мы с ним в здании краевой администрации. Тут вбегают два милиционера. Немедленно надо эвакуироваться. В здании бомба, только что позвонили. А идет заседание Федерального собрания округа, так что все не случайно.
Мы выходим на улицу. Тут уже стоит мэр Кудымкара Александр Климович, нервничает, что бомбу положили.
— А вы,— говорит,— из Москвы, по этому поводу? И как это вы все успеваете? Или заранее знали?
И смотрит уже подозрительно. Я и его успокаиваю.
— А, Сергеев! Повезло мужику. Такие деньги! Больше годового бюджета всего города.
Выходит и управляющий делами мэрии Петр Яковлевич Караваев. Он мне очень нужен. Это он уже несколько месяцев помогает Сергееву. Позволил ему позвонить из своего кабинета в швейцарский банк, нашел для этого переводчицу. С тех пор Сергеев, если кто его спрашивает, всем поясняет:
— Мой вопрос решается только на уровне телефакса.
— А что,— говорит Петр Яковлевич.— Пускай теперь мужик поживет в Швейцарии. Да, помогаем. Да, звонили в банк Маргит Бюргер, это она ему письмо прислала. Хорошая, видимо, женщина.
Я уже наслышан про Маргит Бюргер. Сергеев посвятил ей стихи, которые заканчиваются словами:
"И если ты поможешь мне,
Я вознесу тебя на небеса!"
— Неужели стихи? — переспрашивает Петр Яковлевич.— Впрочем, не удивляюсь. Она этого стоит. Только надо было мне сказать. Я бы попросил, перевели бы на немецкий. А то может не все понять.
Караваев рассказывает, что его брат давно уже уехал в Германию. Он говорит, что жена брата как раз работает в доме для престарелых под Мюнхеном, что ли, и сама желает теперь провести там старость, но на такую старость у них пока нет денег.
— Может, пока довезти Валерия Сергеевича до брата в Германии? — озабоченно советуется со мной Караваев.— Оттуда до Швейцарии рукой подать. Ему как-то легче будет.
Бомбу не обнаружили.
Сэлф мэйд мэн
Накануне моего приезда у Сергеева была расписана каждая минута. Приезжали японский журналист, журналистка "Комсомольской правды", корейский журналист, съемочные группы телекомпаний NBC и BBC, журналистка "Лос-Анджелес таймс". Все остались в восторге, чего не скажешь о Сергееве.
— Лучше всех корейский журналист. Дал мне две тысячи на карманные расходы. Японский дал полторы. Американка мучила меня полдня и не дала ни копейки! А меня же люди спрашивают! Все денег требуют теперь! Некоторые со мной разговаривать перестали.
За день до нас пришел к нему еще один посетитель.
— Сказал, что миллионер, а сам по виду как бродяга. Вот, оставил свою фамилию. Михайлов Владимир Андреевич из Новгорода. Великий изобретатель.
— Что изобрел-то?
— Какой-то вечный двигатель. Сказал, что есть патент в Америке. Теперь хочет, чтобы я все деньги вложил в его двигатель, специально ко мне приехал.
— Ну и что?
— Что-что. Ну, взяли мы с ним бутылку и, в общем, выпили...— Сергеев застеснялся.
— А вообще,— говорит,— я уже устал от людей. Ну сколько можно ходить. Поработать не дают. Мне анкету в банк надо заполнить, Маргит позвонить. Ведь мой вопрос решается только на уровне телефакса.
Я посмотрел на Сергеева. Передо мной на кровати лежал человек, жизнь которого наконец-то удалась. Человек, который сделал себя сам. Сэлф мэйд мэн. Человек с американской мечтой в кармане. Наконец-то он устал от внимания людей, от статей в прессе и от мельтешения на телеэкранах всего мира.
И я вдруг понял, что все рассказанное им мне за эти два дня — неправда. А правда, в крайнем случае, только то, что родился в Чуваши, был в Германии и в Казахстане.
— Валерий Сергеевич, покажите мне бумагу, в которой написано, что в банке UBS лежат ваши 3 миллиона 600 тысяч долларов.
Он долго рылся в чемодане и наконец показал. Бумага была из швейцарского банка и была подписана Маргит Бюргер. В бумаге Маргит благодарила Сергеева за письмо и просила заполнить анкету, которую банк предлагает всем, кто претендует на любое наследство, и просила прислать ее до 15 мая, потому что потом она уходит в отпуск. Все.
— А откуда вы взяли цифру в 3 600 000? — спросил я Сергеева.
— Как откуда? — он прямо посмотрел мне в глаза.— Мама говорила.
— А что,— спросил я,— люди, которые приезжают к вам, не просят показать эту бумагу?
— Да как-то...— он замялся. — Или языка не знают. А что, разве что-то не так?
Он опять посмотрел на меня. В глазах были отчаянье и надежда.
Нет, я не мог сказать ему этого. Потому что он и сам слишком хорошо все знал.
Пенсионер Сергеев. Сэлф мэйд мэн. Человек, который придумал себе совсем другую жизнь взамен той никчемной, которая у него была. Она и не стоила того, чтобы ею жить.
Я восхищаюсь пенсионером Сергеевым. Я склоняю перед ним голову. И — я говорю правду.
На следующее утро я зашел к Сергееву, чтобы попрощаться.
— Спит пока,— сообщил мне директор дома-интерната Африкан Власович Ермаков.— Лучше не беспокоить. А вообще, весь сегодняшний день миллионер будет занят. С ним работает съемочная группа телекомпании CNN. Вы завтра приходите.