Клюн И. В. Мой путь в искусстве. Воспоминания, статьи, дневники. Серия "Архив русского авангарда" / Сост., авт. вступ. статьи и коммент. Андрей Сарабьянов. — М.: изд-во RA, литературно-художественное агентство "Русский авангард", 1999.
Тексты Клюна — не то чтобы классические труды, но они заполняют важную брешь в истории нашей культуры — ту пугающую воронку, что образовалась вокруг имени Казимира Малевича в результате падения мощного снаряда под названием "Черный квадрат". Малевич до сих пор кажется единственным. Меж тем рядом с ним были не только эпигоны и ренегаты — клеймо, которое долго лежало на имени Клюна, близкого товарища Малевича, а потом его оппонента. Эта книга, снабженная большим количеством иллюстраций, в том числе старых фотографий (увы, лучшие работы Клюна до нас не дошли), показывает его как автора многих оригинальных идей. Среди его работ — композиции из реальных предметов (включая фрагменты мебели и фарфоровые электроизоляторы), кубистические статуи в человеческий рост (нашумевшая в свое время "Кубистка за туалетом"), проекты качающихся скульптур (сделанные за тридцать лет до американца Александра Колдера), "световые" абстракции 1920-х годов. В 1930-е годы — вполне сопоставимые с западным сюрреализмом беспредметные композиции из крючков и червячков, возвратно-фигуративные рисунки (на фигуру крестьянина наложен квадрат, а на фигуру крестьянки — прямоугольник). А также — самое интересное — копии с репродукций в западных художественных журналах. Это маниакальное копирование, плюс усердная, высунув язык, каталогизация собственных произведений (разных лет — вперемешку) делают позднего Клюна художником в хорошем смысле странным, постмодернистом до постмодернизма.
Тексты, опубликованные в книге, взяты в основном из архива Клюна в бывшем собрании Георгия Костаки и из архива Николая Харджиева, хранящегося сейчас, увы, в Амстердаме. В основном они публикуются впервые. Автобиография "Мой путь в искусстве" (Татлин, Маяковский — все тут), воспоминания о ВХУТЕМАСе, художественная теория, иногда в форме прекраснодушных стихов (!), воспоминания о Малевиче. Оказывается, последний в молодости дружил с киевским скульптором Архипенко, и тот уговаривал его рвануть на последние деньги в Париж учиться искусству. Малевич отказался, Архипенко уехал — и сделал там большую карьеру. Еще оказывается, что сестра жены Малевича была замужем за крупным соцреалистом Кацманом. То-то Кацман считал Малевича неудачником, Архипенко же, видимо, и вовсе забыл.
Представляет интерес и дневник Клюна 1930-х годов под названием "День за днем в искусстве". Он отчасти объясняет то, что так очевидно, но столь долго было нам невнятно: как чувствовали себя интеллигентные люди в начале сталинского правления. Они не все поддерживали, не все отрицали: им было очень, очень интересно. Все-таки переходная эпоха — отсюда и телячий восторг. Поучительное чтение.
ЗДЕСЬ ОБЛОЖКА!
Барт Ролан. Фрагменты речи влюбленного / Пер. с фр. яз. Виктора Лапицкого. Ред. пер. и вступ. статья Сергея Зенкина. — М.: Ad Marginem, 1999.
Ролан Барт, великий французский семиолог, на своей родине долго считался автором, для науки слишком увлекательным, а для глянцевых изданий — слишком заумным. Все изменилось в 1977 году, когда его наконец признали и академические круги, и журналы "Плейбой" и "Эль". Последние полюбили Барта как раз после книги "Фрагменты речи влюбленного". Феномен ее бестселлерства — чисто французский: только в этой стране существует традиция теоретической книги о любви (классический труд Стендаля, мимо которого и в нашей стране не проходят подростки). Но Барт полемизирует со Стендалем: как семиолог и структуралист, он пишет не о чувствах как таковых, а о речи влюбленного. Точнее, он пишет саму эту речь: после краткого введения следует зачин "Итак, слово берет влюбленный, он говорит".
Влюбленный говорит, как всякий из нас,— сбиваясь на пересказ чужих мыслей. У Барта источники их отмечены на полях — Гете, Платон, Пруст. Текст построен как словарь отдельных фигур мысли влюбленного — от "аскезы" до "я люблю тебя". Алфавитный порядок означает, что русская последовательность отличается от оригинальной, и значит, книгу можно и нужно читать фрагментарно, наугад. Это главная мысль Барта: влюбленный находится только внутри речи, он не может сам выстроить историю своей любви, как только она обретает последовательность — она прекращается.
Секретом Полишинеля является тот факт, что Барт был гомосексуалистом. Это (а также то, что во французском языке легко избежать указания на пол "другого") позволило ему написать книгу о любви вообще, лишенной телесных проявлений и ревности (как тонко подмечает в своем содержательном предисловии Сергей Зенкин) и вообще слишком стандартного распределения ролей. Хотя Барт и утверждает, что влюбленный — "тот, кто ждет" — всегда женственен.
Раскрывая Барта, можно напасть на пассажи о любви как напряженном любопытстве к другому, о нежности, которая, увы, в принципе не исключительна ("там, где ты нежен, ты говоришь во множественном числе"), о воле к тотальности, которая существует во влюбленном (нельзя любить "чуть-чуть"). Но сколько бы ни шла речь о жизни, это все же книга о знаках, которые, по Барту, "всегда выходят победителями": так, человек часто скрывает свою страсть ради предмета этой страсти, но само это скрывание он стремится сделать заметным — "нет любовных жертв без финального театра".
Впрочем, подход Барта к любым жизненным феноменам как к знакам, за которыми стоит какой-то смысл (этот подход его прославил и был растиражирован в журнализме во всех странах мира), в этой книге как раз подвергается сомнению. Барт находит границу, за которой этот подход бессилен: эта граница — любовь. Предмет любви не текст, а целостный образ; только в образ и можно быть влюбленным. Ход мысли, согласно которому текст — еще не все, а любовь интереснее, чем отрицание, сейчас очень авангарден, так что книгой могут зачитываться и те, кто интересуется культурой. Не только те, кто интересуется любовью, хотя последних, конечно, больше.