Сергей Бодров, известный теперь на родине как "старший", завершил работу над новым фильмом. "Стук копыт" ("Hoofbeats"), первая картина режиссера после "Кавказского пленника", станет также его голливудским дебютом. В основе сюжета история о лошадях и детях (место действия — южная Африка, время — 1914 год) может показаться неожиданной после актуальной драмы о кавказской войне. О том, почему в его выборе нет ничего удивительного и о своем голливудском опыте, СЕРГЕЙ БОДРОВ рассказал корреспонденту Ъ МИХАИЛУ Ъ-БРАШИНСКОМУ.
— Как начинался проект?
— Найти интересный сценарий не так просто. У меня были разные предложения. Мне предлагали "Подлинные ценности" ("One True Thing") — бестселлер, Мерил Стрип в главной роли, все уже было готово к запуску, но я отказался, мне это было неинтересно (и я был прав, картина не получилась). Предлагали "Дочь генерала" ("The General`s Daughter"), тоже бестселлер, крутой автор Нельсон ДеМилль, Джон Траволта в главной роли. Но я ничего не знаю про американские военные базы.
Несколько проектов меня увлекли. Я начал работать с Сэмом Голдвином над старым сценарием Айн Рэнд, русской девочки, уехавшей в Америку и ставшей в 1940-е годы культовой американской писательницей. В 1932 году она написала сценарий под названием "Красная пешка" — любовный треугольник на Соловках, замечательная романтическая история. Сценарий нуждался в работе, мне дали его переписать, но потом, как это часто случается, компания Сэма Голдвина была куплена MGM, и проект не состоялся, по крайней мере, пока.
Я нашел другой сценарий — "Песочница сатаны" Дэна Йоста (история трех парней в тюрьме), который уже много лет бродил по Голливуду, и никто не хотел его делать. Все понимали, что он замечательный, но для Голливуда он был слишком мрачным. Как и "Аптечный ковбой" — другой сценарий, принесший Йосту известность, это была экранизация романа Джона Фолли, грабителя и наркомана, 25 лет просидевшего за решеткой. Поскольку я считаю себя гуманистом, то я подумал, что смогу сделать гуманную картину. Про то, что и в тюрьме можно быть свободным, а главное — умереть свободным. Я даже нашел людей, которые загорелись этой идеей, но этот проект требует времени, его так сразу не сделать.
И тут Жан-Жак Анно прислал мне сценарий (сначала он сам хотел его делать, но потом решил продюсировать). Я обожаю лошадей, с детства, это моя страсть (в моих ближайших планах — "Холстомер"). И я хотел поехать в Африку. Чужая натура меня вдохновляет. Я очень люблю русскую деревню, но совершенно не знаю, как снять про нее фильм.
За Анно стояла большая студия, "Mandalay", потом проект перешел в "Columbia Pictures", и я думал, что дело, как обычно, затянется, но все случилось очень быстро. Мы поехали на выбор натуры, подготовили бюджет. У студии было пожелание, чтобы он не превышал 24 миллиона долларов. Картина без звезд, мне казалось, что этого достаточно, я даже, честно говоря, думал, что могу снять ее и за десять, и за шесть, но когда большая картина, студийная, инвесторы хотят быть уверены, что все будет правильно, и уверенность у них появляется только тогда, когда они вкладывают деньги. В конце мая прошлого года картина была запущена. А закрутилось все в конце 1997 года, то есть всего за семь-восемь месяцев до этого.
— После "Кавказского пленника" вас в России обвиняли в том, за что вообще-то режиссера следует хвалить,— в расчетливости. Каков был расчет в данном случае — голливудский дебют, и вдруг — дети, лошади, Африка, почти немое кино. Не легче ли было начать, например, с жанрового проекта?
— Я думал тут не о жанре, а о материале — что из него может получиться. В этом и есть весь расчет: ты ищешь, ищешь, чем загоришься. У меня никогда в жизни не было других расчетов. Я делал ошибки, хватался иногда за то, за что не надо было хвататься, но только потому, что ужасно хотел работать. С "Кавказским пленником" было то же. Политика меня интересовала меньше всего. Политика — это газета, через три дня она становится никому не интересной. И это полностью противоположно тому, что я ищу,— универсальной истории. По-английски это называется timeless — вневременность, вечность, свойство сказки, мифа. Для своего голливудского дебюта я хотел выбрать что-нибудь впечатляющее. Это был единственный расчет. Сделать большое, захватывающее кино. Думаю, я не ошибся.
— Что это означает — быть голливудским режиссером сегодня? К чему советский и европейский опыт вас не подготовили?
— Прежде всего, работать в Голливуде очень удобно. Все есть. Я никогда раньше не ощущал такой свободы. Я всегда знал, что надо искать компромиссы, что никто не даст больше денег, что возможности ограниченны. Это подчас помогает, когда знаешь свои рамки.
Снимая в Голливуде, ты автоматически становишься членом американской Гильдии кинорежиссеров, которая тебя до какой-то степени защищает: никто не вмешивается в твою режиссерскую версию. У тебя есть право на десятинедельный монтаж, в котором ты делаешь абсолютно все, что хочешь. Право на последнее слово в монтаже, так называемый final cut, в Америке имеют пять-шесть, от силы десять режиссеров. У меня, разумеется, его нет.
После окончания режиссерского монтажа я показываю картину студии, а она тестирует ее на специально отобранной публике. Америка совершенно помешалась на этих тестах. Чем выше ставки, тем больше мандраж. После просмотра подсчитывают очки. Считается, что хорошо, если ты набрал 80 процентов. Зрителей опрашивают, раздают карточки, беседуют с ними. Затем студия может сделать мне свои замечания по монтажу, и я имею право с ними согласиться или нет. Потом еще один просмотр, после которого уже будет решаться, продолжаю я работать со студией или они начинают поиски другого решения уже без меня.
Я смотрю в будущее с оптимизмом: мне кажется, это простая картина, я смонтировал ее крепко, сжато, с ней уже ничего нельзя сделать. Тем более что мы с самого начала решили, что не будем подражать "Диснею" и пускать широкоэкранные сопли. Вообще, у меня с самого начала сложились хорошие отношения со студией, которая ни во что не вмешивалась. Конечно, песня еще не спета, все еще впереди. Посмотрим, чем все закончится.
— С какими проблемами вы столкнулись на съемках в Намибии?
— Конечно, в Африке было трудно. Как ни странно, сначала был собачий холод. Мы жили на берегу океана. Скелетон-Коаст — самый холодный залив. Летом у них зима. Потом, в конце съемок, началась дикая жара, и с детьми можно было работать только утром и вечером, потому что днем зажаривало совершенно — мозги плавились. Непросто было работать с животными. Были моменты полного отчаяния. Все, что было придумано, оказывалось неосуществимо — если лошадь не желает выполнять режиссерских указаний, поделать с ней ничего нельзя. Еще я всегда очень сомневаюсь, когда снимаю. Но это уже не связано с Африкой.
— Расскажите о своей группе.
— Оказалось, что у американцев в Голливуде плохая репутация: они дорогие и избалованные. У нас была Африка, непростые условия, и мне было особенно важно, чтобы со мной работали профессионалы без особых претензий. Поэтому почти все ключевые позиции в группе заняли не американцы, а австралийцы, канадцы, европейцы. В выборе группы я был абсолютно свободен.
Я долго искал оператора. Лебешев был занят, все американцы из моего списка — Боб Ричардсон, который работает с Оливером Стоуном, Данте Спинотти, Роджер Дикинс — тоже. В Америке несколько очень крупных операторов хотели снимать картину, но мне они не подходили, и я нашел Дэна Лаустена, датчанина, который недавно отлично снял в Голливуде фильм ужасов "Мимик". Мы с ним быстро нашли общий язык.
Мой художник-постановщик Вулф Крюгер, немец с австралийским паспортом, работал с Майклом Чимино и Майклом Манном. У него трудный характер, но то, что он построил для фильма, меня потрясло — целый город, настоящий, здорово сделанный, у меня, конечно, никогда не было таких возможностей. Он сказал: "Я привык делать большое кино, и это для меня — major motion picture". Я сначала шутил, а потом и сам поверил, что делаю "мэйджор" фильм. И это был правильный подход к делу.
Монтажера я тоже долго не мог найти и наконец остановился на Рэе Лавджое — меня поразило его резюме: он монтировал "2001: Космическую одиссею" Кубрика, "Бэтмен" Бертона, "Чужой" Ридли Скотта, "Костюмер" Йейтса — настоящий классик. Он приехал в Намибию со своей группой и выселил меня из моего дома, где на первом этаже я устроил себе монтажную с прекрасным видом на океан. Вид, конечно, завесили: в монтажной должно быть темно.
Последним в группу пришел композитор — Никола Пьовани. Я думаю, не будет преувеличением сказать, что это сегодня один из крупнейших в мире кинокомпозиторов. После смерти Нино Рота он работал с Феллини, постоянно сотрудничает с братьями Тавиани. Только что получил "Оскара" за музыку к фильму Роберто Бениньи "Жизнь прекрасна". Для нас он тоже написал замечательные мелодии.
Теперь — актеры. Было сразу же решено, и меня это очень устраивало, что нашей картине звезды не нужны. Во-первых, это сразу увеличило бы бюджет, и потом, картины с животными — они либо работают без звезд, либо вообще не работают — звезды им тогда уже не помогут. Я люблю работать с детьми. Мальчика я нашел в Южной Африке. Очень долго искали героиню — это вторая роль, но чрезвычайно важная. Наконец нашли девочку из племени бушменов. С ней было очень трудно, но когда она доверилась, раскрепостилась, то была просто чудо. На взрослые роли (все второго плана) я пригласил прекрасного бельгийского актера Яна Деклейра, который сыграл главную роль в голландском "Характере", и молодого американца Ари Вервина, который сильно дебютировал в фильме "В ловушке" ("Caught") и, на мой взгляд, имеет шанс стать настоящей звездой.
— Американская премьера намечена на День благодарения, 25 ноября, но работа уже закончена. Что вы намереваетесь делать дальше?
— Моим следующим проектом, скорее всего, станет сценарий "Медвежий поцелуй", который я написал когда-то в Берлине. Это цирк, история любви девочки и медведя, которая мне уже много лет не дает покоя. Я нашел людей, которым она нравится,— немецкий продюсер Карл фон Баумгартнер, он работал с Джармушем и Кустурицей, итальянцы, французы, испанцы. Это европейская картина, скромный бюджет, зато у меня — "final cut".
Конечно, я хотел бы продолжать работать в России. Есть много идей. Кроме "Холстомера", это сценарий Юрия Арабова про Чайковского, на который в России пока трудно найти деньги. Есть еще история из моего детства на Дальнем Востоке, но это все, видимо, далекие планы.
Безусловно, я буду снова работать в Америке. Моя самая большая удача последнего времени — то, что я встретился с Теренсом Маликом, гениальным режиссером, одним из моих кумиров. Когда мы познакомились, он заканчивал "Тонкую красную линию". Он позвал всех своих актеров, и мы сидели и разговаривали о русской литературе, которую он очень хорошо знает. Он спросил, могу ли я прочесть что-нибудь наизусть из "Евгения Онегина". Я сначала растерялся, а потом вспомнил.
— "Зима, крестьянин торжествуя..."?
— Нет. "Мой дядя самых честных правил..."
— И чем же все у вас с Маликом закончилось?
— Все еще не закончилось, а как раз только началось. Но я человек суеверный, поэтому давайте здесь пока и прервемся — до следующего раза, может, я к тому времени еще пару четверостиший выучу.