Франко Дзеффирелли, опираясь на трость, идет по карловарской колоннаде с минеральными источниками, отмахивается от фоторепортеров: "Нечего гоняться за мной, как будто я Мерилин Монро". Последний из могикан Большого Стиля в мировом театре и кино, постановщик пьес Шекспира и классических опер, он привез фильм "Чаепитие с Муссолини", построенный на его собственной автобиографической книге. С ФРАНКО ДЗЕФФИРЕЛЛИ беседует в Карловых Варах корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
— Какие имена для вас в культуре абсолютны?
— Моцарт. Мы находимся сейчас в центре Европы, недалеко от тех мест, где жил и творил этот гений. Из моих современников — Висконти. Я был его ассистентом на фильмах "Земля дрожит", "Чувство", "Самая красивая". Один из моих первых кинопроектов — экранизация "Смерти в Венеции" Томаса Манна — не осуществилась, но я не жалею об этом, потому что через несколько лет одноименный фильм снял мой учитель Лукино Висконти.
— В фильме "Чаепитие с Муссолини" вы обращаетесь к воспоминаниям эпохи, когда мир трещал по швам, а вы были чувствительным мальчиком, мечтали выучить английский язык и еще не знали, что станете постановщиком пьес Шекспира.
— Тогда во Флоренции считалось, что человек определенного культурного ценза обязан говорить по-английски. Что касается чувствительности, во все времена в Италии было много чувствительных мальчиков и девочек. Проблема в том, что в ту пору была еще и диктатура. Вы, наверное, знаете, что это такое, а если не знаете, то слышали. Впрочем, Муссолини был слабым диктатором, он не уничтожил миллионы людей, он не был таким монстром, как Сталин и Гитлер. Сегодня было бы, пожалуй, полезно, если бы Муссолини временно — подчеркиваю, временно! — вернулся, чтобы преодолеть тот хаос, в котором находится наша страна. Тот хаос, о котором поведал Феллини в "Репетиции оркестра". Это последний великий фильм, снятый в Италии.
— Политика по-прежнему входит в сферу ваших интересов?
— Политика — часть жизни, от нее никуда не денешься. Но даже цель большинства политиков — демократия — хороша лишь тогда, когда она что-то дает человеку в духовном смысле. Я известен в мире и пользуюсь своей известностью, чтобы давать людям радость и надежду. Но предпочитаю общаться с ними не как политик, а через искусство или непосредственно. В Риме я езжу в метро, чтобы быть с людьми. А заходя в сенат, где, увидев меня, начинают фальшиво разглагольствовать о важности культуры, я чувствую себя неуютно, как собака в церкви. Надо не разглагольствовать, а заниматься образованием и воспитанием детей, надо дать молодежи работу и духовные идеалы.
— Какую роль в этом может играть кино и телевидение?
— ТВ — не искусство, а средство коммуникации. Оно переносит информацию о жизни, часто весьма драматическую, поскольку драматична сама жизнь. Но попытки телевидения создать собственный драматизм (например, телеигры) чаще всего наивны. Однако я не собираюсь критиковать ТВ как артформу, поскольку оно ею не является. Зато оно может давать место пропаганде хорошего кино или оперы. Телевидение, особенно государственное, должно быть более серьезным, но ни в коем случае не скучным. Как-то в Италии в prime time показали премьеру "Макбета" из Ла-Скала. Ничего глупее нельзя было придумать: все тут же переключились на другой канал. "Макбет" — сложнейшая из опер, чтобы подступиться к ней, надо начать хотя бы с "Аиды".
— А кино самодостаточно?
— Во всяком случае, так было. Знаете, что Гитлер проиграл войну из-за американского кино? Как можно воевать с Голливудом? Если бы солдат любой национальности в середине века пошел на фронт и встретил в рядах противника Кларка Гейбла (героя "Унесенных ветром"), он бы не выстрелил. Потому что это была бы встреча с идеалом, с мифом.
— Вам приходилось работать со многими мифами экрана — Элизабет Тейлор, Ричардом Бартоном, в вашем "Гамлете" образца 1990 года играли Мел Гибсон и Глен Клоуз. Не говорю об оперных знаменитостях — таких, как Пласидо Доминго, Тереза Стратас и сама Мария Каллас.
— Помню и вашу Елену Образцову, с которой я ставил "Сельскую честь". С другими русскими певцами не работал, зато в "Травиате" снялись в балетном дивертисменте Екатерина Максимова и Владимир Васильев. Если сравнивать кино и театр, "мифологическое" преимущество всегда будет на стороне первого. В Ла-Скала я поставил несколько спектаклей с Марией Каллас. Она в ту пору — дело происходило еще в 50-е годы — была очень тучной. И вдруг увидела "Римские каникулы" с Одри Хепберн. Мария мечтала выглядеть, как Одри — изящная, с осиной талией, в костюме от Chanel. Каллас, конечно, не достигла своего, но тем не менее похудела на 34 килограмма. Это — пример силы кинематографического имиджа, который тебя пронзает и захватывает целиком, даже если ты сам богат и знаменит. В те времена все матери мира хотели, чтобы их сыновья выглядели, как Марлон Брандо. А сами матери еще помнили, как делали себя "похожими" на Грету Гарбо, Джин Харлоу или Джоан Кроуфорд. В каждом кинозрителе живет ребенок.
— В фильме "Чаепитие с Муссолини" играет Джоан Плоурайт — последняя жена Лоренса Оливье, с которым вы дружили.
— Да, мы были связаны с Лоренсом в течение многих лет. И когда я затеял фильм об английских дамах в довоенной Флоренции, Джоан сказала, что не допустит, чтобы ей не досталось в нем роли. Заодно я пригласил других богинь английского театра — Джуди Денч и Мэгги Смит. Джуди Денч, награжденная "Оскаром" за роль королевы Елизаветы во "Влюбленном Шекспире", была моей первой Джульеттой в театре "Олд Вик". Но это было очень давно — почти как чаепитие с Муссолини.
— Кино и театр занимают в вашем творчестве почти равное место.
— Я же флорентиец. Не сравниваю себя с гигантами Возрождения, но вспомните, с какой легкостью те переходили от живописи к скульптуре, к архитектуре. Разумеется, ты не станешь хорошим скульптором, если не владеешь рисунком. У меня три жены — опера, драма и кино, они приходят в мою постель попеременно. Едва выпустив фильм, я принимаюсь за очередной спектакль. Темы и тех и других почти всегда связаны с классикой. Нередко замыслы пересекаются: поэтому Гамлет у меня несет в себе что-то от Дон Жуана.
— К тому же вы делаете "коктейли": адаптируете Верди или Шекспира для кино. После вас эту манеру восприняли и переняли другие крупные кинорежиссеры. Вы были одним из первых, кто соединил "высокую" культуру с "низкой". Об этом много спорили в России, когда появилась ваша киноверсия "Ромео и Джульетты".
— Этот фильм был особенно популярен в "экзотических" странах. В России в том числе. И еще в Японии. Актриса Оливия Хасси особенно пришлась там по душе со своими темными волосами, огромными глазами, высоким бюстом: мечта каждой японки. Оливия даже вышла замуж за японского рок-певца.
— Было ли трудно убеждать продюсеров экранизировать Шекспира?
— Да, в 60-е годы крупные студии не очень-то интересовались классическими проектами. На "Парамаунте" и МGМ кривились, услышав имя Шекспира. Но после коммерческого успеха двух моих экранизаций поверили, что и Шекспир может быть бизнесом.
— Не все из фильмов, которые сегодня делают по Шекспиру, столь уж замечательны.
— Паскаль говорил: если вы движетесь в направлении к Богу, вы уже достигли Бога. Меня радует, что кинематограф неустанно обращается к классике литературы, оперного и драматического театра. Современные сюжеты, где через слово звучит fuck, пусть снимают другие. А я бы хотел сделать "свою" "Анну Каренину". Смешать классическую музыку с современной и рассказать на ее фоне грандиозную love story.
— Вы — убежденный и, как многие считают, воинствующий католик. Среди ваших фильмов несколько непосредственно связаны с религией.
— "Брат Солнце, сестра Луна" — фильм о Франциске Асизском. Этот человек семь веков назад презрел все материальное и духовным путем пошел к Богу. Потом я снял для телевидения "Иисус из Назарета". Мы — ленивые католики и не знаем собственной истории. Я попытался сделать почти документальную реконструкцию того, что произошло две тысячи лет назад в Палестине. Чтобы при этом было понятно: Иисус не просто человек, а инкарнация святого духа.
— В отличие от вас Мартин Скорсезе показал Христа "просто человеком". В этом причина вашего расхождения с фильмом "Последнее искушение Христа"?
— Извините, я не хотел бы говорить на эту тему: слишком много пришлось отдать ей в свое время.
— Что для вас означает земное счастье?
— Уже наши предки знали: счастье — в том, чтобы отдавать; лучше любить, чем быть любимым; наслаждение — в страдании; только в смерти можно обрести вечную жизнь. Искусство — это своеобразное продюсирование любви. У меня есть и свой "рай" — садик в моем римском доме. Если бы не работа, я бы сидел там среди цветов и собак, среди друзей. Но каждый раз я возвращаюсь в "ад" новых постановок и проектов.