Жить в России и при этом быть в курсе новинок мировой интеллектуальной жизни очень тяжело. Физически, я имею в виду. Через границу приходится тоннами везти книги, запасаясь, как на зимовку. Особенно если у вас узкая специализация и широкая душа,— а, как я понимаю, так оно и есть в вашем случае. Ни в какой другой момент человек не чувствует себя более одиноким и оставленным государственным попечением, чем в этот: на библиотеки надеяться ему нечего, и вообще все в стране говорит ему, что его профессиональные потребности есть его проблема. Оттого-то в человеке просыпается детская нервность: страх отстать, страх, что ты уже отстал навсегда, страх даже не узнать, что ты отстал и бредешь теперь в немодную сторону. Не существует же MTV для историков абстрактной живописи, орнитологов или там кардиохирургов, чтобы в любой точке земли точно узнавать, что тебе делать. И вот человек покупает книги за границей. Он покупает в отчаянии то, что хотел прочитать на втором курсе, но не достал, а также то, что, может быть, когда-нибудь понадобится ему для докторской диссертации, а также то, что будет стимулировать его мозги в период приступа острой тупости, который он планирует на октябрь. И еще антологию мировой философии для младших школьников, чтобы в случае чего что-нибудь узнать очень быстро. В общем, когда я последний раз серьезно пересекала границу, у меня, а точнее, у моих чемоданов, было сорок килограммов лишнего веса.
Служащая авиакомпании "Дельта" в Нью-Йорке посмотрела на меня с искренней болью и сообщила, что я должна буду уплатить триста долларов за перевес. Мне это не понравилось. Я вспомнила, как жила в СССР, и исполнила "двухходовку": нахмуренно-важный вид, потом заговорщическое сближение с противником. "Вы же понимаете, моя виза выдана Госдепартаментом США...", сказала я. Угроза, она же предложение разделить со мной важную тайну, не подействовали, причем девушка не рассердилась, а растерялась виновато, как если бы она не смогла прыгнуть так ловко и далеко, как я ей предлагала. Да, прав был Энди Уорхол — в этой стране кока-кола всегда одного уровня качества, и будь вы хоть сам президент США, вы не получите лучшей, чем у соседа. Пока я думала о том, что США есть страна стандартов и до какой степени нам, русским, это противно, девушка звонила по телефону и выясняла, есть ли легальные способы мне заплатить поменьше. Оказалось, что есть, и она озарилась счастьем. Я потратила на сотню меньше, она отказалась от чаевых, и мы расстались с новым для меня чувством уважительной солидарности с законом и друг с другом. Через десять часов наступила Москва.
Тележка еле сдвигалась с места. Страж зеленого коридора посмотрел на меня как врач, ласково скрывающий от меня плохой диагноз, и направил меня в красный. Страж красного подхватил у зеленого его грустно-понимающее выражение лица. "Пожалуйста, поставьте багаж на весы,— вздохнул он.— Надо выяснить, нет ли там лишнего веса". Тучность моего багажа была очевидна и без весов. Я чувствовала надвигающиеся требования. Но надвигались они так садистически вкрадчиво, что у меня было отнято право протестовать. Красный мужчина эффективно внушал мне чувство вины. "Вы знаете, у нас не облагаются пошлиной товары на сумму менее тысячи долларов и весом менее пятидесяти килограммов",— сказал он, как бы ничего такого не имея в виду. А если суммой менее, а весом более? Что говорит закон в таком случае? Он не понял вопроса. Это была какая-то слишком индивидуальная ситуация и для него, и для инструкции. А если то, что я везу, и вовсе не является товаром? "Все есть товар, даже электричество и деньги",— философски заметил красный мужчина. Это было неточно с точки зрения политэкономии, но создавало вокруг меня паутину угрожающей тотальности.
Насчет денег — это проговорилось его подсознание. Однако он продолжал ничего не хотеть от меня. Чемоданы стояли на весах, он нежно зачитывал мне все ту же строку инструкции, где было написано, сколько чего не облагается пошлиной. Сколько чего ею облагается, он не говорил, тщательно удерживаясь от позитивного высказывания, которое я могла бы подвергнуть сомнению. Своей неопределенной ласковостью он перекладывал на меня ответственность за скандал. Он ждал, пока я сорвусь. Я не срывалась. Но я позволяла себе задавать вопросы, причем так, что по своей структуре они требовали все более четкого ответа: да или нет. На эту структуру у красного мужчины нашлось другое риторическое оружие, с которым я сталкивалась лет пятнадцать назад. "Вы в чем-то обвиняете нашу таможню?" — он гневно возвысил голос. Я должна была устыдиться за то, что смею оперировать логикой. Рациональное мышление есть, разумеется, обвинение. И оскорбление лица власти, если авторитет ее покоится на мистическом основании.
Но я не была так проста. Я не начала кричать и топать ногами, как сделал бы какой-нибудь неопытный иностранец. Я, как и сам красный мужчина, была аккуратна и не выступала с позитивными высказываниями, которые могли бы быть им оспорены. "Да" и "нет" говорить не следовало: оказывается философия деконструктивизма пустила у нас мощные корни. Или они были тут всегда? Я не говорила, например, что не должна платить за свой багаж, Боже упаси. Я замечала, что из закона не следует однозначно, должна ли я платить. Поэтому нам следует обратиться к третьему лицу для выяснения этого вопроса. И мне будет приятно рассказать друзьям, что я познакомилась с начальником таможни аэропорта Шереметьево. Так прошли интереснейшие два с половиной часа моей жизни, в ходе которых мы с моим собеседником по кругу говорили свои реплики, одни и те же. О чем думал он, я не знаю, я же думала о том, как мы, люди русской культуры, любим отсутствие ясной схемы. Эта каша, в которой мы купаемся как рыба в воде, и есть то, что дает нам чувство личной свободы, никому-ничем-не-обязанности, это почва, на которой растет случайность, чудо, деньги (на что и надеялся мой собеседник), это огромный потенциал. Еще я думала о том, что это повязывает всех круговой порукой, что ты обязан "понимать" своего собеседника, а вовсе не понимать то, что он говорит, что это вешает на тебя чувство вины. И что все это очень, очень утомительно. Потом красный мужчина немного посовещался с зеленым и сказал "ну ладно, мы вас прощаем". Я хотела заметить, что у него нет таких полномочий, но не стала.
Рациональное мышление есть оскорбление лица власти, если авторитет ее покоится на мистическом основании