Издательство ГИТИС выпустило сборник пьес Станислава Игнация Виткевича "Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы". Геометрический термин кажется вполне уместным: пути русского театра и драматургии Виткевича в реальном, "эвклидовом" сценическом измерении до сих пор практически не пересекались. Между тем Виткаций (под этим игровым именем прославился драматург) — одна из любопытнейших фигур театра ХХ века.
Опасения, с которыми рецензент обычно рекомендует читателю драматургические сборники (все-таки пьесы, даже самые повествовательные и бытовые, представляют собой весьма специфический род литературы), в случае Виткация удваиваются. Для домашнего чтения его сочинения, пожалуй, годятся еще меньше, чем для театральной практики. Ставят его нечасто, и даже на родине драматурга, в Польше, Виткация успели канонизировать как классика, но так и не смогли превратить из маргинала в европейского репертуарного автора.
Исследователи театра, долго не знавшие, куда бы в истории драмы пристроить стилистически неудобного поляка, наконец нашли ему место между Стриндбергом и абсурдистами. Виткаций и вправду как нельзя лучше выполняет роль одного из самых прочных мостов между переменчивыми символистскими сновидениями начала века и спокойным отчаянием Беккета, между последними поисками божественного начала в искусстве и трезвым, беккетовским осознанием художественного атеизма. Кстати, Ежи Гротовский признавался, что именно от Виткация он научился воспринимать театр как "религию без религии".
Биография Виткация столь же противоречива, как и его творения. Поляк, выросший в Австро-Венгрии, он немало путешествовал по Европе. После самоубийства невесты отправился с этнографической экспедицией в Австралию и на Цейлон. В начале мировой войны вступил добровольцем в русскую армию... Гримасы европейского бытия, которыми во многом питалось искусство 20-30-х годов, отразились у Виткация с навязчивостью ночного кошмара. Причем странности его стиля не спишешь на бессюжетность и порывистость драматургического мышления: чаще всего Виткаций излагает конкретные истории. Которые не настолько ироничны и мудры, чтобы считать их притчами,— хотя они похожи на притчи. И не настолько вызывающе нелогичны, чтобы бездумно наслаждаться авторским безумием,— хотя призрак сумасшедшего дома тоже не отгонишь. Он мнет, душит и травит реальность до тех пор, пока из нее не вылепится причудливое, но жизнеспособное недоразумение.
Тексты Виткация — как плотный, рождающий галлюцинации воздух перед ураганом. Он описывает мир, готовящийся упасть в объятия катастрофы. Предвестием вселенского сумасшествия смотрятся его литературные гротески. Но, как многие пророки, он не смог пережить то, что сам предсказывал. Когда началась вторая мировая война, Виткевич покончил с собой.
Своей целью Виткевич считал "освобождение театра от призрака скуки, реализма и символизма и открытие новых горизонтов формы". Его театр был в той же мере театром мысли, что и театром ощущений, поэтому сборник пьес при желании можно воспринять как развернутый, изощренный трактат в защиту самоволия сцены. Легко представить себе скучный вопрос: ну и что с этого? Можно ли представить пьесы Виткация на российской сцене, скажем, в будущем сезоне? Пожалуй, что нет. Но много ли зрителей видели работы Антонена Арто? Или Гордона Крэга? Многим ли удалось присутствовать на считанных постановки Ежи Гротовского? Стоит, однако, вынуть эти имена из истории театра — и что-то в театре сегодняшнем развалится. Так же и с Виткацием.
ПАВЕЛ Ъ-СИГАЛОВ