Среди оперных спектаклей "Звезд белых ночей"-99 "Сила судьбы" Верди — единственная премьера прошлого сезона. Правда, с тех пор она не появлялась на сцене Мариинки, поэтому ощущение ее премьерности еще не иссякло, и дискуссии вокруг "исторического спектакля" возобновились с прежней силой. Однако на сей раз в новом контексте, который определила новая реконструкция, осуществленная в Мариинском театре,— "Спящая красавица".
По сравнению со "Спящей", где воссоздавались хореография, декорации и костюмы, в "Силе судьбы" объектов реконструкции было значительно меньше: главным были декорации мэтра русской сценографической школы Андреаса Роллера к премьере оперы в 1862 году. Но художнику Андрею Войтенко выпало решать гораздо больше загадок и исследовательских проблем, нежели со "Спящей", где он осуществил прямо-таки титанический труд. В "Силе судьбы" ему пришлось собрать галерею оперных картин по разрозненным черно-белым эскизам, досочинить цвет и дописать утраченные фрагменты.
Благодаря "Спящей" место "Силы судьбы" определилось более четко. Она не только заняла предназначенную ей позицию в ряду мариинских реконструкций, где уже были "Садко" в оформлении Коровина и "Руслан и Людмила" Головина. Но и обособилась от них, примкнув к "Спящей",— поскольку задним числом стало ясно, что оба спектакля, как это ни странно, ставят перед современным зрителем и слушателем сходные задачи и вызывают сходные претензии.
В прошлом году ключевым словом дискуссии вокруг "Силы судьбы" стало слово "музей": оценка нового проекта варьировалась в пределах от музейного опыта до курьеза, единственным оправданием которому служит хорошее пение. Декорации Роллера--Войтенко, правда, приняли спокойно, режиссера Элайджу Мошински, вписавшего постановку в предложенные декорации,— скептически. В оценках же спектакля в целом на первый план неожиданно вышло то, что вроде бы должно оставаться за скобками: вопиющие нелепости и несуразицы сюжета.
Казалось бы, тут нечего возразить: отброшенный в сторону пистолет выстреливает прямо в грудь отца возлюбленной, брат-мститель упрямо воскресает после двух поединков, есть регулярные переодевания, невероятные совпадения, ужасные тайны и нерушимые клятвы. Как в любой настоящей романтической опере, однако.
Любовь и смерть, amore и morte в опере были от начала, вскоре прибавилась история, а в XIX веке — приключения. Можно назвать это набором штампов, которыми набивали свою продукцию либреттисты, пожалуйста. Но не стоит забывать, что среди них были настоящие мастера и что именно эти положения порождали музыку, в которой царит самая что ни на есть жизненная правда чувств. Нам кажется нелепым сюжет "Силы судьбы", а Верди увлекся им настолько, что сочинял музыку, не дожидаясь окончания либретто.
Романтическая опера невозможна без мелодраматизма, чрезмерность ей предписана. Смертный грех мелодрамы, как писал об этом видный австрийский историк музыки Ганс Галь, в том, что она не знает границ абсурдного. Сражение, дуэль, яд, кинжал, убийство, самоубийство честно выложены рядком — наслаждайтесь. Такова вообще романтическая опера — принимайте ее или оставьте. Так нет же, современный слушатель и критик ратуют за правду чувств, как будто все еще нужно отстаивать идеалы "Могучей кучки", и обвиняют бедную оперу в отсутствии бытового правдоподобия и чудовищных условностях.
И "Сила судьбы", и "Спящая" стали отважным жестом Мариинского театра в воспитании театральных чувств своего зрителя. Обоим спектаклям пришлось выслушать упреки в том, что они играют по своим правилам, настолько далеким от привычек современного театрала, что они кажутся ему неправильными. "Спящая" оскорбляет хороший вкус пестротой колеров, "Сила судьбы" возмущает логику нелепостью сюжета и неправдоподобием. Но ругать или хвалить ее в системе, где действует "правда жизни",— нелепо.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА