Ежевечернее явление Валерия Гергиева на дирижерском подиуме, аншлаги в филармонии и практически полное отсутствие билетов в Мариинку, восторги публики и программы, в которых языческая оргия Стравинского ("Весна священная") может столкнуться с утонченным экстатическим безумием Скрябина ("Поэма экстаза"), падающие в обморок слушательницы и порванные струны в оркестре — все это означает, что фестиваль "Звезды белых ночей" в разгаре.
В первой филармонической программе Валерий Гергиев продирижировал тремя операми и двумя концертами. В первой филармонической программе между Стравинским и Скрябиным оказался Пятый фортепианный концерт Бетховена и знаменитый австрийский пианист Альфред Брендель.
В сущности, на этом месте — между экстазом и экстазом (именно так) — могло быть что и кто угодно: значения это уже не имело (тем более что Бетховен не вхож в основной гергиевский репертуар). Правда, это мнение, видимо, не разделяли слушатели, покинувшие зал после Бетховена — в убеждении, что для одного вечера уже более чем достаточно (ясно, это не были завсегдатаи "Белых ночей").
"Весна священная" Игоря Стравинского в руках Гергиева прозвучала со своей первозданной шокирующей грубостью: она выглядела настолько возмутительно вызывающей, что на какое-то мгновение показалось, что скандал, сопровождавший ее премьеру в начале века, вполне может повториться в конце столетия. Все было слишком и до последнего предела: форте — оглушительно, тишина — как будто вы действительно потеряли слух.
Жесткость гергиевского Стравинского была компенсирована гибкостью динамических волн в скрябинской "Поэме экстаза": кульминаций столько, сколько восходящих пассажей, разбухающая и опадающая живая материя упоительного оркестрового звучания,— пожалуй, если выбирать самого гергиевского композитора, я бы назвала именно Скрябина.
И не назвала Малера, Вторую симфонию которого играли (и пели) через день. Удалось игриво-зловещее скерцо и крошечная четвертая часть: контральто (Злата Булычева) и маленький оркестрик, как бы вынутый Малером из огромного состава симфонии. В остальных трех частях были мощные кульминации, впечатляющий трагизм, но на пространствах медленной и тихой музыки делать было почти нечего,— а малеровскую медленную музыку так легко сделать скучной. Но медленно — это не Валерий Гергиев.
На следующий день в Мариинском давали "Пиковую даму". С появлением Галины Горчаковой опера получила свою главную героиню, оркестр (в отличие от первого премьерного спектакля) работал отлично: точно и тонко. Но нет, не дано было слушателю остановить прекрасное мгновенье: вперед летел оркестр, и дивный голос Горчаковой поспевал за ним (а хор — нет) — быстрей, быстрей, еще быстрей. Откуда это? — про то, как неведомая сила подхватывает тебя на крыло к себе, и сам летишь и все летит? Конечно, из той великой метафоры, где дорожный снаряд и снаряжен-то наскоро, живьем, а как ямщик "привстал, да замахнулся, да затянул песню — кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход! И вон она понеслась, понеслась, понеслась!" Не поспеваешь — посторонись и дай дорогу.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА