Благотворительный концерт памяти Иегуди Менухина в Большом зале консерватории стал последней крупной акцией Российского национального оркестра в текущем сезоне. Играл Гидон Кремер.
Для единственного в этом сезоне московского выступления, проходившего, как и положено, с аншлагом, поклонниками и букетами обожаемых Кремером желтых цветов, скрипач привез два скрипичных концерта. Оба с незавидной судьбой. Первый концерт Шнитке, практически неисполняемый (а в бытность исполнявшийся в кастрированном виде — без Скерцо), легко расценить как неувядающую эмблему Кремера — пропагандиста современной музыки. А играный-переиграный Первый скрипичный Чайковского — как символ классики вообще. Настолько "классики" и настолько "вообще", что за Кремера заранее было страшно, так как его нелюбовь к заигранным опусам (а шлягер Чайковского таковым и является), а также боязнь русского репертуара в русской аудитории хорошо всем известны.
Отвернувшись некогда от этой музыки, Кремер восстановил ее в своем репертуаре всего год назад. Можно полагать, что за время, прошедшее с момента предыдущего исполнения им концерта Чайковского (в финале Четвертого конкурса им. Чайковского — того самого, где Кремер взял первую премию) скрипач понял, как можно отчистить романтизм нежного опуса от налипшей на него соревновательности. Снижением экстра-темпов первой части, изяществом тона в медленной второй, типажным камуфляжем (под деревенского фигляра) в побочной партии финала. В Москве все эти эффекты были. Были и работали. Никто не скажет, что Кремер провалил Чайковского. Однако не скажет и противоположного: мол, "покойник" ожил. Пришлось признать, что не кремеровское это дело — реанимация, потому что доктор боится сам.
Однако всю сумму частных упреков к Чайковскому аннулировал концерт Шнитке, прозвучавший идеально и непривычно счастливо. Что поменял Кремер в этой музыке? А то, что лишил ее привычных диссидентских крайностей — ностальгической истерики и ожесточенного юродства. Как-будто назло приватному знакомству с композитором и назло самому себе, игравшему в 70-е годы Шнитке чаще других музыкантов, скрипач не захотел нынче восстанавливать в ней все подразумеваемые социалистической правдой жизни аспекты. Вместо преемственности с Шостаковичем, тревожащей трагедийности и кичевых гримасок, он сыграл Шнитке внесоциального, Шнитке — классика. Получилось без царапин, без выворачиваний души наизнанку и без занудной интеллигентской тоски — мирно и шокирующе красиво.
ЕЛЕНА Ъ-ЧЕРЕМНЫХ