В японском городе Шизуока завершилась Вторая Всемирная театральная Олимпиада (об ее открытии "Коммерсантъ" писал 20 апреля). Новая форма международной театральной кооперации вызвала особый интерес деятелей российской сцены: следующие театральные "Олимпийские игры" намечено провести через два года в Москве. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Японцы не поскупились. На проведение Олимпиады они выделили около $20 млн, а на окраине города Шизуока выстроили трехзальный Центр исполнительских искусств, обошедшийся местной префектуре почти в полмиллиарда долларов. О затратах здесь не сожалеют: провинциальной Шизуоке никогда и не снилось такое нашествие знаменитостей мирового театра, которое вызвала Олимпиада. И Юрий Любимов, и Марк Захаров, чьи спектакли "Братья Карамазовы" и "Чайка" представляли в программе Россию, на просьбы поделиться впечатлениями об олимпийском "стадионе" только разводили руками и зажмуривались: мол, XXI век, ни в сказке сказать, ни пером описать.
Московская Олимпиада состоится уже в XXI веке, но рассчитывать на театральные хоромы, подобные японским, не приходится. Москве, очевидно, придется бить японские олимпийские рекорды не капиталовложениями, а престижем одной из театральных столиц мира. Третья Всемирная театральная Олимпиада пройдет совместно с очередным Чеховским фестивалем. Но впрячь два столь разных мероприятия в одну упряжку будет нелегко.
Дело в том, что Чеховский фестиваль лишен какой бы то ни было идеологии, он — приобщение российских зрителей к самым примечательным явлениям мирового, в первую очередь европейского, театра. В этом смысле он сродни крупным фестивалям Старого Света и успел уже встать с ними в один ряд, подключиться к единому фестивальному кровообращению. Чеховский фестиваль стремится доказать, что московская группа крови совместима с единой, международной. Театральная Олимпиада, напротив, является мероприятием программным, идейным, имеющим свои хартию и манифест, то есть "голубую кровь". Именно ее наличием театральные "Олимпийские игры", по замыслу их организаторов, должны отличаться от обычных фестивалей (и возвышаться над ними), приобретающих, по мнению олимпийского комитета, откровенно коммерческий дух.
Объявившая себя олимпийцами семерка повязана идеей, но не равнозначностью вклада в мировой театр. Всемирно известные Роберт Уилсон, Тадаши Сузуки и Юрий Любимов делят места в этом сонме богов с малоодаренным бразильским режиссером, вышедшей в тираж испанской актрисой и английским поэтом, время от времени предающимся забавам драмкружка. Спектаклям каждого из них Олимпиада обязана предоставить площадку. В известном смысле олимпийский комитет проявил здоровый цинизм: скрытой мафиозности европейской фестивальной жизни он противопоставил открытую и гордую идею самоизбранничества. Как ни странно, именно это может сослужить Москве добрую службу. Стремление влиться в европейские ряды, перемешанное с самозваным культурным мессианством, вполне наш коктейль.
Девизом нынешней Олимпиады было "Создание надежд". Впрочем, рассмотреть какие-либо призраки реального оптимизма в спектаклях "бессмертных" было затруднительно. Роберт Уилсон под занавес шизуокского фестиваля показал оперу Пуччини "Мадам Баттерфляй". Статичное и торжественное зрелище было лишено каких-либо признаков мелодрамы о брошенной японке. Вычерченная по законам строгой геометрии, пластика спектакля заряжала пустое пространство ожиданием неизбежной драмы. Любой жест мог удержать музыку, а музыка, растягиваясь в унисон со сценическим временем, нагнетала ожидание развязки. Итог оказался обезоруживающе простым, но вполне безнадежным: роковым в опере Уилсона оказался просто взгляд ребенка.
Художественный руководитель Олимпиады Тадаши Сузуки поставил последний акцент в реальном настроении фестиваля: опера "Прозрение Лира" оказалась мрачна и безысходна даже по сравнению с не самым веселым первоисточником. Европейских певцов режиссер заковал в строгие кандалы японских театральных канонов. Король Лир, по Сузуки, заключен в сумасшедший дом, который, в свою очередь, является метафорой современного мира. Вся шекспировская история разыгрывается равнодушными санитарами лишь с тем, чтобы подготовить парализованного и обезумевшего Лира к прощанию с миром. Которое выглядит образцово красиво с точки зрения театральности, но по-больничному безысходно для каждого отдельного человека. Провозглашать "создание надежд" дозволительно разве что в манифестах. На сцене хитрые олимпийцы гораздо охотнее предаются упоению безнадежности.