Лампочка Моисеевича

Человек, который мог спасти Россию — предотвратить большевистский переворот в октябре 1917-го,— умер от рака в Палестине 3 января 1942 года. Умер знаменитым, но — не тем, чем мог бы прославиться

Владимир Бейдер, Иерусалим

В его доме на вершине горы Кармель горел свет. Свет горел в иерусалимской больнице "Хадасса", где он умирал. И на Масличной горе в Иерусалиме, где его похоронили. И в большинстве городов еще неразделенной Палестины. Это он осветил свою страну, дал ей электричество.

А Россию в это время спасал Сталин: как раз в эти дни он отогнал немцев от Москвы.

Все стало на свои места: большевик, от которого не успел спасти Россию еврей Рутенберг в 1917-м, теперь сам спасал ее, заливая кровью и в военное, и в мирное время, а он загнал свою революционную энергию в провода, чтобы был свет в его стране, чтобы сама она была. Голос крови. С крови, как водится, все и начиналось.

Кровавое воскресенье

На заседаниях Национального комитета, фактически правительства еврейской Палестины во времена британского мандата, а Пинхас Моисеевич Рутенберг возглавлял его дважды, часто поднимался ужасный ор (эта манера высказываться одновременно, не слушая друг друга, характерна для политических дискуссий в Израиле и сегодня). Рассказывают, когда ситуация совсем выходила из-под контроля и спорщики не внимали призывам к порядку, он стучал по столу и осаживал:

— Прекратите гвалт!..

И добавлял, внимательно глядя в глаза особо разбушевавшимся:

— Вы же знаете, на что я способен.

Шум тут же стихал. Коллеги по комитету — люди, в основном горячие только в дискуссиях,— понимали, о чем намек.

Этот эпизод его бурной молодости тяжелым шлейфом тянулся за ним всю жизнь. Он им не кичился, наоборот, терзался и, даже официально оправданный, не давал себе от него избавления до самой смерти. В одном из вариантов своего завещания (а их было несколько, что тоже характеризует его натуру) писал покаянно: "Раз в жизни свихнулся. Перешел границу, нам, маленьким людям, дозволенную. И никак потом оправиться не мог".

Он убил. Друга.

Не своими руками. По приговору партийного суда. И по праву, если учесть нравы того времени и партии, к которой принадлежал, выбрав сознательно социалистов-революционеров. Террор был ее идеологией и методом. Откуда терзания? Как говаривали на родной ему Украине, "Бачили оч?, що купували".

Из родного городка Ромны на Полтавщине он уехал в Петербург сразу после окончания реального училища. Поступил в Технологический институт, успешно войдя в лимит для евреев — 3 процента. Но долго не проучился. "Техноложка" была рассадником революционных настроений. В 1899-м в столице вспыхнули студенческие волнения. 20-летний Рутенберг принял в них активное участие. Загремел в ДПЗ. Вылетел из института. Автоматически потерял право на жительство в Петербурге — ведь еврей. Кантовался в Екатеринославле. Через год был прощен. Возвращен. Восстановлен в институте, который окончил с отличием. Женился. Но от революционной заразы не избавился. Примкнул к эсерам.

В 1904-м он был начальником инструментальных мастерских на Путиловском — крупнейшем столичном заводе, оплоте зарождающихся профсоюзов — Собрания фабрично-заводских рабочих, основанного Георгием Гапоном. Революционный инженер и харизматичный поп познакомились за несколько дней до Кровавого воскресенья и сразу подружились: оба одержимые, решительные, непримиримые борцы за справедливость. К тому же земляки — Гапон тоже с Полтавщины.

Это уже не помнится: события 9 января начались после неудачной забастовки на Путиловском. Отсюда двинулась толпа рабочих с петицией царю. Путиловцев было больше всего, по ним пришелся первый залп.

Рутенберг шел во главе заводской колонны рядом с Гапоном. Он его и спас. Когда началась стрельба, Рутенберг повалил народного вождя на землю, выволок из-под огня. Потом в подворотне сам состриг попу его длинные волосы и бороду ножницами своего складного ножа. Так описал это в очерке спустя годы:

"Как на великом постриге, при великом таинстве, стояли окружавшие нас рабочие, пережившие весь ужас происшедшего, и, получая в протянутые мне руки клочки гапоновских волос, с обнаженными головами, с благоговением, как на молитве, повторяли:

— Свято.

Волосы Гапона разошлись потом между рабочими и хранились как реликвия".

Рутенберг привел пролетарского вождя, пребывавшего в полной растерянности, за советом к пролетарскому писателю — Максиму Горькому. Эта сцена потом войдет в роман "Жизнь Клима Самгина", где Рутенберг изображен "крепким человеком с внимательными глазами и несколько ленивыми или осторожными движениями" — Мартыном, пишущим под диктовку Гапона воззвание к рабочим. Мартын на самом деле была его партийная кличка.

Войдя в роль ангела-хранителя, Рутенберг разработал план спасения народного лидера. Спрятал в деревне под Петербургом, а сам занялся добычей паспортов — себе и ему, собирался отправиться за границу вместе с ним. Студенческий друг, член Боевой организации эсеров, Борис Савинков, предложил использовать запасные свои. Рутенберг отправил попу документы, но тот, не дождавшись, перешел финскую границу нелегально за день до этого и благополучно добрался до Женевы.

Но все равно он называл Рутенберга своим спасителем.

Казнить нельзя помиловать

Первая эмиграция Рутенберга была недолгой. Уже летом он вернулся в Петербург с двумя паспортами на разные имена — бельгийским и русским. И с ходу взялся за подготовку вооруженного восстания и терактов.

Среди громких дел, в которых он участвовал, попытка доставки громадной партии оружия на зафрахтованном в Англии пароходе "Джон Графтон". В деле были замешаны деятели всех революционных движений — от Ленина до Гапона. Инициатором стал финский революционер Конни Циллиакус, который утверждал, что американские миллиардеры готовы пожертвовать миллион на нужды русской революции с условием, что эти средства все антиправительственные партии честно поделят. Как утверждает автор двухтомника "Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту" доктор Владимир Хазан, на самом деле это были деньги японского правительства, заинтересованного в смене режима в России после недавней войны. То есть спонсирование кайзеровской Германией большевиков на исходе Первой мировой не такое уж ноу-хау.

От эсеров на переговоры с Циллиакусом в Лондон ездил Рутенберг. Он же должен был организовать прием оружия у берегов России и распределить его по боевым дружинам. Операцию ждал провал: всей информацией о движении транспорта владел глава Боевой организации и тайный агент охранки Евно Азеф. Но 26 августа "Джон Графтон" сел на мель в Ботническом заливе, и плавучий арсенал пришлось взорвать.

Рутенберг не мог иметь отношения к этому — с 20 июня он сидел в Петропавловской крепости, арестованный по доносу другого провокатора — члена ЦК партии эсеров Николая Татарова. Из тюрьмы вышел по амнистии после манифеста от 17 октября. Вернулся в Россию и Гапон, хотя и нелегально, без амнистии, ее предстояло заслужить.

Они встретились как близкие друзья. Но выяснилось, что их политические пути разошлись. Гапон, связанный обещаниями премьеру графу Витте (о чем Рутенберг знать не мог), в обмен на прощение стремился отвлечь рабочих от революции, а его недавний спаситель уже возглавил боевую дружину Нарвской заставы и готовил ее к вооруженному восстанию.

Когда они встретились вновь, восстание уже было подавлено, а Гапон работал на нового хозяина — вице-директора департамента полиции Петра Рачковского. От его имени и предложил старому другу, посвященному в тайные дела Боевой организации эсеров, делиться ценными сведениями за очень приличную мзду. Об этом шокированный Рутенберг тут же сообщил Азефу.

— Надо покончить с этой гадиной! — резюмировал главный эсеровский боевик и самый удачливый провокатор.

Рутенберга вызвали на заседание партийной тройки: Виктор Чернов, Евно Азеф, Борис Савинков. Что предатель заслуживает смерти — не вызывало споров. Но Гапон пользовался огромной популярностью среди рабочих. Они могли не поверить в его связь с полицией, и убийство любимого лидера было бы воспринято как устранение конкурента или сведение счетов.

Азеф предложил соломоново решение: ликвидировать Гапона одновременно с Рачковским: тут тебе и изобличение с поличным, и доказательства предательства. Сделать это может только Рутенберг: пусть согласится на сотрудничество, но с условием, что предварительно состоится решающая беседа с обоими в укромном месте с глазу на глаз. А там и кончит обоих.

Идею обсуждали несколько дней. Рутенберг, да и Савинков, сомневался, что хитрый Рачковский подпустит к себе опасного боевика. Но Азеф сумел настоять на своем.

Рутенберг с тяжелым чувством согласился на это задание. Возможно, знай он то, что выяснилось позже, сам бы стремился лишить жизни генерала. Именно Рачковский, будучи главой Заграничной агентуры, инициировал и организовал создание "фальшивки века", которая до сих пор остается библией антисемитизма,— Протоколов сионских мудрецов. Не скажу — для любого еврея, но для любого еврейского боевика пришить такого подонка — редкая честь.

Встреча должна была состояться в кабинете ресторана "Контан" на набережной Мойки, 58, 4 марта 1906-го. Но Рачковский, почуяв неладное, не пришел. Рутенберг помчался к Азефу. Они и раньше не больно симпатизировали друг другу, а тут разругались вообще. Но решения о ликвидации Гапона, если не удастся убить двоих, он от него добился. Не учел только, с кем имеет дело.

Теперь организация ликвидации ложилась целиком на него. Вопрос о доверии рабочих и как доказать предательство Гапона — оставался. Рутенберг решил вынести судьбу провокатора на их суд. Он пригласил попа на прогулку в Териокский лес для важного разговора. Ехали на извозчике. Гапон поначалу удивился, что Рутенберг, всегда осторожный конспиратор, завел беседу о деликатных вещах, называя все своими именами, но потом сам разговорился. Откуда ему было знать, что извозчик на козлах — участник расследования?

28 марта на даче в Озерках, куда вызвал Гапона Рутенберг, ждала группа рабочих. Суд был скорый. Объявили приговор, Рутенберг вышел на крыльцо покурить. Когда вернулся, приговоренный висел на крюке вешалки в прихожей, уже бездыханный. Рутенберг вытащил из кармана тот самый нож, которым совершил постриг в подворотне 9 января, протянул главному исполнителю — Дикгофу-Деренталю:

— Обрежь веревку и прикрой,— сказал он.

Тело Гапона нашли только через месяц.

Предательство

Обстоятельства смерти Гапона и причастность к ней Рутенберга всплыли сразу. 16 апреля в газете "Новое время", известной среди прочего как канал слива компромата из правительственных и полицейских источников, под псевдонимом Маска была опубликована статья чиновника по особым поручениям Департамента полиции, в прошлом тайного агента и журналиста Ивана Манасевича-Мануйлова "К убийству о. Гапона", где было названо и имя, и партийная кличка, и многие детали.

ЦК эсеров не дал никакого опровержения. Чернов и Азеф на закрытых беседах представляли казнь провокатора личной инициативой Рутенберга. В это многие поверили. Он не мог доказать обратное: разговор с Азефом, в котором Рутенберг добился разрешения действовать по обстоятельствам, был с глазу на глаз. В правой прессе трактовали убийство Гапона как выяснение отношений между двумя провокаторами. Только через полгода ЦК опубликовал официальное сообщение о том, что репутация Рутенберга безупречна.

Рутенберг пребывал в жуткой депрессии. Разочаровался в друзьях и революции. Уехал из России. Сначала в Германию, потом в Италию. Какое-то время жил на Капри у Горького под видом брата Марии Андреевой, чтобы не вызывать подозрений иностранной агентуры. Поговаривали об их романтических отношениях. Участвовал в загулах приезжавших к Горькому гостей, в частности с Леонидом Андреевым. Рассказал ему, как однажды скрывался от слежки в борделе. Андреев использовал это как сюжет для рассказа "Тьма", чем оба вызвали гнев Горького.

Потом съехал в Геную. Занялся гидротехникой и ирригацией. Тут впервые в полной мере проявился его инженерный талант. Все это в конце концов вылилось в несколько патентов: Рутенберг изобрел новую систему сооружения плотин для электростанций, новую конструкцию водомета. У него появились деньги и связи. Он смог, наконец, задуматься о своей судьбе. И душе.

И здесь поймал на предательстве самого себя.

Позже сформулирует это в своей брошюре "Национальное возрождение еврейского народа", вышедшей в Нью-Йорке на идише:

"Меня стал преследовать неотвязный вопрос: отчего я, цивилизованный человек, имеющий определенное представление о жизненных ценностях, стыжусь своего еврейского происхождения и всячески стараюсь скрыть его от неевреев? И почему так поступает множество евреев, людей, обладающих высоким чувством собственного достоинства и самоуважения?.."

Теперь он стал стыдиться этой своей стыдливости, считал ее предательством. Про евреев, становящихся религиозными, говорят: "Вернулся к ответу". Он так и не стал религиозным, но возвращаться пришлось.

В свое время Рутенберг принял православие. Не из религиозных соображений, а из юридических: по законам Российской империи (как сейчас в Израиле) можно было заключать только религиозный брак. Его избранница Ольга Хоменко, владелица издательства "Библиотека для всех", где впервые вышли в свет многие работы Плеханова, была старше на семь лет и, естественно, православной. У них родились трое детей, но пара рассталась. Религиозная принадлежность не значила для него ничего, но принадлежность к народу стала означать многое.

Он решил вернуться в иудаизм. Сегодня это не требует никаких усилий (для тех, кто был рожден евреем и носит соответствующий знак на теле). Но в Средние века существовал обряд возвращения. Вероотступник должен был лечь на пороге синагоги и получить 39 ударов бичом ("ибо, если ударишь 40 раз, ты можешь обидеть брата своего",— якобы сказано в Талмуде). Рутенберг настоял, чтобы над ним произвели этот обряд, и потребовал, чтобы удары наносились в полную силу. Шрамы остались на всю жизнь, и он ими гордился.

Первая мировая война поставила его перед новым испытанием. "Интересы России и ее честь в опасности. Если бы не нужно было присягать царю, то я бы ушел добровольцем в русскую армию, чтобы быть вместе с народом, за который мы боролись... Невозможно сидеть в такое время на богатой Ривьере и дискутировать с друзьями о "судьбе Европы"",— пишет он на восьмой день войны в еврейской газете.

Но это уже другой Рутенберг, национально озабоченный. Он переживает за еврейских солдат, гибнущих на всех фронтах за страны, где они остаются презираемыми и чужими. У него возникает проект, грандиознее плотин гидроэлектростанций, которые он строит по всей Италии.

Из солдат-евреев надо создать еврейские воинские формирования, которые, сражаясь на стороне Антанты, отвоюют у Османской империи Палестину и создадут там свое государство. Основывает для этого сионистскую организацию в Италии, куда входят виднейшие евреи страны. Мобилизует на это сионистов Европы и Америки. Увлекает идеей вождя правых сионистов Владимира (Зеева) Жаботинского и героя Русско-японской войны Иосифа Трумпельдора, организатора отрядов самообороны в Палестине. Вместе они пытаются добиться от британского правительства разрешения на формирование Еврейского легиона. Еврейская молодежь, в большинстве из числа выходцев из России, записывается в него массово. Дело идет трудно. Но довольно успешно.

Одновременно Рутенберг разрабатывает детальный план ирригации и электрификации Палестины. Он весь уже там — на будущей родине.

Но тут свершается февральская революция в России — и этот еврейский националист и убежденный сионист забывает обо всем и приезжает в Россию.

Последний шанс

В революционном Петрограде Рутенберг оказался в июле 1917-го. В первую же неделю становится заместителем губернского комиссара по гражданским делам — фактически вице-губернатором. Все еврейские дела забыты. Без него на Ближнем Востоке создается Еврейский легион, и слава его создания достанется Жаботинскому. Рутенберга волнует другое: продовольственное снабжение Петрограда, положение на фронтах и надвигающийся большевистский переворот.

В октябре он приходит к старому другу Керенскому. Предупреждает: больше выжидать нельзя, события развиваются не в нашу пользу, судьба России на кону. Убеждает: ситуацию можно переломить в один день, надо только расстрелять Ленина и Троцкого — и все у них развалится.

Керенский говорит: "Нет!" Назначает его членом тройки по наведению порядка, но без чрезвычайных полномочий.

Всю жизнь Рутенберг корил себя, что не взял тогда закон в свои руки, и оставался в уверенности, что большевистскую революцию можно было предотвратить.

Через несколько лет министр по делам колоний Британской империи Уинстон Черчилль, выступая в палате общин в поддержку рутенберговского плана электрификации Палестины, скажет, что доверяет этому человеку, потому что знает: он требовал от Керенского уничтожить Ленина и Троцкого и это спасло бы Россию.

Но решимости Рутенберга Керенскому не хватило. Он предоставил своему брутальному другу заняться обороной Зимнего в канун большевистского переворота. Ситуация уже была безнадежной. Счастье улыбнулось другому еврею, недавно вернувшемуся из эмиграции,— Григорию Чудновскому, он командовал штурмом. Арестовал Временное правительство вместе с Рутенбергом и отправил в Петропавловскую крепость.

Выйдя через полгода из каземата, Рутенберг еще пытался спасать Россию на юге — на Украине, в Одессе, пока окончательно и бесповоротно не убедился, что у него ничего не получится. В эти дни вести о все новых погромах приходили к нему из разных городов. А друг Савинков предлагал собрать с мировых сионистов денег, за которые он бы урезонил армию зеленых и прекратил бы резню евреев.

В 1919-м Рутенберг окончательно покинул Россию и взялся за свой давний план преобразования Палестины на базе ирригации и электрификации. Предприятие, которое он создал, до сих пор остается крупнейшим в Израиле и основой его инфраструктуры. Как он это сделал — отдельный рассказ, похожий на сказку.

России в его жизни больше не было. Разве что перед самой смертью... Под Новый год в Иерусалиме выпал снег, какого не было 20 лет. Его хоронили без гроба, как и положено у евреев — завернутым в саван. Процессия пробиралась через сугробы к старому кладбищу на Масличной горе в Иерусалиме. По преданию, именно сюда придет Мессия, и погребенные здесь встанут первыми. Ожидание Мессии для евреев — осознанный и непрерывный процесс. Может, потому среди них всегда находились те, что считали, будто это они и есть.