Беженцы — погромное, траурное слово. Люди жили как люди и вдруг превратились буквально в бомжей. Это голод с холодом, и грязь, и вонь, и вши, и унижения, и беспомощность. Чтобы стало понятней, каково приходится беженцам, попробуйте в порядке эксперимента просто выйти из дома без копейки денег и без ключа, захлопнув за собой дверь. Даже такой скромный стресс вам запомнится надолго.
Македония, деревня Блаце. Это у самой границы, возле КПП. Вот македонские полицейские, дальше югославские, вот жалкие киоски с торжественными надписями Duty free, а за ними — уже Косово. С македонской стороны замечательно просматривается заграничная деревня со странным названием Дженерал Янкович. Блестит солидный купол мечети. Еще видны дома, поля, но это все пусто и голо, ни души не видать. Еще месяц назад тут жили люди, они были крестьянами, занимались своими привычными делами и строили планы. Но им еще в каком-то смысле повезло: перешли быстренько через границу, а тут тебе и лагерь, не надо пешком 200 верст плестись. А теперь бывшие крестьяне стали беженцами. Где их искать: в богатых ли странах, откуда к ним в Косово прилетали бомбардировщики, в бедной ли родной Албании или все еще в македонских тоскливых лагерях?
Лагерь в Блаце в первые недели был единственным, это была перевалочная база, через которую проходили десятки тысяч людей. Сейчас тут горы мусора, кругом торчат пеньки — деревья рубили и жгли в кострах холодными ночами. В первые дни суета была страшная. Хозяин придорожной забегаловки у границы, албанец Рамадан, не спал десять суток:
— Самая работа была! День и ночь тут репортеры из всех стран выпивали и закусывали.
Фирменный напиток тут — белая ракия марки Kosovska Losovaca. Сам хозяин ее не пьет, Коран ведь не велит, а иноверцам наливает с удовольствием. Впрочем, запасы на исходе. Поставок-то нет. Неужели придется пить сербскую?
Сидим, беседуем. Вдруг страшный грохот на улице. Выскакиваем, осматриваемся: что это — вертолеты, бомбы? Но это оказалась простая скучная гроза, недостойная CNN.
Вернулись к столу. Хозяин подливает ракии и продолжает про ужасы.
Он вспоминает про колонну беженцев длиной 30 километров. Люди стояли по семь дней в очереди, чтоб только попасть в лагерь.
— Нет, нет, в Македонии война невозможна. Тут все будет спокойно... Хотя — в будущем могут возникнуть проблемы.
Рамадан говорит об этом спокойно. В отличие от македонцев. Те сильно переживают из-за того, что албанцев в стране 30 процентов населения. Македонцев, правда, больше — 50. Но это все статистика старая, довоенная.
— А вдруг беженцев тут накопилось столько, что контрольный пакет уже перешел из рук македонцев к албанцам? Последним останется только получить гражданство и совершенно демократично выбрать своего президента и свой парламент... А нам куда ж тогда деться? В беженцы податься? — ужасаются македонцы. Они и так много мне рассказывали про многодетность албанских семей, видя в ней страшную себе угрозу.
— Ну и вы б рожали больше! Что ж у вас по двое детей всего! — полез я с советом.
— А кормить чем?!
— Тем же, что и албанцы!
— Так они ж богатые! Они наркотиками и оружием торгуют! — македонцы клянутся, что сами читали в болгарских газетах, что якобы те пишут об этом открыто и объясняют, что именно потому страна не хочет брать беженцев... Это расхожее мнение, которое в разных видах выслушивал я в Скопье. (При этом, разумеется, бедных албанцев те же критики попрекают нежеланием работать.) Имея в виду такую точку зрения, легко себе представить отношение македонцев к косовской проблеме. Мне показалось, что в термине "чистка" (слово само по себе жизнеутверждающее, согласитесь) они не видят ничего плохого — несмотря на эпитет "этническая". И даже, возможно, наивно полагают, что после чистки обязательно становится чище и вообще лучше.
Конечно, это все еще до войны началось.
Македонский таксист Златко радостно мне рассказывал:
— У нас в таксопарке ни одного шиптара (самоназвание албанцев.— И. С.), одни христиане! Раньше все были вместе, а после перессорились и разделились. Теперь два таксопарка... И всем спокойней!
Златко сильно волнуется, как бы вслед за таксопарком не пришлось по той же схеме делить страну после демографического взрыва, усугубленного притоком беженцев...
Иллюстрацию к этой ситуации я как раз увидел в лагере Радуше, откуда мы, собственно, ехали. Там ночью в семье беженца Африма Гаши родился четвертый ребенок, мальчик, и ему уже придумали имя — Эндрит. Перед палаткой разожгли костер и греют в ведре воду, чтоб обеспечить новорожденному гигиену... Я рассказал об этом шоферу, и он насупился. И повеселел только, узнав, что счастливая семья готовится в полном составе отбыть в Германию.
Езжу по лагерям. Смотрю... Кажется, из всех страданий для беженцев самое сильное — это унижение. Им приходится жить в этих лагерях, как в зоопарке. Люди вынуждены спать, есть, стирать носки на публике, под чужими любопытными взглядами. Сотни репортеров ходят по лагерю и глазеют на скудный беженский быт, заглядывают в палатки, фотографируют все мерзкое и выразительное. К примеру, женские туалеты там часто представляют собой помост с дырками, который до пояса огорожен полиэтиленом. Операторы смотрят в глаза сидящим там беззащитным дамам и тянутся к "Бетакамам"...
Говорю с людьми. Это непросто: кто ж из нас знает по-албански? А из них мало кто знает другие языки.
Вот албанка. Ее зовут Чондреса. Я пытаюсь ее расспросить, как дело было. Она знает только свой экзотический язык и потому объясняет очень кратко:
— Хаус — бух! Полиция — пу-пу!
Все понятно. Печальная картина!
Мустафа, бывший приштинский электрик, более многословен. Он говорит на ломаном французском — ездил туда на заработки. Это немолодой грузный человек с турецкими усами. Он рассказывает о своих злоключениях спокойно. Но ему больно, что из дома его выгнали не чужие, незнакомые ему сербы, а его товарищи по работе, с которыми он жил душа в душу и выпил немало ракии.
— Сербы, они... не парламентарни,— ругает своих недругов Мустафа на их языке. Легко понять, что он имеет в виду, но в голову лезут удивительные мысли про русский парламент и его расстрел...
— А ты-то сам откуда? — спрашивает он вдруг. И, узнав, что из России, срывается и кричит:
— А, ты русский! Да вы, русские, с сербами заодно, да вы сами как сербы! Не буду с тобой говорить! Уходи!
Ухожу. Это его лагерь, он тут дома. Он меня к себе не звал.
Албанский юноша призывного возраста Арбен Джема к России относится ровнее, он даже у нас бывал — в Якутске.
— Ну и холодина! На всю жизнь намерзся. Я в Якутию летал с Пацоли, это лучший друг моего отца.
В России фамилию этого албанского национального героя произносят как Пакколи. Албанцы гордятся им так, как в России не гордятся Пушкиным. Странная фигура!
Арбен еще сказал, что сербы страшней бомб. От бомб они будто бы бежать не стали... Эту мысль многие албанцы в лагерях выражали.
В беседе вдруг выяснилось, что семья Арбена — в Белграде, где у его отца свой цементный бизнес. А сам Арбен в Македонию пришел еще до бомбардировок, которые он якобы предсказал заранее. Какая-то запутанная ситуация, верно? Не укладывается она в привычную простенькую схему, что якобы в Югославии плохо всем албанцам.
Вообще, когда дело касается беженцев, разговор обычно короткий: надо помогать несчастным людям, и все. Редко у кого возникают вопросы.
Но ведь возникают же!
Штаб группировки НАТО в Македонии. Идет пресс-конференция. Японский корреспондент — человек от Европы далекий, кое-что уже понявший,— задает интересный вопрос:
— Известно, что у части беженцев нет паспортов. Что не мешает их отправке, допустим, в Германию. То есть, выходит, любой македонский албанец может покинуть лагерь и поехать на ПМЖ в богатую европейскую страну?
Японцу, видно, ни с того ни с сего показалось, что нормальному человеку, который живет в сытой довольной Германии, и семью там устроил, и детей в школу определил, тяжело вдруг сорваться, опять все бросить и поехать на ПМЖ в несчастное Косово, пустое и разбомбленное, где в любой момент может начаться новая война.
Представитель пресс-центра отвечает:
— У нас нет никакой информации о вывозе некосовцев за границу.
И добавляет:
— Кроме того, посторонним попасть в лагерь очень непросто.
Ну тут он сильно преувеличил. Иные лагеря даже и проволокой колючей не обнесены. А где режим посуровей, и там я видел, как внутрь просачивались приезжие албанцы — в замшевых и бархатных пиджаках, в темных очках, при них замечательные, манящие девицы; видно, такая у них мода. Ребята все куда-то названивали по сотовым...
Типичная беседа с беженцем:
— Выгнали нас из домов, построили. Отдавайте, говорят, деньги и золото!
— А у кого нет?
— Тех убивали.
— А у тебя почему не забрали эти перстни?
— А я спрятал.
— А сотовый?
— Тоже спрятал.
— Видишь, хорошо, что тебя не расстреляли.
— Да. Но было страшно!
— Я верю, что страшно...
Как они будут жить рядом? После всего того, что сделали друг другу?
Вот Сельвете Красниче, 16 лет, из Приштины, признается:
— Я ненавижу сербов! Они убивают детей. Мы не собираемся жить с сербами в Югославии.
— То есть ты туда не собираешься возвращаться?
— Как раз наоборот! Мы вернемся в Косово и выгоним сербов! И отделимся от Югославии. Да, я понимаю, что сепаратистов обычно не поддерживают, но для нас сделают исключение — за наши страдания...
Косовары в беседах почти всегда упоминают про своих убитых сербами родственников. Говорят, в деревне Рача было убито 40 человек. Одних рубили топором, других из пулемета. Всякий албанец готов поделиться с репортерами такими историями, услышанными от верных людей.
— А могу я поговорить с кем-то из очевидцев?
— Сейчас, подождите, мы приведем одну женщину, которая своими глазами видела, как убивали ее брата и еще пятнадцать человек. Я подождал с полчаса. Женщину не нашли. Может, надо было еще подождать? Но я уехал.
В общем, косовский вопрос — это, кажется, надолго. Как же он будет решаться? Это можно определить по детям, которые, как известно, наше будущее. Что касается маленьких косовских албанцев, то они в лагерях играют не только в мяч, но и в войну. В руках у них деревянные автоматы с надписями "NATO--Germany--UCK". Последняя аббревиатура по-албански означает Армию освобождения Косово.
— Вырастем, будем убивать сербов! Они плохие! — объясняют мне мальчишки. Старшего зовут Севдайм, младшего — Астрид. Они оба из Приштины.
Подходят дети постарше и говорят:
— Надо, чтоб натовцы пошли в Косово и там воевали. Надо убить сербов.
— Да точно ли надо? — пытаюсь я вызвать в них сомнение. А "надо" по македонски будет "треба".
— Треба, треба! — закричали дети звонкими счастливыми голосами.
ИГОРЬ Ъ-СВИНАРЕНКО