(Продолжение. Начало см. в "Коммерсанте" от 3 июня)
День 4 ноября Пушкин провел в своем кабинете наедине с подозрениями, мучительной яростью, жаждой мести. Возможно, что потом он решился поговорить с женой. У них был долгий, страшный разговор, из которого он узнал то, о чем не подозревал раньше. Тогда он и решил вызвать Жоржа Дантеса.
3 ноября 1836 года Кавалергардский полк был проверен в преддверии смотра, который должен был состояться на следующий день в присутствии генерала Кнорринга. "За неумение командования взводом и пренебрежение к униформе" лейтенант Жорж Дантес был наказан пятью внеочередными караулами. Таким образом, начиная с полудня 4 ноября он должен был проводить почти все время в казармах. Он был физически изолирован от событий, которые предопределят неожиданный поворот его судьбы.
Вечером 4 ноября гусар Иван Гончаров, младший брат Натальи Николаевны, принес Дантесу в голландское посольство вызов Пушкина. Дантес был в карауле. Геккерен, услышав имя Пушкина, поспешил вскрыть письмо. Он прочел его в крайнем волнении. Немного успокоившись, он решил, что следует немедленно принять меры, соответствовавшие кодексу чести. Утром 5 ноября он отправился к Пушкину и объяснил ему, что принял вызов вместо сына, который, исполняя долг офицера, находился в казармах. По причине его отсутствия он попросил еще двадцать четыре часа сверх положенных для улаживания дел, кроме того, это время будет полезным для Пушкина для обдумывания его поступка. Он получил согласие.
Утром 6 ноября Пушкин получил короткое письмо от Якоба ван Геккерена — он снова просил об отсрочке и сообщал, что в тот же день переговорит с Пушкиным лично.
Оставшись наедине с поэтом, Геккерен сообщил ему, что еще не говорил Жоржу о вызове и сделает это только в последний момент. Он еще не терял надежды на то, что Пушкин передумает, но если он не изменит решения, то Жорж исполнит долг чести, Геккерен за это ручался. Он говорил и о своей безграничной любви к юноше, о том, что именно по причине этой любви тот одинок. Он сказал, что все его надежды теперь разрушены, ведь даже если он выйдет живым из поединка, то все равно — карьере кавалергарда теперь конец. Пушкин был растроган "волнением и слезами отца" и дал Геккерену отсрочку на две недели.
Днем 6 ноября голландский посланник имел краткую беседу с Дантесом в казармах на Шпалерной. Он рассказал ему о вызове, о двух встречах с Пушкиным и попросил терпеливо ждать результатов уже принятых им мер. Нельзя же оставаться безучастным при виде разрушения целого мира, построенного на великих жертвах! Его дипломатическая карьера сильно пошатнется из-за дуэли приемного сына, каким бы ни был ее исход. Он оставил Дантеса, пообещав ему, что будет держать его в курсе дела.
Дантес — Геккерену (вечер 6 ноября)
Дорогой мой, благодарю тебя за две записки, присланные тобою. Я так в них нуждался, и они меня слегка успокоили. Пишу тебе второпях, чтобы сказать снова, что я целиком тебе доверяюсь, что бы ты ни решил. Я заранее уверен, что ты в этой истории будешь действовать успешнее меня. Бог мой, как я счастлив от того, что она спокойна. Не понимаю, какова его цель. Это безумство, это великая неосторожность. Пошли мне завтра записочку. Я хочу знать, что произойдет нового за эту ночь. Ты не пишешь, виделся ли ты у тетки с сестрой и передала ли она письма. Доброй ночи, целую тебя от всего сердца...
А Катрин — умница. Она держится восхитительно.
В этом письме многое неясно. Дантес писал в спешке, он был взволнован и потому высказывается не совсем точно. "Она" — это Наталья Николаевна? Это она совершила "безумие, великую неосторожность"? Что это? О какой "сестре" он говорит? И какие "письма" она должна была передать? Уж не анонимные ли? Это Александрина или Екатерина? Скорее всего, в той бурной обстановке Натали призналась мужу, что получала письма от кавалергарда, тот попросил показать их ему, она согласилась, и это было " великой неосторожностью, безумием". Ведь неспроста несколько дней спустя Пушкин обвинил Дантеса в том, что он взял себе за правило писать ей недостойные письма. Эти письма через несколько месяцев сам кавалергард назовет "короткими записками при посылаемых книгах и театральных билетах".
7 ноября Жуковский отправился в голландское посольство. Геккерен принял его с распростертыми объятиями и рассказал о своем волнении, о том, что он любой ценой хочет воспрепятствовать дуэли. Ведь серьезного повода для поединка нет. Всем известна чрезвычайная подозрительность Пушкина. Конечно, Геккерен не отрицал, что сын его оказывал почтение Наталье Николаевне, но кто в Петербурге этого не делал? Молодой Геккерен, познакомившись с восхитительной женой Пушкина, был ею очарован, но мог ли он сознательно навредить Пушкину? Слава Богу, время быстро излечивает раны в юных сердцах, и увлечение в сердце Дантеса уступило место более глубокому, зрелому чувству к сестре госпожи Пушкиной. "К Александрине?" — спросил сбитый с толку Жуковский, но посланник поправил его. Нет, сын его влюблен в Екатерину Гончарову, и уже некоторое время тому назад он говорил о своем намерении сделать ей предложение.
Жуковский решил, что новость о Екатерине Гончаровой и Жорже Дантесе неожиданным образом меняет дело в лучшую сторону. Он отправился к Пушкину, чтобы выполнить тайное пожелание Геккерена, а именно — рассказать о сногсшибательных новостях, которые он обещал не разглашать. Однако его рассказ не усмирил Пушкина, а еще пуще разъярил его. Разгневанный Пушкин осыпал бранью голландского посланника, называл его бессовестным лгуном, гнусным мерзавцем, проклятым сводником, способным на любую низость. Хорош и молодой Геккерен — только запахло порохом, и он вмиг забыл о своей безумной и безнадежной любви, спрятавшись под фалдами отцовского фрака. Жуковский не разобрал многого из того, что говорил, точнее, кричал Пушкин. Его многолетний опыт подсказывал, что лучше оставить друга одного. Жуковский вышел, и Пушкин понял, что близкие и родственники окружили его тесным кольцом благих намерений. Они помешают ему драться.
Дантес был в голландском посольстве. Он еще не пришел в себя, не сумел разобраться в вихре событий, закрутившемся в его отсутствие и при полном его неведении. Днем 7 ноября к нему явился Клементий Россет. Он объявил, что пришел по желанию поэта, хотя еще не истек срок двухнедельной отсрочки. Затем Дантес долго беседовал с приемным отцом . Он сказал, что уверен в его опытности и мудрости и, как всегда, будет прислушиваться к его советам, однако теперь долг чести обязывает его идти к Пушкину и лично принять вызов, а также узнать его причину, ибо в этом заключается его священный долг. Хорошо бы сделать это сегодня вечером.
Неужели Дантес и вправду не знал о вызове до 6 ноября? Мы, конечно же, безоговорочно верим Жуковскому, однако он сам мог быть ловко одурачен Геккереном. Правда ли, что Пушкин послал Дантесу второй вызов? Здесь слишком много противоречий. Князья Вяземские полагали, что вызов принес Иван Гончаров, а Данзас вспоминал, что это был Клементий Россет. Конечно, Вяземские могли ошибаться, а Данзас — спутать это событие с последующим. Однако существуют обстоятельства, позволяющие нам предположить, что второй вызов все-таки был: 9 ноября Жуковский говорил о "первом вызове" (значит, был и второй), "не попавшем в руки" Дантеса (значит, он был написан). Соллогуб, в свою очередь, вспоминал, что он видел в руках приемного отца Дантеса вызов Пушкина. На процессе Дантес заявит, что получил от Пушкина один вызов в письменной форме и один — в устной. Бенкендорфу же сам Пушкин напишет: "Я поручил сказать... г-ну Дантесу". И все-таки недостает множества деталей, а известные нам не сходятся, противоречат друг другу.
Неутомимый Жуковский 9 ноября снова повидался с бароном Геккереном, а тот вновь открыл ему тайну: любовные отношения его сына с Екатериной Гончаровой, к несчастью, перешли за пределы дозволенного. Смущенный Жуковский подумал, что теперь уже не удастся избежать переговоров. Тут как раз появился Дантес. В присутствии Жуковского между ним и приемным отцом состоялся разговор на повышенных тонах, попросту говоря, разыгралась сцена. Дантес провел не одну бессонную ночь. Он думал о случившемся, терзался по поводу собственного будущего и понял, что рискует своей честью. Рано или поздно историю с вызовом узнают все, весь Петербург будет над ним смеяться, в полку его просто обвинят в малодушии, а может быть, даже изгонят. Он хотел драться, он всей душой ненавидел Пушкина, чувствовал, что убьет его. То, что его арестуют, разжалуют, сошлют в отдаленный гарнизон куда-нибудь на Кавказ, его ничуть не беспокоило. Тут уже Геккерен закричал, не забыл ли Жорж, что и судьбой, и репутацией обязан ему. Он самым категорическим образом запретил Жоржу предпринимать самостоятельные шаги. Все должно быть в руках Геккерена. Жуковский, продолжая исполнять роль миротворца (уже не только между Пушкиным и Дантесом, но и между Дантесом и его приемным отцом), попросил у барона официальное письмо, подтверждающее его полномочия посредника.
Геккерен — Жуковскому, Петербург, 9 ноября 1836 г.
...Как вам также известно, милостивый государь, все происшедшее по сей день совершилось через вмешательство третьих лиц. Мой сын получил вызов; принятие вызова было его первой обязанностью, но, по меньшей мере, надо объяснить ему, ему самому, по каким мотивам его вызвали. Свидание представляется мне необходимым, обязательным — свидание между двумя противниками, в присутствии лица, подобного вам... которое сумело бы оценить реальное основание подозрений, послуживших поводом к этому делу.
Во время переговоров, последовавших за вызовом, отец и сын, по словам Вяземского, имели дерзость и низость втайне выпросить у госпожи Пушкиной письмо, адресованное Дантесу, в котором она должна умолять его отступиться от поединка с ее мужем. Она, конечно же, с негодованием отвергла столь низкое предложение.
Для чего Дантесу понадобилось просить о письме к самому себе? В чем оно помогло бы ему? Гораздо больше похоже на правду, что Геккерен втайне от "сына" просил письмо у Натальи Николаевны. Мы уже знаем, что он был готов на все, лишь бы избежать поединка. Только одна Натали могла воздействовать и на сердце, и на разум его любимого Жоржа. В те же самые дни Геккерен заставил его написать и письмо госпоже Пушкиной, в котором он "объявляет об отказе от каких-либо отношений с нею".
13 ноября Пушкин в молчании выслушал заявление Екатерины Ивановны Загряжской: Жорж Дантес женится на Екатерине. Об этом они с бароном Геккереном договорились. Через несколько дней приедет Дмитрий Гончаров. Его приезд ознаменует восстановление мира в семье. Неужели теперь Пушкин захочет запятнать себя кровью родственника? Женитьбой Дантес исправит все свои ошибки. "Все",— со значением повторила Загряжская, даже те, которые могли вызвать вполне понятные, справедливые подозрения мужа. Теперь Пушкин должен был передать ей или Жуковскому письмо, в котором он официально отказывается от дуэли, и, кроме этого, дать ей обещание, что никто не узнает о том, каким образом решилось дело о женитьбе. Пушкин дал ей это обещание. Наконец, Загряжская попросила его прийти к ней на следующий день и встретиться в ее присутствии с бароном Геккереном. Пушкин согласился.
Днем 13 ноября он передал Жуковскому черновик отказа от вызова. Копия его была найдена в бумагах Жуковского. "Господин барон Геккерен оказал мне честь принять вызов на дуэль его сына г-на барона Ж. Геккерена. Узнав случайно? по слухам?, что г-н Ж. Геккерен решил просить руки моей свояченицы мадемуазель К. Гончаровой, я прошу г-на барона Геккерена-отца соблаговолить рассматривать мой вызов как не бывший.
За то, что он вел себя по отношению к моей жене так, как мне не подобает допускать (в случае если господин Геккерен потребует указать причину вызова)".
14 ноября Пушкин и голландский посланник встретились в доме госпожи Загряжской, чтобы прийти к мирному соглашению. Пушкин хранил молчание, Геккерен от лица сына просил руки Екатерины, при условии, что сын получит официальный отказ от вызова. Он добавил, что официальное письмо должно слегка отличаться от того наброска, который Жуковский ему показывал. По этому поводу Дантес имеет некоторые соображения. Геккерен прочел их вслух: "Я не могу и не должен согласиться на то, чтобы в письме находилась фраза, относящаяся к m-lle Гончаровой: вот мои соображения, и я думаю, что г. Пушкин их поймет. Об этом можно заключить по той форме, в которой поставлен вопрос в письме.
'Жениться или драться'. Так как честь моя запрещает мне принимать условия, то эта фраза ставила бы меня в печальную необходимость принять последнее решение... Необходимо, следовательно, определенно констатировать, что я сделаю предложение m-lle Екатерине не из-за соображений сатисфакции или улажения дела, а только потому, что она мне нравится, что таково мое желание и что это решено единственно моей волей.
Дантес — Пушкину, 16 ноября, около часа дня
...Барон Геккерен только что сообщил мне, что он был уполномочен... уведомить меня, что все те основания, по каким вы вызвали меня, перестали существовать и что поэтому я могу рассматривать это ваше действие, как не имевшее места...
Вечером 16 ноября Карамзины праздновали день рождения хозяйки дома. За столом Пушкин сидел рядом с Соллогубом. Было шумно — произносились тосты и поздравления. Пушкин наклонился к Соллогубу и тихонько сказал ему: "Ступайте завтра к д`Аршиаку. Условьтесь с ним только насчет материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь".
В австрийском посольстве шел торжественный прием в честь императорской семьи. Пушкин прибыл туда позже других. Все приглашенные дамы были в трауре по случаю смерти Карла Х, одна только его свояченица Екатерина была в белом. Одни лишь невесты имели право носить белое, если при дворе объявлялся траур. Видимо, императрицу уже уведомили о предстоящей свадьбе Екатерины Гончаровой, иначе она немедленно заставила бы свою фрейлину переодеться или уехать с вечера. Дантес увивался вокруг нее, расточая ей любезности, вполне в духе новоиспеченного жениха. В обществе, конечно же, все замечали, даже дипломатическое отсутствие Натальи Николаевны, и по залу покатилась волна сплетен. Пушкин был смертельно бледен. Он подошел к ним и сказал Екатерине, что запрещает ей беседовать с Дантесом, самому же Дантесу бросил несколько более чем грубых слов. Через несколько минут он уехал из дома австрийского посланника вместе с обеими свояченицами. Соллогуб и д`Аршиак переглянулись понимающе. Затем Соллогуб спросил Дантеса, что он за человек. "Я человек чести,— отвечал Дантес,— и надеюсь вскоре доказать это. Не знаю, чего от меня хочет Пушкин. Я буду с ним драться, если это будет нужно, но я не хочу ссор и скандалов".
Дерзкий кавалергард застыл в беспомощном и бездеятельном ожидании. Приемный отец властной рукой управлял отношениями между ним и Пушкиным. Секунданты во имя примирения были готовы к уступкам и компромиссам. Прилив горделивой ярости прошел, и теперь он терзался подозрениями, не испортит ли дуэль репутацию Натали и судьбу Екатерины. Он был близок к мысли об унизительном отступлении. И тут впервые нам становится жалко Дантеса. Он уже не кажется нам подлецом. А ведь Пушкин считал его подлецом, и таким он навсегда останется для России. Нам не кажется, что он женился на Екатерине Гончаровой только лишь для того, чтобы спасти жизнь. Не думали так и друзья Пушкина, хотя и они судили Дантеса достаточно строго. "...Могут считать его менее виноватым, чем он был в самом деле, так как руководили им низкие подпольные козни его отца",— писал о нем Вяземский. Видимо, брак этот был "жертвой, принесенной ему".
Пушкин — Соллогубу, 17 ноября 1836 г., около 17.30
Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерена на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не имевший места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерен решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли... У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека...
Изнемогающий от усталости кучер наконец привез ответ Пушкина в голландское посольство. Д`Аршиак схватил его, пробежал глазами и сказал: "Этого достаточно". И снова он отказался показать письмо Дантесу, правда, поздравил его с предстоящей свадьбой. И тогда кавалергард обратился к Соллогубу: "Езжайте к господину Пушкину и поблагодарите его за то, что он положил конец нашей ссоре. Я надеюсь, мы теперь будем как братья".
Оба секунданта отправились на Мойку. Пушкин обедал с семьей. За столом среди прочих был и Россет. Он провел Соллогуба и д`Аршиака в кабинет. Он был напряжен и бледен. Молча он выслушал слова благодарности, переданные Дантесом. Он заговорил только после того, как Соллогуб сказал ему: "С моей стороны я позволил себе обещать, что вы будете обходиться со своим зятем как с знакомым".— "Напрасно! — воскликнул он в ярости.— Никогда этого не будет! Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может". Помолчав немного, он добавил: "Впрочем, я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек".— "Больше мне и не нужно",— сказал д`Аршиак, и они с Соллогубом быстро ушли. Пушкин вернулся в столовую и сказал Екатерине: "Поздравляю, Дантес делает вам предложение". Нервы свояченицы уже были на пределе, ведь все последние дни прошли в череде сменяющихся надежд и их крушений, и ее темные глаза от бессонных ночей и бесконечных слез были воспалены, она бросила на стол салфетку и кинулась к себе в комнату. Натали побежала за ней. Усмехнувшись, Пушкин сказал Россету: "Однако что за мерзавец этот Дантес!"
Жорж Дантес — Екатерине Гончаровой, Петербург, 21 ноября 1836 г.
Милая моя, добрая Катрин, вы видите, что каждый день приносит нам что-то новое. Вчера я был ленив, а сегодня — деятелен, хоть и вернулся с утомительного караула в Зимнем Дворце. Об этом я сегодня утром прокричал Вашему брату Дмитрию, чтобы он сообщил Вам об этом и чтобы Вы послали мне хоть малейшую весточку о себе... Утром я виделся с интересующей нас Особой, и как всегда подчинился Вашим указаниям, любовь моя. Я объявил ей, что был бы весьма признателен, если бы возможным явилось прекращение совершенно бесполезных переговоров, ибо если муж настолько глуп, что не в силах понять, что он один в этой истории играет роль дурака, то зачем же ей напрасно тратить время на объяснения...
Мы рассказали почти обо всем, что произошло до 4 ноября. Для полноты картины нам недостает одного персонажа, которого мы должны ввести на сцену. Это Идалия Полетика, незаконнорожденная дочь графа Григория Александровича Строганова, русского вельможи. В начале девятнадцатого века он был российским посланником в Испании. Оттуда в Россию он увез от законного мужа красавицу Джулиану да Эга и их маленькую незаконнорожденную дочь Идалию. Она приходилась сестрам Гончаровым кузиной со стороны Строгановых и часто бывала у Пушкиных. Видимо, Пушкин доверял Полетике. Напрасно. Она была замужем за Александром Михайловичем Полетикой, полковником Кавалергардского полка, то есть за начальником Дантеса. По крайней мере, однажды она оказала ему весьма деликатную услугу в том деле, обстоятельства которого мы пытаемся восстановить. Мадам Полетика по настоянию Геккерена пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккереном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний, она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней".
Париж, раннее лето 1989 года, 152 зимы и 153 весны прошли со смерти Пушкина. Среди бумаг потомков Жоржа Дантеса мы находим три письма, помеченные как "чрезвычайно личные". Два из них нам уже известны: это письмо Дантеса Геккерену от З0 апреля 1836 года и второе, датированное нами 6 ноября. И вот третье письмо.
Дантес — Геккерену
Дорогой друг мой, я хотел говорить с тобою сегодня утром, но времени у меня было так мало, что это было невозможно. Вчера вечером я случайно оказался tete-a-tete с известной дамой. Tete-a-tete означает, что я был буквально наедине с нею, по крайней мере, в течение часа. Это было в доме княгини Вяземской. Ты легко можешь вообразить мое состояние, однако я набрался смелости и сыграл свою роль хорошо, то есть делал вид, что мне весело. В общем, я сопротивлялся сам себе до одиннадцати часов, но потом силы оставили меня, я был так слаб, что едва сумел выбежать из комнат, а на улице разрыдался, как глупец. От слез мне стало легче, потому что меня буквально душила тоска. Когда я вернулся к себе, то меня стала бить лихорадка. Всю ночь я не сомкнул глаз и страдал душевно так, что не могу выразить.
Поэтому я решился просить тебя о том, чтобы сегодня вечером ты выполнил то, что обещал. Тебе совершенно необходимо поговорить с ней, и я должен знать, как мне вести себя.
Сегодня вечером она будет у Лершенфельдов. Если бы ты отказался от игры в карты, то этот момент был бы наиболее удачен для вашей беседы.
Вот что я думаю: ты должен откровенно расспросить ее, но так, чтобы не услышала сестра, была ли она вчера вечером у Вяземских, а когда она ответит, что, да, была, ты скажешь, что именно так и думал и что она может оказать тебе огромную услугу. Дальше ты расскажешь о том, что со мною произошло вчера так, если бы ты был тому свидетелем. Будто бы я вчера вернулся домой в страшном состоянии, и слуга мой, перепугавшись насмерть, разбудил тебя в два часа ночи, но ты тщетно пытался меня расспросить и не получил от меня ответа (приписка на полях, вертикально: "Хотя, конечно же, тебе никакого ответа и не нужно — ты прекрасно знаешь, что я потерял рассудок из-за нее. Изменения в моем поведении и характере — слишком явное тому доказательство, ведь даже и муж обо всем догадался").
Ты решил, что она в ссоре с мужем (которого вчера не было), но одна лишь забота о моем состоянии заставляет тебя обратиться к ней. Это ей докажет, что о минувшем вечере я тебе ничего не рассказывал, а это очень важно, ибо совершенно необходимо создать такое впечатление, будто я действую втайне от тебя, а ты — любящий отец, которого интересует судьба сына, и только потому ее беспокоишь. Хотя нелишним было бы и показать, что ты считаешь, что наши с нею отношения зашли гораздо дальше, чем они есть на самом деле, и когда она станет оправдываться, ты дашь ей понять, что, конечно же, они таковы, раз она так себя со мною ведет. Самое трудное — начать разговор, но я полагаю, что мой способ самый верный, потому что, как я уже говорил, она ни в коем случае не должна догадаться, что этот разговор сочинен нами. Все должно говориться естественно, ведь ты заботишься о моем здоровье и о моем будущем, а потому ты должен взять у нее обещание, что она сохранит его в тайне ото всех, а от меня в особенности. Однако пока не стоит настаивать, чтобы она приняла меня, нужно вести себя осторожно. Об этом можно будет просить в следующий раз. Только старайся не употреблять тех фраз, которые могут встретиться ей в моем письме. Умоляю тебя вновь прийти мне на помощь. Я весь в твоей власти. Я сойду с ума, если это продлится еще, а я не буду знать, как мне вести себя.
Можешь даже запугать ее и намекнуть на... (три или четыре слова зачеркнуты). Прости меня за беспорядочный слог, но клянусь тебе, я теряю рассудок, любовь сжигает меня, и я страдаю чудовищно. Если ты сочтешь мои указания недостаточно ясными, то прошу тебя, зайди ко мне в казармы по дороге к Лершенфельдам. Я буду у Бетенкура. Целую тебя.
Дантес руководит действиями посланника, он провоцирует своего тайного сводника, подбивает его на разговор с "известной дамой", чтобы узнать о ее чувствах, разжалобить ее и хитростью и коварством пошатнуть ее непреклонность. Он нисколько не постеснялся заставить любящего его человека воздействовать на женщину, потерять которую он ни при каких обстоятельствах не согласится. И человек этот становится его сторонником, он готов говорить с ней о безумной страсти, которая его самого беспокоит, она ему неприятна и даже оскорбительна. С другой стороны, его интерес нельзя назвать совсем уж бескорыстным — он-то прекрасно понимает, что юноша может вернуться к спокойной жизни только лишь при одном условии — если непокорная красавица будет в его руках. И он буквально готов на все, даже привести Пушкину за руку к постели больного. Встретив Наталью Николаевну, он со слезами на глазах прошептал ей, что Дантес убивает себя, что он погибает от любви к ней, он мечется в горячечном бреду и произносит лишь ее имя, он молит, как о последнем снисхождении, о свидании. "Верните мне сына!" — вскричал под конец Геккерен, и в его словах был двойной смысл: это мольба и проклятие, боль и явное указание к действию.
А все-таки вздохнуть с облегчением мы можем: Пушкин — по крайней мере, до октября 1836 года — не был рогоносцем. Геккерен писал Нессельроде, что Наталья Николаевна "никогда полностью не забывала о своих обязанностях". Вяземский писал Великому князю Михаилу Павловичу, что "в сущности" она была невинна. "В сущности", "никогда полностью" — в этом парадоксальным образом и состояла ее вина, а именно причина катастрофы. Она отказала Дантесу (насколько нам известно, отказала дважды). Почему-то решительно прекратить сладострастную игру она не могла. "...Неплохо было бы дать ей понять... что ты считаешь, что отношения мои с ней зашли гораздо дальше, чем они есть... Намекни ей, что они таковы, раз она так со мною обращается". Отчего Натали вела себя как настоящая коварная соблазнительница? От любви к Жоржу Дантесу, или от страха перед мужем, или от особого представления о добродетели, а может быть, из-за своей роковой глупости? Она все продолжала многообещающе принимать ухаживания француза, однако вовсе не собиралась утолять жажду, ею же самою вызванную.
Когда прах Пушкина везли в Святые Горы, его близкие друзья заговорили о "злодейских кознях", "дьявольском заговоре", "грязной западне". Когда и от кого им это стало известно? Во-первых, от самого Пушкина, из копии его письма Геккерену, которую нашли в кармане сюртука, в котором он стрелялся 27 января 1837 года. Это письмо навсегда покрыло позором имена Геккерена и Дантеса.
Было еще и письмо Бенкендорфу, которое он более двух месяцев не решался отправить. Его нашли в бумагах покойного и 11 февраля отправили в Третье отделение, а старательный Миллер вскоре распространил его текст между друзьями поэта.Что-то, видимо, рассказала убитая горем вдова, а о чем-то они и сами догадались, восстанавливая в памяти известные им события. Не стоит забывать о том, что они еще не оправились от потрясения, от тяжелейшего чувства вины перед Пушкиным за то, что не принимали всерьез его страданий, что не пришли ему на помощь, хотя тогда многого еще не знали. Они еще не знали о том, что Дантес тайно беседовал с глазу на глаз с Натальей Николаевной, что он принуждал ее оставить мужа, а барон Геккерен играл роль сводника при приемном сыне. Мы убеждены, что это и есть "неизвестные обстоятельства", открывшиеся со временем близким Пушкина. Большего они узнать не могли.
Дантес был вынужден сделать предложение, чтобы спасти Наталью Николаевну от бесчестья. "Отказаться от блестящего будущего во имя любимой женщины... Какое самопожертвование, какое благородство!" — вот что говорили взволнованные и восхищенные петербургские жители. "Что это, привязанность, или самопожертвование?" — спрашивала себя императрица. Даже Андрей Карамзин, попивая чудный кофе в Баден-Бадене, был более чем удивлен этой свадьбой, о которой до него дошли вести из Петербурга: "Что за история со сватовством?.. И в чем состоит самопожертвование?" Итак, в глазах потрясенного экзальтированного петербургского общества Дантес отныне был отважным рыцарем, защищающим честь любимой дамы, эдаким мучеником Любви. Вынести этого Пушкин не мог.
(Окончание следует)
Перевод ЕЛЕНЫ ПАСТЕРНАК