В австрийской столице проходит очередной фестиваль Wiener Festwochen, один из самых престижных музыкально-театральных фестивалей мира. Второй год его возглавляет знаменитый франко-немецкий режиссер ЛЮК БОНДИ. Художественный руководитель Венского фестиваля дал интервью корреспонденту "Коммерсанта" РОМАНУ Ъ-ДОЛЖАНСКОМУ.
— В этом году в программе Wiener Festwochen есть работы радикальных молодых режиссеров. Вы стремитесь перевоспитать традиционно консервативную венскую публику?
— Я исхожу из того, что все должно быть перемешано. К тому же консерватизм венцев несколько преувеличен. Хотя Вена по-прежнему остается особым городом. Здесь все очень обходительны и приветливы. Но всегда следует помнить, что обнимают тебя часто лишь для того, чтобы всадить в спину нож. Любое венское восхищение таит в себе вражду.
— Говорят, что в Вене исторически сложился подсознательный культ смерти. Может быть, еще и поэтому ваша постановка "В ожидании Годо" имела здесь такой успех?
— Беккет гораздо оптимистичнее, чем принято думать. Его оптимизм заключается в том, что конец никогда не наступает окончательно, что он продолжается всегда. Возможно, в те времена, когда Беккет писал пьесу, она выглядела более эсхатологической. Но теперь, когда конец мира воспринимается менее метафизично и более конкретно, в "Годо" можно отыскать своеобразную надежду. Поэтому публика так хорошо реагирует. Что касается смерти, любая великая пьеса говорит о смерти. Но Беккет сосредоточен на маленьких историях и конкретных ситуациях, из которых состоит абсурдность жизни. Только это и есть реальность, а смерть всегда остается незнакомкой. Именно таким ощущением от жизни Беккет очень близок Чехову.
— Можно ли немного подробнее о Чехове?
— Пока человек ждет, продолжается жизнь. По отношению к Чехову часто употребляют слово "скука", но это не точно. Речь идет о переживании ритма времени. Беккет и Чехов очень близки друг другу по ощущению музыкальности драматургии, не имеющей ничего общего с внешним действием. Но Беккет пошел дальше, как бы освободил Чехова от исторических, бытовых подробностей и героев, так сказать,— на экзистенциальную улицу.
— В собираетесь в будущем году ставить чеховскую "Чайку". Почему не "Вишневый сад", которому наиболее близки беккетовские мотивы, о которых вы сказали?
— Именно потому, что слишком близки. "Чайку" я выбрал потому, что там есть мотивы театра как профессии. Кроме того, мне интересна тема материнского террора, замешанного на актерском эгоцентризме. Вообще, женские образы Чехова меня очень привлекают. Эти типажи сильных, невротичных женщин, не желающих мириться с окружающим миром, невероятно современны, они напоминают мне персонажей Вуди Аллена. Конечно, я могу ставить только сами пьесы, я не знаю их русского контекста...
— Будете ли вы как-то оппонировать Петеру Штайну?
— Не думаю об этом. Правда, Аркадину будет играть Юта Лампе, которая сыграла свои знаменитые роли Маши и Раневской именно в спектаклях Штайна "Три сестры" и "Вишневый сад".
— Встретили ли вы чеховских персонажей в Москве?
— Я не успел даже подумать об этом, потому что был всего пару дней. Но впечатление невероятное. Последний раз я испытывал что-то похожее, когда в молодости первый раз оказался в Нью-Йорке. Энергия города мне очень понравилась. В будущем году мы собираемся пригласить русский спектакль. Восточноевропейский театр вообще будет в центре программы.
— И берлинский, и авиньонский фестивали охотятся за молодыми режиссерами бывшего восточного блока. Вас не смущает то, что вы фактически включаетесь в модную кампанию?
— Преимущество Вены в том, что географически и исторически она близка к восточной Европе. Я не делаю из этого никакого принципа, просто хочу показать здесь что-то новое. Как директор фестиваля, я выступаю против тематических лозунгов. Например, некоторые предлагали сделать темой религиозный фундаментализм. А накануне нынешнего фестиваля меня упрекнули, что в афише не отражена проблема албанских беженцев. Но ведь программа составляется не за месяц. Некоторые считают, что, прежде чем планировать фестиваль, нужно звонить в НАТО и справляться об их намерениях.
— В Европе очевиден процесс "фестивализации" театральной жизни: большинство крупных театральных проектов представлены в рамках международных фестивалей.
— Ничего хорошего в том, что все фестивализируется, я не вижу. Но достоинство Венского фестиваля в том, что он выступает продюсером многих постановок. Город не становится для спектакля лишь гастрольной остановкой. Что важно для Вены, которая является чем-то вроде театрального Голливуда.
— У вас уникальный опыт работы попеременно во французском и немецком театрах. Какой из них вам ближе?
— Трудно выбрать. Французы более риторичны, более литературны. Актеры умеет много, но у них меньше вкуса к эксперименту. Это, как ни странно, не только эстетический вопрос, но и финансовый. В Германии гораздо больше денег для театра, поэтому актеры имеют возможность более сосредоточенно и регулярно работать. Французский театр сложнее, конфликтнее.
— Как изменились эти две актерские школы за ту четверть века, что вы работаете в театре?
— Главное влияние не зависит от национальных школ, оно определяется воздействием американского кинематографа. Некогда драматургия Ибсена оказала большое влияние на Голливуд, а теперь Голливуд отдает долг влияния театру. Реализм и лаконизм театральной игры теперь зависят от кино. Большой стиль декламации стал невозможен навсегда.
— Театр не перестал для вас быть современным?
— Все, кто занимаются театром, много рассуждают о стремлении быть современными и актуальными. Но театр остается великолепным, необходимым, фантастическим анахронизмом. Современными могут быть только сводки новостей.