Испанский режиссер Педро Альмодовар с фильмом "Все о моей матери" добрую половину нынешнего Каннского фестиваля был его главным фаворитом. В результате он оказался единственным из признанных мэтров авторского кино, вообще что-то получившим от жюри: приз за режиссуру. С ПЕДРО АЛЬМОДОВАРОМ побеседовал в Канне корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
— Вас впервые, причем с трудом, уговорили отдать фильм в конкурс. Почему?
— Я хочу от жизни всего — и "Оскара", и "Пальмовой ветви", мои желания безграничны. Но это — где-то в глубинах подсознания. Предпочитаю думать о том, как сделать и показать людям фильм, а будут призы — тем лучше.
— Вас называют Фассбиндером Средиземноморья.
— С ним меня сравнили итальянские критики, открывшие мои фильмы в 83-м году, когда Фассбиндер только что умер. Это сравнение преследует меня всю жизнь. В моих фильмах больше юмора, мы все же принадлежим разным культурам: я испанец, он немец. Но все равно у нас много общего: я тоже люблю кокаин, даже больше, чем Фассбиндер, хотя не столь необуздан в сексе.
— Зато таковы героини вашего фильма. Одна лесбиянка, другая умирает от СПИДа, третья рожает ребенка от трансвестита. Такое невозможно представить в классической мелодраме.
— Жизнь, семья, любовные отношения в конце века резко изменились. Только на первый взгляд все это выглядит преувеличением. К тому же, если вдуматься, ничто не ново под луной. В мексиканских, аргентинских мелодрамах, на которых я воспитывался, было не меньше невероятного, вы даже не можете себе представить — сколько.
Мелодрама дает возможность говорить о чувствах, не боясь грубых преувеличений, но и не превращая все в трагедию. Я верю в открытые эмоции и в то, что европейское кино призвано возродить их: вспомним хотя бы Ларса фон Триера и Кесьлевского. Американцам с их гигантизмом часто изменяет искренность чувств. Я хочу делать малобюджетные интимные жанровые фильмы. Чтобы они рассказывали о безумствах, которые вдруг мы совершаем в самой обычной обстановке — в кухне, в ванной, в лифте, на пляже.
— Вас считают творцом нового постмодернистского образа Испании. Ваш новый фильм говорит о терпимости. Видите ли вы прогресс в этом отношении на своей родине, сравнительно недавно пережившей гражданскую войну и тоталитаризм?
— За последние двадцать лет испанское общество стало более терпимым. Но и более пресным тоже. Социалистическое правительство хочет превратить Мадрид в нормальную европейскую столицу, ничем не отличимую, скажем, от Осло. В городе почти исчезла ночная жизнь. Говоря о терпимости, я хочу исключить моральный аспект. Моя героиня воспитывает ребенка умершей подруги и, принеся его в кафе, дает поцеловать отцу, больному СПИДом. Она делает это не из-за политкорректности, а под наплывом чувств, но это также проявление терпимости.
— Почему вы стали снимать широкоэкранные ленты?
— Мои фильмы рассказывают о женщинах, и нужно, чтобы экран мог вместить сразу два-три крупных плана их лиц, которые не сфальшивят ни на секунду.