В МАММ на Остоженке открывается первая российская выставка Ребекки Хорн — важнейшей немецкой художницы-перформансиста, режиссера и автора инсталляций.
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Это — небольшая ретроспектива: объекты и инсталляции, фильмы и документации перформансов плюс новая работа под называнием "Чемодан беглеца". Всего — 35 вещей. Небольшой эту ретроспективу можно назвать, например, по сравнению с выставкой Марины Абрамович в "Гараже". Сравнивать их логично: Абрамович и Хорн — в большой степени параллельные фигуры. Они — одного поколения, почти одновременно начали заниматься перформансом: Хорн — в конце 60-х, Абрамович — в начале 70-х. Но в то же время они — почти противоположности. Знаменитая сербка открывала современному искусству человеческое тело, его разверстость. Хорн взяла себе почти тот же предмет, но для нее тело стало опытом опосредованности, недоступности, слабости, нуждающейся в подпорках (беззащитность, открытость Абрамович, напротив, всегда прочитывалась как пугающая сила).
Эта слабая (и оттого, пожалуй, гораздо более интересная) позиция связана во многом с тем, что ключевым опытом для искусства Хорн стала болезнь. В середине 1960-х молодая художница жила в Барселоне и занималась скульптурой, она работала со стекловолокном без всякой защиты, следствием чего стало тяжелое отравление легких. Пока Хорн находилась в больнице, в Германии умерли ее родители. Вышла на волю она полностью одинокой, и по-прежнему сильно больной. Слабость не позволяла вернуться к скульптуре, однако эта слабость, опыт бессилия, а не стекло и металл, стал главным материалом ее работы.
Самым известным изобретением Хорн стали "телесные скульптуры": своего рода расширения человеческого тела, странные вещи, прирастающие к нему, превращающие человека в новое существо. Первым таким проектом был "Единорог" — при помощи сложной системы бандажей к обнаженному телу художницы крепился огромный рог. Здесь, конечно, обыгрывалась фамилия перформансистки, заодно претерпевал странную метаморфозу символический канон (единорог и дева становились единым существом), но одновременно эта нелепая конструкция казалась невероятно трепетной попыткой безнадежной неработающей защиты, даже не от людей, а от давления неба — рог был направлен вертикально вверх. Позже Хорн сделала "Карандашную маску" — также напоминающую что-то из садомазо-инвентаря конструкцию из крепящихся на голову карандашей: носящий ее мог рисовать, размахивая головой перед стеной, остальные же движения были крайне затруднены. Затем были "Пальцы-перчатки" и "Пальцы-перья" — удлиненные конструкции на руках, с помощью которых художница трогала — и одновременно не трогала — далеко отстоящие предметы.
«Наемный партнер для танцев», 1978 год
Фото: © Rebecca Horn, VG Bild Kunst
Во всех этих ранних работах тело мучительно отделено от мира, чтобы проявить себя оно нуждается в опосредованности. Это особенная чувственность разрыва, самообреченной инвалидности, причиной которой — не только несовершенство человека, но и, наоборот, расширение мира за пределы привычной телесности. Если Абрамович — художник, апеллирующий к архаике, физическим первоосновам (несмотря на ее позднюю любовь к гаджетам), то Хорн гораздо более современна: она работает там, где человек больше не чувствует своего тела, где возникает пробел между ним и миром и необходимость этот пробел заполнять.
Вся работа Хорн — в этом пространстве: странном "между", ненадежность которого вызывает одновременно иронию и нежность. Эти же чувства кажутся главной нотой и в более поздних вещах художницы, напрямую с телом не связанных — ее фильмах, ландшафтных инсталляциях, кинетических скульптурах, которые как раз и составят основную, физическую часть московской выставки.
МАММ, до 21 августа