"История Моники" англичанина Эндрю Мортона — книга туповатая, честная, обстоятельная. Для русского читателя слишком подробная: тучи имен, горы второстепенных деталей. Ее ценность — метафорическая. Куда интересней истории незадачливой и похотливой стажерки то, как сквозь флер американского демократического государственного устройства проступают рубленые черты орвелловско-замятинской антиутопии.
Обыватель, по каким бы то ни было причинам превратившийся в публичную персону, должен быть готов к тому, что в медиа он будет выглядеть большим идиотом, чем в жизни. Исполненная благих намерений книга английского журналиста Эндрю Мортона, русским переводом которой под майские праздники порадовали книголюбов, если что и делает с блеском, так именно иллюстрирует эту нехитрую максиму.
Не сказать, что "История Моники" пришлась сильно ко времени. Америка не в моде, и не только из-за чрезмерной внешнеполитической бойкости. Россия уж давно остыла к США: субъективно — из-за хамства в посольствах и консульствах, объективно — по географической удаленности. Больше того, чем ядреней их кока-кольный патриотизм, чем сильней прет менторско-жандармское начало из их фильмов (от которых все равно не отвертишься) — тем скучней становится. Уже поэтому предсказывать "Монике" читательский успех рискованно, к тому же сама история всем надоела, и так все ясно.
Все ли? Книга Мортона, из рук вон плохо написанная и наспех переведенная, дает пищу для некоторых посторонних, паралитературных наблюдений. Англичанин Мортон, взявшийся описывать взаимоотношения двух американцев с американской скрупулезностью, непрерывно наступает на грабли, поскальзывается на банановых корках, спотыкается на каждой ступеньке. Расстановкой слов можно управлять, но нельзя — собственным стилем. "Ее инстинкт, как обычно, не подвел ее, президент позвонил, и они долго болтали, президент был увлечен и даже сексуально возбужден ее взволнованным описанием поездки в Боснию. Она сказала ему, что была очень горда тем, что она американка, поскольку американские войска помогали восстанавливать порядок на этой измученной войной земле".
Какой-то, что ли, Павленко так и прет из этих пассажей, Кочетов Всеволод. К тому же, удивительным образом, английский борзописец вроде бы настроен на глубокое человеческое сочувствие к Монике Левински. А как же иначе? Он хороший, он против сексизма и харассмента, он политкорректен, все дела. Увы! Утаить в пространном тексте подлинное авторское отношение невозможно: героиня предстает не невинной овечкой, но истерической курицей, истерзавшей серьезных и сильно занятых дяденек и тетенек из Белого дома своими вздорными требованиями. То ее к президенту пропусти, то ее на работу устрой... А всего-то и сделала она для звездно-полосатой родины несколько жалких fellatio.
Словом, симпатии Мортона к своему гендерному собрату-президенту выперли из текста помимо воли автора. Между тем недалекую Монику все-таки стоит пожалеть: она слишком уж за чистую монету приняла эту их американскую цивилизацию — рациональную, успешную, как бы внимательную к человеку, но в итоге столь же иллюзорную и беспомощную, как, скажем, разудалая, равнодушная и пропитая насквозь русская. Или любая другая.
"Историю Моники" можно читать как юмореску. Можно — как антитоталитарный набат. Однако большая литература выполняет такого рода задачи в сто раз лучше и тратя куда меньше слов, чем ползучая фактографическая журналистика. Партийная или коммерческая, как видно в данном случае — без разницы.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ
Мортон Э. История Моники. М.: Форум: Инфра-М, 1999.